Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий
Гиркан слушал все это замерев и только переводил глаза то вправо, то влево — от Малиха с Пифолаем к Антипатру и обратно. Когда Антипатр закончил, Гиркан шагнул к нему и, положив ему руку на голову, произнес как можно торжественнее — но при этом голос его заметно дрожал, как и рука на голове Антипатра:
— Бог на стороне правых и праведных, а ты, Антипатр, орудие Бога. Бог воздаст тебе за мужество, а народ Иудеи будет петь тебе хвалу. — Гиркан оторвал ладонь от головы Антипатра и, обведя рукой солдат, уже во множестве собравшихся около палатки, воскликнул: — Слава отважному Антипатру, великому воину Иудеи!
Солдаты ответили дружным приветственным криком, причем идумейские воины кричали громче остальных. Ирод тоже прокричал приветствие отцу и покосился на Пифолая и Малиха. Пифолай лишь пошевелил губами, а Малих хотя и разжал их, но вяло и без звука.
Антипатр поднялся и, подойдя к первосвященнику, что-то прошептал ему на ухо. Гиркан кивнул и движением руки подозвал Ирода.
— Отец сказал, что мы победили благодаря твоей стойкости. Я знаю, что Антипатр говорит правду. Сын мой, — он дотянулся до головы Ирода и, потянув его к себе, поцеловал в лоб, — я горжусь тобой так же, как гордился бы собственным сыном.
Ирод мельком глянул на отца и, склонившись перед первосвященником, проговорил тихо, но убежденно:
— Я отдам за тебя жизнь.
Гиркан кивнул, лицо его сморщилось, а на глазах выступили слезы. Он прерывисто вздохнул и, снова прикоснувшись холодными, сухими губами к воспаленному лбу Ирода, выговорил:
— О Ирод, Ирод, как я люблю тебя!
…На закате Гиркан в сопровождении Антипатра, Ирода, Пифолая и Малиха вышел из лагеря, чтобы встретить римского трибуна Марка Антония. Антоний верхом, в сопровождении своих офицеров подъехал к главным воротам иудейского лагеря. Антипатр, выйдя вперед, представил первосвященника, потом Пифолая и Малиха и, наконец, Ирода. Первосвященник первый приветствовал римского трибуна. Тот выслушал, не покидая седла, и после пространной речи Гиркана ответил коротко, но дружелюбно:
— Приветствую и я тебя, первосвященник Иудеи!
Затем он спрыгнул с лошади и, широко ступая, вошел в ворота.
Пир состоялся в палатке Антипатра. Тот приказал устроить его по римскому обычаю: гости не только возлежали вокруг стола, но еще и были украшены лавровыми венками. Антипатр специально посылал солдат в близлежащую лавровую рощу.
Гиркан был молчалив и, только когда взгляд римского трибуна падал на него, изображал на лице болезненную улыбку. Пифолай и Малих держались угрюмо и отстранение до той минуты, пока Антипатр, обращаясь к Марку Антонию, не заговорил о них. В самых высоких выражениях он отметил их доблесть и знания в военном деле, добавив:
— В сегодняшней битве они проявили себя настоящими героями.
Лица иудейских полководцев вытянулись, а Марк Антоний, рассмеявшись, высоко поднял наполненную вином чашу и великодушно произнес:
— Я напрасно так спешил вам на помощь, лишив вас всей полноты блестящей победы!
Пифолай взглянул на Малиха, Малих — на Пифолая. Малих едва заметно кивнул и, подняв чашу, несколько натянуто улыбаясь, восхвалил величие Рима, союзника Иудеи, и личную доблесть Марка Антония. Когда он закончил, лицо его побледнело и застыло, так что маска вымученной улыбки еще долго оставалась на нем.
Ирод возлежал напротив Марка Антония. Вследствие молодости и своего еще не высокого положения, он не вступал в разговор. Лишь когда Антипатр, пригнувшись к римскому трибуну, что-то сказал ему, указывая на сына, а Антоний приветственно поднял руку, Ирод вежливо улыбнулся и тут же скромно потупился.
Он то открыто, то украдкой смотрел на Марка Антония — римский трибун нравился ему. Он много пил, кричал и размахивал руками, поминутно перебивал говоривших, сыпал нескончаемыми рассказами о своих похождениях в Риме. Похождения эти были связаны с женщинами, вином и всякого рода проказами. Антипатр смеялся от души, удивленно качал головой и просил Антония рассказать еще. Первосвященник сидел потупившись, а Пифолай и Малих принужденно улыбались, когда Антоний смотрел на них, и поглядывали на него с ненавистью, когда он отворачивался. И тот и другой нетвердо знали латынь (особенно Пифолай) и вряд ли понимали все, что говорил Антоний. Но и того, что они смогли понять, было достаточно, чтобы еще больше возненавидеть проклятых римлян. Даже и малой доли тех проказ, что совершал Антоний в Риме, было бы достаточно, чтобы приговорить человека к казни, если бы тот посмел проделывать то же самое в Иерусалиме. Тут было и оскорбление святынь, и надругательство над женами именитых сановников, и беспробудное пьянство у всех на виду, — во всяком случае, Пифолай и Малих воспринимали похождения Антония и его друзей как череду страшных преступлений.
Ирод же, напротив, слушал его с завистью. Этот человек, живший так легко и беззаботно, был для Ирода вестником из другого мира, где нет глупых запретов и религиозных ограничений, где люди веселятся так, как им хочется веселиться, а молодость не проходит в трудах, заботах и сомнениях под строгим присмотром старших. Он думал, что из этого и происходит величие Рима — ведь они сражаются для того, чтобы завоевать себе право жить раскованно, свободно и весело, не тянуть за собой тяжелый воз жизни, а возлежать на нем с чашей вина в одной руке и с острым мечом — в другой. Пусть другие тянут их воз, надрываясь и падая замертво. Этим другим ничего не остается, как уповать на своего Бога и верить, что их страдания есть наказание за грехи, да еще благодарить Бога за справедливое наказание, а тех, что на возу, шепотом упрекать в безбожии и безнравственности существования. Что тут поделаешь! Право сильных — радоваться жизни, а право слабых — безропотно переносить страдания. Ирод хотел быть на месте первых, а потому Марк Антоний нравился ему.
Пир затянулся до поздней ночи. Большинство офицеров просто уснули за столом. Но и тех, кто не спал, нельзя было назвать бодрствующими — их багровые лица были неподвижны, а остекленевшие глаза казались мертвыми, при любом движении они теряли равновесие, валились то навзничь, то ничком, а потом долго, с огромными усилиями пытались подняться.
И только Марк Антоний казался по-прежнему весел, порывист и говорлив. Правда, его речь уже не была такой же связной, как вначале: он путался, забывал, о чем говорил мгновение назад, и, обнимая Антипатра, требовал помочь ему вспомнить.
Антипатр пил мало, но вел себя так, будто выпил столько же, сколько и Марк Антоний: громко смеялся, повторял фразы из рассказов Антония и даже обнимал римского трибуна, хотя и не так порывисто, как тот его, а очень осторожно и почтительно.
Наконец римский трибун с помощью Антипатра встал на ноги и, оглядев туманным взглядом гостей, сказал, что желает возвратиться в свой лагерь. Но у выхода из палатки он остановился и, наморщив лоб, в упор посмотрел на Антипатра.
— Ты знаешь, чего не хватает на твоем пиру? — проговорил он, не без труда ворочая языком и делая паузы между словами.
Антипатр вопросительно и виновато посмотрел на Антония:
— Только скажи, все будет.
— Ты обещаешь мне?
— Я умру, но сделаю все, чтобы доставить тебе удовольствие, — твердо произнес Антипатр, но, вспомнив, что нужно вести себя соответственно обстоятельствам, пьяно покачнулся.
— Женщин, — невнятно выговорил Антоний и, собравшись, повторил тверже: — Женщин. Здесь не хватает женщин.
Антипатр твердо кивнул:
— Они будут.
Антоний крепко обнял Антипатра:
— Ты настоящий друг. Больше тебе скажу — ты настоящий римлянин, вот что. Хватит быть варваром, перестань. Такой человек, как ты, должен быть римским гражданином. Вот так! И я позабочусь об этом.
Антипатр высокопарно поблагодарил римского трибуна за оказанную ему честь и, незаметно кивнув Ироду, вывел Антония из палатки. До лагеря римлян шли пешком — Антоний ни в какую не хотел сесть на лошадь, Антипатр придерживал трибуна с одной стороны, Ирод — с другой.
Антипатр, разумно полагая, что командиру не следует показываться перед солдатами в таком виде, хотел провести Антония в его палатку как можно более незаметно. Но тот упрямо пошел прямо на костры часовых. Солдаты дружно приветствовали его, Антоний сел у костра, выпил с солдатами вина, поел солдатской каши, рассказал несколько случаев из своей римской жизни. Солдаты были довольны и смотрели на своего полководца с любовью. Любой другой, наверное, вызвал бы у них неприязнь, но только не Антоний. Он был так открыт для каждого, так прост, так широко улыбался и сыпал острыми солдатскими шутками, что не любить и не восхищаться им было невозможно.
Когда он встал наконец и пожелал отойти ко сну, солдаты сами повели его в глубь лагеря, шумно смеясь и распевая комические куплеты, а Антипатр и Ирод вернулись к себе.
