Александр Волков - Скитания

Мессер Каппадоно показал гостю свои владения. Бруно обратил внимание на мрачное приземистое здание с узкими зарешеченными окнами, выходившее одной стороной на Тибр.

– Что это такое? – спросил он.

Добродушный аббат вздохнул.

– Это горечь моей жизни, дорогой браг, – сказал он, понижая голос. – Здесь томятся узники римской инквизиции. Хорошо еще, что у тюрьмы свое начальство, свои надзиратели, и я не имею к ним касательства. То, что там творится, – аббат перешел на шепот, – возмущает душу сострадательного человека. Но не будем говорить о таких тяжелых вещах, брат Джордано. Идите в свою келью, отдохните с дороги, а потом можете поработать в библиотеке. Конечно, у нас выбор книг не такой богатый, как в Сан-Доминико Маджоре, но смею уверить, есть ценные труды…

Джордано было не до занятий. Окно его кельи смотрело прямо на тюрьму, и это казалось Бруно плохим предзнаменованием.

На следующий день Джордано отправился к мессеру Тригона. Ректор Римского университета, высокий сутуловатый старик с курчавыми седыми волосами и строгим лицом, встретил посетителя радушно. Но он все более хмурился, слушая рассказ Бруно о его процессе.

– Я хочу быть с вами откровенным до конца, мессер! – сказал Джордано и подал ректору копию обвинительного заключения.

Мессер Тригона внимательно прочитал длинный документ и поднял на собеседника глаза, в которых выражалось сострадание.

– Боюсь, брат Джордано, что с таким списком обвинений вряд ли возможно вам получить должность, которую я предлагал несколько месяцев назад.

– Я этого и боялся, мессер, – признался Бруно. – Но у меня к вам большая просьба. Не сможете ли вы побывать в главном инквизиционном трибунале и выяснить, известно ли там о моем деле и как на него смотрят.

– Это трудное поручение, – сказал ректор. – Инквизиция не любит выдавать свои тайны. Но, к счастью, секретарь трибунала – мой бывший студент, сохранивший добрые чувства ко мне. Думаю, он не скроет истину. Приходите в понедельник.

– Я вверяюсь вашей чести, мессер, – сказал побледневший Бруно. – Я видел тюрьму инквизиции в монастыре Санта-Мария…

– Вы могли об этом не говорить, – мягко, но решительно перебил мессер Тригона.

В ожидании назначенного срока Бруно целыми днями бродил по городу не столько для того, чтобы ознакомиться с его достопримечательностями, сколько с целью успокоить взволнованные мысли. И все же он иногда забывал о своем бедственном положении и любовался каким-нибудь величавым памятником старины.

Особенное восхищение вызывал у него Колизей – грандиозный памятник древности с сохранившейся частью стены, с уцелевшими колоннами, с огромной продолговатой ареной, где когда-то насмерть сражались гладиаторы для развлечения праздной толпы. Пусто и тихо было там, безмолвие нарушали лишь птицы, свившие гнезда на выступах колонн и в расселинах стены, да ящерица грелась на каменном сиденье ложи, быть может принадлежавшей знаменитому полководцу или сенатору…

Бруно подолгу стоял у замка Святого Ангела, твердыни, послужившей крепостью во время нашествия испанцев на Рим в 1527 году.

И какими мелкими и ничтожными в сравнении со старинными громадами представлялись современные строения в путанице узких и грязных улиц и переулков, извивавшихся по склонам холмов или следовавших изгибам Тибра. Древний Капитолий, где когда-то сосредоточивались общественные учреждения города, откуда рассылались послания, начинавшиеся гордыми словами: «Urbi et orbi»,[177] был застроен жилыми домами, с балконов которых свешивалось сушившееся белье, а у дверей болтали растрепанные кумушки.

«Измельчал семихолмный Рим, – с грустью думал Джордано, – папская власть подтачивает его, как язва больного…»

Наступил понедельник. Бруно с сильно бьющимся сердцем вошел в приемную мессера Тригона. По мрачному выражению его лица Джордано понял, что хороших вестей ждать не приходится.

– Вам угрожает большая опасность, брат Джордано, – без обиняков заявил ректор. – Сведения о вашем процессе поступали в римский трибунал регулярно после каждого заседания суда. О вашем бегстве уже известно, и его считают неоспоримым доказательством вашей виновности. Прокуратор доминиканского ордена монсеньер Систо ди Лука настроен против вас и считает, что пожизненное заключение будет для вас еще мягким наказанием.

– Лучше смерть! – вырвалось у Бруно.

– Из могилы нет возврата, а из тюрьмы люди иногда выходят. Впрочем, я не буду давать вам советы, брат, вы хоть и молоды, но умудрены жизнью.

– Горячо благодарю вас, мессер, за все, что вы для меня сделали! Прощайте!

Возвращаясь в монастырь, Бруно встретил у ворот человека в надвинутой на лоб шляпе.

Бруно узнал в нем погонщика мулов, который сопровождал его в Рим.

– Я долго ждал вас, падре, – пробормотал парень и сунул в руку Джордано пакет, добавив: – Из Неаполя.

Он тотчас скрылся, а Бруно прошел в свою келью. Письмо было от Нино. Молодой студент писал:

«Дорогой маэстро, сообщаю Вам немаловажные известия.

Утром после известной Вам ночи монастырь напоминал муравейник, куда бросили большой камень. Повсюду бегали люди, начиная от поварят и конюшенных мальчиков и до мессера аббата, мессера приора, главного инквизитора. Слышались крики:

– Где он? Куда девался? Ищите его!

Вас искали под церковными кафедрами, в исповедальнях, в дортуарах школяров и даже в стойлах мулов. Поистине, можно было подумать, что Бог лишил людей разума!

Пишущий эти строки притаился неподалеку от Вашей кельи и слышал, как ссорились мессер аббат и мессер приор. Мессер приор кричал:

– Ну, где же оно, ваше ученое светило, которое вы так долго защищали?

– А куда девался ваш любимец, поставленный сторожить в этом коридоре? – отвечал мессер аббат. – Наверное, кутит в городе.

Они еще долго препирались бы, но из Вашей кельи вышел главный инквизитор с известной Вам запиской. Мессер аббат принялся громко бранить сикофанта,[178] а мессер приор его защищал и говорил, что по некоторым, одному ему известным обстоятельствам, тот не мог этого сделать, и если его нет в монастыре, значит, он уведен насильно. Мессер инквизитор не знал, кому из спорщиков верить, и вид у него был довольно растерянный…»

Джордано невольно улыбнулся, представив себе гневные лица ссорящихся аббата и приора, в то время как Хиль Ромеро лежал в холодной кладовой с заткнутым ртом, со связанными руками и ногами.

«Мальчик хорошо составил письмо, – подумал Бруно. – Ни одного имени не упомянул. Если бы его послание перехватила инквизиция, она никого не смогла бы привлечь. И почерк догадался изменить. Но посмотрим, что было дальше…»

«К несчастью, главному инквизитору пришло в голову запереть дверь Вашей кельи на ключ и опечатать ее, так что мы не смогли выполнить намерения, о котором Вы знаете.

На рассвете следующего дня мы открыли дверь каморки, где лежал сикофант. Признаюсь, дорогой маэстро, у меня было желание оставить там эту гадину до ее смерти, но я на это не решился. И теперь об этом жалею. Сикофант после сырого чулана пролежал в лихорадке три дня, а потом сам обыскал вашу келью и, движимый ненавистью, нашел то, что ускользнуло от других…»

– Проклятый!.. – пробормотал Бруно. – Его злоба неистощима…

«Ваше положение стало очень опасным. Главный инквизитор мечет громы и молнии и утверждает, что новых доказательств достаточно, чтобы присудить Вас к самому жестокому наказанию.

И еще плохая новость: в монастыре быстро узнали, куда Вы уехали. Не понимаю, кто мог выдать тайну. За скромность того, у кого Вы провели ночь, и за его людей я ручаюсь, как за самого себя. Может быть, Вы вели себя неосторожно? Но не стоит ломать над этим голову. Доброжелатель, от которого Вы получили в ту ночь предупреждение, советует Вам возможно быстрее покинуть город, и мы все присоединяемся к его мнению. Сикофант пустится за Вами в погоню, как только получит необходимые полномочия, и это может произойти с часу на час».

Подписи под письмом не было.

«Нино хорошо сделал, что не написал мне на имя Каппадоно, – подумал Джордано. – Не стоило замешивать в наши дела старика».

Он еще раз перечитал письмо.

«Милый Нино, – растроганно подумал Джордано. – Как многим я ему обязан! А добряк Бандинелло, смогу ли я когда-нибудь его отблагодарить? Но, оказывается, мои дела еще хуже, чем я полагал после разговора с мессером Тригона. Хиль может нагрянуть каждую минуту. Значит, надо бежать. Но каким образом в монастыре так быстро узнали, что я в Риме?..»

В конце концов Джордано остановился на единственном возможном предположении. Как видно, по дороге в Рим он встретился с кем-то, знавшим его в лицо. Этот путешественник, вернувшись в Неаполь, рассказал о встрече с Бруно, быть может, даже без всякого умысла, и это дошло до монастыря.

«Судьба ко мне немилостива», – грустно решил Джордано.