Елена Арсеньева - Королева эпатажа (новеллы)
Розовые очки Ольги разбились, как это ни парадоксально звучит, на голубые осколки, потому что именно такова была суть дружбы ее мужа и Михаила Кузмина. Теперь ей стала ясна причина охлаждения Сергея!
Между прочим, модные и модернистские пристрастия его были общеизвестны. Блок даже в одной из статей назвал его «художником до мозга костей», сделав при этом многозначительный курсив и о‑очень многое подразумевая.
Ну вот, теперь сие общеизвестное стало известно и Ольге. Она устроила сцену, требуя, чтобы Михаил больше не ступал на их порог. Сергей пытался обратить все в шутку, однако Ольга была на грани истерики, и над ней сжалился не муж — над ней сжалился любовник мужа. Михаил ушел, внешние приличия супружеских отношений были, казалось, восстановлены, однако Сергей не простил Ольгу. Теперь он скрывал от нее свои измены, спасибо, хоть не якшался больше с существами мужеского пола, предпочитая (во всяком случае — явно) женщин. И с Ольгой он совершенно не считался. Как‑то раз привел в дом очередную любовницу и с вызовом заявил, что она пока останется у них, потому что муж обещал ее убить. (Добавим в скобках: даму эту звали Вера Артуровна Шиллинг. Она принадлежала к типу роковых женщин и так окрутила Судейкина, что он в конце концов женился на ней. В семнадцатом он увезет Веру в Париж, заменив ее фотографией в своем паспорте фотографию Ольги, то есть Вера Шиллинг уехала под именем Ольги Судейкиной. А после развода с Сергеем Вера Артуровна станет женой не кого‑нибудь, а знаменитого композитора Стравинского.)
После этого Ольга окончательно рассталась с мужем. Очень странно, но отношения их после развода улучшились. Ольга даже подружилась с Верой, и в петербургских салонах немало веселились, когда вдруг являлось это трио: Сергей Судейкин и две обворожительные женщины, «Оленька и Веронька», как их называли, — бывшая жена и тогдашняя любовница.
Ну, разумеется, обворожительную и свободную Ольгу немедленно начали осаждать разнообразные мужчины, и первым среди них бросился на штурм ее самый давний обожатель — Федор Соллогуб. Что ж, на сей раз ему повезло. Как и положено пииту, он не удержался — и увековечил для потомства свой грандиозный триумф.
Всегда отрадно и темноВо глубине твоей пещеры,Темнее милое пятноУ входа на щите Венеры.Там дремлет легкий, тихий сонВ блаженных рощах мандрагоры,Тому, что статен и влюблен,Он нежно затмевает взоры.И если жаркие перстыТебе сулят любовь и ласку,Глаза легко опустишь тыК благоуханному Дамаску.И близ Дамаска, в стороне,У светлой рощи мандрагоры,На этом радостном пятнеТы, вспыхнув, остановишь взоры.
Яснее не скажешь… Однако вопросы запятнанной или незапятнанной репутации Ольгу отродясь не волновали, и на то, что стихотворение Соллогуба полно вовсе уж прозрачных намеков, она совершенно не обращала внимания. Но мы давайте обратим внимание на прелестный эвфемизм сами понимаете чего — «благоуханный Дамаск». Этот образ будет буквально преследовать Ольгу… даже за гробом!
Но не будем забегать вперед.
Ольга, к счастью или к несчастью, в Соллогуба не влюбилась. Однажды допустив его «к благоуханному Дамаску», она врата блаженства, выражаясь фигурально, пред ним затворила. И тем не менее на всю жизнь они останутся друзьями. И в самые тяжелые минуты Ольга будет писать ему, еще и в двадцатые, и в тридцатые годы, жалуясь на грызущий нещадно быт, на какие‑то мелкие неурядицы, хворости, неприятности, всегда уверенная, что обожатель ее старинный по‑прежнему исполнен нежности к ней, по‑прежнему ее поймет, пожалеет, поможет. Так оно и происходило.
Но сердце ее тосковало, металось в поисках любви, любви…
Она всегда относилась с суеверным восторгом к Александру Блоку, ходила в те места, где он бывал, старалась попасться ему на глаза, чтобы перехватить его особенный, очень мужской, оценивающий, холодновато‑страстный взгляд. Рассказывали, никто не умел так смотреть, как Блок, куда было до его серо‑белых (ну да, именно так!), слишком светлых и холодных глаз, когда они вспыхивали любовным страстным пламенем, всяким там чернооким итальянистым красавчикам!
Блок ее заметил, но… не зажегся. То есть зажегся, но не воспламенился. Так, чиркнул кремень о кресало, и посыпались крупные искры, словно звезды на августовском небосклоне. Однако результатом этого звездопада стало всего лишь одно стихотворение. Да и то позднейшее литературоведение почему‑то вздумало «отобрать» его у Ольги и приписать впечатлению от встречи поэта с М. Д. Нелидовой. Однако и Ольга, и многие ее друзья‑подруги не сомневались, что только Ольга могла произвести такое волшебное впечатление на Блока:
Никогда не забуду (он был, или не был,Этот вечер): пожаром зариСожжено и раздвинуто бледное небо,И на желтой заре — фонари.Я сидел у окна в переполненном зале.Где‑то пели смычки о любви.Я послал тебе черную розу в бокалеЗолотого, как небо, аи.Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзкоВзор надменный и отдал поклон.Обратясь к кавалеру, намеренно резкоТы сказала: «И этот влюблен».И сейчас же в ответ что‑то грянули струны,Исступленно запели смычки…Но была ты со мной всем презрением юным,Чуть заметным дрожаньем руки…Ты рванулась движеньем испуганной птицы,Ты прошла, словно сон мой, легка…И вздохнули духи, задремали ресницы,Зашептались тревожно шелка.Но из глуби зеркал ты мне взоры бросалаИ, бросая, кричала: «Лови!..»А монисто бренчало, цыганка плясалаИ визжала заре о любви.
С Блоком не сладилось, зато у Ольги вдруг сделался роман с молодым поэтом, драгунским офицером Всеволодом Князевым.
Кстати, знакомы они были уже несколько лет — еще когда она состояла в женах «изменщика и злодея» Сергея Юрьевича, — познакомил их Михаил Кузмин. Ольга в ту пору не подозревала о тонкостях его взаимоотношений с молодыми мужественными красавцами, однако, хоть Князев и впрямь был мужественный красавец, в добавок молодой, он в Ольгу тотчас безумно влюбился.
Как в нее влюблялся практически всякий, который ее видел…
О Князеве стоит рассказать подробнее, поскольку его самоубийство много содействовало скандальной, трагической репутации Ольги. Оно легло тяжким бременем на ее душу и, строго говоря, ее крепко сломало. А если учесть, что эту историю спустя чуть не двадцать лет поведала «по секрету всему свету» Анна Ахматова, сделав эту несостоявшуюся пару главными героями своей «Поэмы без героя», то выходит, что без разговора о Князеве в повествовании, посвященном Ольге Судейкиной, не обойтись.
Итак, о юном гусаре замолвите слово…
Всеволод Гавриилович Князев родился в 1891 году, то есть был на шесть лет младше Ольги. Он служил в Риге в гусарском полку, писал стихи, часто наезжал в столицу. В петербургских поэтических кругах Князев познакомился с Михаилом Кузминым. В жизнь простенького гусара, сына второстепенного литератора, в жизнь юноши, обещавшего стать офицером, может быть, и блестящим, но литератором и вовсе третьестепенным, вошел изощреннейший художник и начал переделывать эту жизнь по законам искусства и согласно своему понятию дурно‑хорошего. Кузмин эти отношения называл «веселой дружбы хрупкий плен», однако прекрасно понимал, что заставляет мальчика играть в опасные игры: не только любовные, но и судьбоносно‑роковые. Поэтам прекрасно известна магия слова и сюжета, которая (магия ведь!) порою властна над судьбою творца.
Бывают странными пророкамиПоэты иногда…Косноязычными намекамиТо накликается,То отвращаетсяГрядущая беда, —
так писал Кузмин. Дружба‑связь длилась не один год, она то прерывалась, то обострялась отъездами‑приездами Князева. Кузмин тосковал по Всеволоду:
Зачем копье АрхистратигаМеня из моря извлекло?Затем, что существует РигаИ серых глаз твоих стекло.
Образ обворожительного гусара в зеленом доломане Кузмин воспел в сборниках своих стихов «Осенние озера» и «Глиняные голубки». Летом 1912 года Князев появился в Петербурге, и Кузмин задумал издать совместно с другом сборник стихов. Называться он должен был «Пример влюбленным». Да уж, курсив тут так и просится… Иллюстрации к этой, с позволения сказать, «апологии голубизны» согласился делать Сергей Судейкин, у которого и у самого рыльце было в голубом пушку. Вот так и состоялось знакомство Князева с Ольгой — знакомство, которое мигом вышибло из головы красавца‑гусара всех эфебов и миньонов на свете. Теперь он служил только Прекрасной Даме. Вернее, Коломбине.
