Эдвард Резерфорд - Нью-Йорк
Но на дворе была Двенадцатая ночь, которую семейство отмечало в полном составе. Сэму следовало лучше соображать. Чарли собрался устроить ему нагоняй, когда найдет.
Миновал час. Чарли обошел все таверны в Вест-Сайде, но сына нигде не видели. В раздражении он пошел домой. Все остальные были в сборе и ждали трапезы. Так что поели без Сэма. А жена сказала, что если с Сэмом все в порядке, то она ничуть не расстроена, что было откровенной ложью.
Поэтому, когда все закончилось, Чарли вышел опять. Жена сказала, что это бессмысленно, и он был согласен, но просто не смог сидеть на месте. Уже была темная ночь, приправленная злым ветром. По небу неслись рваные тучи, в прорехах слабо и холодно посверкивали редкие звезды. Улицы были почти пусты.
Чарли пошел по Бродвею, заглянул в несколько таверн, но без толку. Миновав церковь Троицы, направился дальше на юг. Теперь он вступал на ненавистную территорию.
Тогда ее называли районом богачей. Старый форт стал фортом Джордж. Находившийся перед ним маленький парк Боулинг-Грин был изящно огорожен и превращен в фешенебельный анклав с уличными фонарями в каждом углу, которые отпугивали бродяг. Здесь стоял губернаторский дом. Даже таверны носили королевские названия.
Во тьме вырисовывались громады богатых особняков. Расцвет и упадок города не отражались на их владельцах – Ливингстонах, Байардах, ван Кортландтах, Деланси и Моррисах. Они, в их наследственном благополучии, были неуязвимы. Чарли свернул на восток, на Бивер-стрит. В конце ее он дошел до какой-то ограды и красивых железных ворот, увенчанных фонарями. Они охраняли широкую мощеную дорожку и ступени, ведущие к большому дому в классическом стиле. Ставни были не заперты, во двор через высокие окна струился теплый свет.
Дом Джона Мастера. Он выстроил его вскоре после возвращения из Лондона.
Чарли продолжил путь через южную оконечность Манхэттена и добрался до Ист-Ривер. Над длинной линией доков и складов царила тишина, на воду легли тени от множества кораблей. Он немного прошел вдоль причалов, затем свернул на Куин-стрит. Там горели огни, и таверны еще не закрылись.
Через пятьдесят ярдов он наткнулся на какую-то фигуру, устроившуюся на земле. Это был чернокожий, завернувшийся в одеяло и приютившийся у складской стены. Он глянул на Чарли и без особой надежды протянул руку:
– Босс?
Чарли посмотрел на него. Очередная примета времени. По всему городу стесненные в средствах мелкие господа освобождали своих рабов. Это было дешевле, чем кормить их. Они были всюду: вольные чернокожие, которым не оставалось другого выхода, как попрошайничать. Или голодать. Чарли дал ему пенни. Миновав причал Шермерхорна, он вошел в большую таверну.
Там собралась приличная толпа – в основном моряки. За столом он заметил знакомого возчика. Здоровый детина, рыжие волосы. Всегда его недолюбливал. Вспомнить бы имя – тогда можно и заговорить, хотя не особенно хочется. Но возчик встал и уже направился к нему. Что ж, грубить незачем. Чарли кивнул.
Но в следующий миг обнаружил, что детина взял его за плечо. Билл. Вот как его зовут.
– Сочувствую насчет твоего пацана, Чарли, – сказал он.
– Моего пацана? Ты о Сэме? – Чарли почувствовал, что бледнеет. – А что с ним не так?
– Разве не знаешь? – удивился Билл. – Да нет же, Чарли, он не мертв, – затараторил он. – Ничего такого. Но нынче после полудня его и еще десяток таких же сцапали вербовщики во флот[32].
– Вербовщики?
– Они побывали здесь и смылись не поверишь как быстро. Корабль уже отплыл. Твой Сэм теперь в Королевском флоте, служит его величеству.
Чарли ощутил, как чья-то сильная рука поддержала его, иначе он и сам бы не понял, что падает.
– Сядь, Чарли, сядь… Рому ему!
Раскаленная жидкость обожгла рот и согрела желудок. Чарли беспомощно обмяк, а рыжий детина устроился рядом.
И Чарли Уайт разразился бранью. Он проклял британский флот, похитивший его сына, и британское правительство, разорившее его город, проклял и губернатора, и приход церкви Троицы, и Джона Мастера с его большим домом, и его сынка в Оксфорде. Он пожелал им гореть в аду.
В ненастный весенний день несколько недель спустя Гудзон заглянул в маленькую комнату, отведенную под библиотеку, и застал Джона Мастера за дописыванием какой-то бумаги. Ему немного мешала пятилетняя девчушка, сидевшая у него на коленях.
– Папа, ну когда же мы пойдем? – спросила она.
– Скоро, Эбби, – ответил Мастер.
Тогда Гудзон шагнул вперед и осторожно снял дитя с отцовских колен.
– Я присмотрю за ней, пока вы собираетесь, – сказал он мягко, и Мастер благодарно улыбнулся. Гудзон направился в кухню, девчушка обхватила его за шею. – Пойдемте-ка, мисс Эбби, поищем печенье, – посулил он.
Абигейл не возражала. Они с Гудзоном дружили с ее рождения. Вообще говоря, ему чуть не пришлось принять роды.
С тех пор как Джон Мастер спас его, прошло четверть века, и Гудзон исправно работал на семейство Мастер. Он остался добровольно. Мастер никогда не оспаривал притязания Гудзона на статус свободного человека. Он платил ему умеренное жалованье, и Гудзон был волен уйти в любую минуту. Пять раз, когда его одолевало желание, Гудзон ходил в плавание на одном из хозяйских кораблей, однако с годами его тяга к странствиям поубавилась. В доме Джон сперва держал его разнорабочим, потом поручил и другие дела. Теперь Гудзон заправлял всем хозяйством. Когда семейство отправилось в Лондон, Мастер без колебаний оставил дом на его попечение.
Пятнадцать лет назад Гудзон женился. Жена была рабыней в доме Мастеров. Ее звали Клеопатра. По крайней мере, когда прибыла, – Мерси сочла ее имя неудобоваримым и заставила сменить его на Рут. У них с Гудзоном родилась дочь, затем сын. Когда Гудзон нарек его Соломоном и Мерси спросила, почему он выбрал библейское имя, он объяснил это почтением к мудрости царя Соломона. Однако жене он потом тихо добавил: «А еще старый царь Соломон был богатым человеком». Поскольку жена была рабыней, рабами стали и дети. Но Мастер предложил ему напрямик:
– Гудзон, ты можешь выкупить их за разумную цену прямо сейчас, или пусть остаются моими, пока им не стукнет двадцать пять. Тогда я дам вольную и им, и матери.
Сделка была неплохая, поскольку дети были одеты и сыты, а Мастер проследил, чтобы Соломон научился читать, писать и считать.
– В Нью-Йорке вольным чернокожим не так уж сладко, – напомнил Гудзон Рут. – Во всяком случае, не в нынешние времена.
Вольноотпущенные чернокожие еще оставались в городе, но последние полвека определенно выдались тяжелыми для негров. О старых временах голландского правления, когда белые фермеры и черные рабы бок о бок трудились в поле, никто и не вспоминал. Поскольку торговля сахаром, которой занималась Англия, не просто процветала, а неимоверно развилась, постольку возросло и число рабов на невольничьих рынках. С той поры, когда дед Гудзона был мал, Вест-Индия поглотила почти миллион рабов, и вся торговля африканскими невольниками сосредоточилась в руках Британии. При таком рыночном изобилии цена на людей упала. Большинство городских торговцев и ремесленников могли позволить себе дойти по Уолл-стрит до невольничьего рынка и прикупить в хозяйство пару рабов. Фермеры из графства Кингс пользовались Бруклинским паромом, достигали Нью-Йорка и закупали полевых рабочих. В Нью-Йорке процент рабского населения был выше, чем где-либо еще к северу от Виргинии.
И большинство уже соглашались с тем, что коль скоро чернокожие – товар, то, видно, сам Бог сотворил их низшими существами. А раз они низшие, то нет никакой причины давать им вольную. К тому же народ не забыл чинившиеся ими беспорядки – те же поджоги 1741 года. Чернокожие были опасны.
А потому Гудзону не было дела до того, что в нем видели раба Джона Мастера.
– Так меня хотя бы не трогают, – рассудил он.
Все, что ему оставалось, – радоваться своему везению и надеяться на лучшие времена.
Пока Джон и Мерси находились в Англии, он справно вел хозяйство под началом старого Дирка Мастера. Гудзон и отец Джона всегда хорошо ладили, и Дирк отправил в Лондон письмо с многими похвалами в его адрес. Но восторгов бы поубавилось, предоставь ему Гудзон полный отчет. Проблемой была юная мисс Сьюзен.
Сьюзен Мастер не только выросла в красивую молодую женщину, но и отличалась ровным нравом, практичностью и была себе на уме. Ее дед заметил Гудзону: «По крайней мере, мне незачем за нее беспокоиться».
Но Гудзон был не так уж уверен в этом. Когда за Сьюзен начал ухаживать молодой мистер Медоуз, стало ясно, что его внимание ей весьма по душе. Он был красивый юноша с волевым лицом, да еще и наследовал одну из лучших ферм в графстве Датчесс. Короче говоря, несмотря на ее молодость, он был пределом ее мечтаний.
И все бы ничего, когда бы дело не грозило зайти чересчур далеко еще до свадьбы. А оно грозило. Бывало, что молодые люди слишком долго оставались в доме одни.
