Сны Сципиона - Старшинов Александр

Когда уже ближе к весне перед новым походом я посетил Сагунт, город больше не выглядел разоренным: дома из камня с белеными стенами смотрелись нарядно, улицы были чисты и замощены плитами, на базарной площади шла бойкая торговля, у подножия холма простирались обработанные поля, а на берегу можно было увидеть рыбацкие лодки и даже пару торговых кораблей, стоявших на якоре. Глава городского совета (я на свой манер называл этот совет сенатом), глубокий старик с совершенно серебряными длинными волосами, с удивительно живыми черными глазами кинулся целовать мне руки. Совсем недавно два его сына вернулись под отеческий кров, а третьему, самому старшему, что погиб во время штурма города Ганнибалом, поставлен был за воротами города кенотаф, ибо могилы его конечно же найти было невозможно. В тот миг пришла мне в голову внезапная мысль: именно этот заново отстроенный богатеющий город и должен стать символом римской ойкумены, а не широкое поле, заваленное изувеченными трупами врагов.

Я вспомнил, что в тот год, когда мы объявили Карфагену войну, в Риме говорили, что все жители Сагунта перебиты поголовно. Это было далеко не так. Вернее, совсем не так. Говоря о полном истреблении союзного города, легче было принять решение схватиться с Ганнибалом. Никому не сказали, что на самом деле большинство оказалось в рабстве. Но я не знаю, что хуже — погибнуть в схватке или пробыть долгие годы в неволе. Думаю, рабское ярмо хуже смерти. Во всяком случае, для меня.

Я взял со старика слово отправиться со мной в Рим после окончательной победы в Испании и вернулся в лагерь — готовиться к новой кампании.

В следующий год[73] звезда моя засияла вновь во всю силу. Карфагенский сенат, поставленный перед выбором: удержать Испанию или помогать Ганнибалу, который сидел со своей армией в Бруттии, выбрал Испанию и бросил сюда все свои средства и силы, оставив Ганнибала без помощи. Гасдрубал, сын Гискона и Магон Баркид объединились, чтобы покончить со мною и с римскими силами в Испании раз и навсегда. Помощь Карфагена была так щедра, что им удалось собрать пятьдесят четыре тысячи человек — я же мог выставить на десять тысяч меньше, к тому же чуть ли не половину моего войска составляли иберы.

Но не число легионеров или вспомогательных войск теперь решало исход битвы. Я отказался следовать заведенным правилам, как правильно строить легионы, куда ставить союзников и конницу. Для каждой битвы отныне у меня рождался новый план. И этот план враги мои никогда не могли предугадать.

Местные разведчики доносили мне о передвижениях пунийцев, так что я знал, кто из них и где находится и куда направляется. Вначале Гискон двинулся из Гадеса[74] на север и встал лагерем при Илипе на реке Бетис[75]. Здесь все карфагенские силы соединились. Я не мог помешать этому, да и не в моих планах было это делать. Я знал, что настало время большой битвы.

Несколько дней я придумывал, как заставить противника действовать по моим правилам.

За палаткой разровнял участок земли и засыпал свежим песком. Как архитектор рисует свои чертежи, прежде чем построить дом или базилику, я линиями отмечал здесь расположение войск. Вот стоят пунийцы, и в центре у них тяжелая пехота — они ожидают, что мы ударим легионами как раз сюда, как под Каннами. Пойдем вперед, увязнем, окажемся в окружении. Часами я ломал голову, как изменить заведенный порядок. Вновь и вновь видел в воображении манипулы, значки, орущих центурионов, раз за разом отправлял их в бой и всякий раз проигрывал и затирал ногой нарисованные на песке квадраты — это гибли мои легионы, угодив в очередную ловушку.

Иногда мне казалось, что голова моя закипит как самоварный сосуд. Воображаемые битвы сменяли друг друга… Воображаемая битва! Я уставился на песок, и начерченные палкой квадратики обрели наконец тот порядок, который дал мне возможность победить. Пускай пуны воображают, что я стану биться так, как всегда сражаются римляне: будто римляне бросят в бой свои легионы в центре. Так было всегда. Но не в новой битве.

Теперь в центре у меня окажутся иберы, как галлы у Ганнибала в битве при Каннах. А легионы я направлю на фланги.

Чтобы противник не понял моего маневра, я брошу первым делом на противника конницу с флангов, чтобы отвлечь внимание и занять полководцев. А потом… да, потом легионы двумя колоннами двинутся вперед, перестроятся, растянутся на флангах и ударят на пунийцев. В то время как мои союзники-иберы в центре будут медлить и не давать пехоте Гисконида уйти со своих позиций.

Вся сложность была в одном — как перестроить легионы так, чтобы они смогли ударить с флангов. Никогда из них никто не совершал таких маневров. Как заставить Гисконида поверить, что я собираюсь устроить обычную римскую битву и сломя голову мчусь в любимую пунийскую ловушку. Но при этом в центре у меня встанут не легионы, а союзники, тогда по флангам на пунийцев ударят мои лучшие солдаты.

В первый раз Гисконид вывел из лагеря и выстроил свою армию ближе к вечеру. Я тут же вывел свои силы и построил их по римскому стандарту так, как мы строились всегда — в центре легионы, союзники — наши крылья. Я ничем не рисковал — уже темнело, начинать битву в этот день никто из нас не собирался. Мы так и простояли, пока не догорел закат, и разошлись по лагерям стряпать ужин и готовиться к завтрашнему дню. Я обожаю поспать допоздна и в то утро позволил себя поваляться в постели. Порой приятно использовать свои слабости как оружие победы. Уже за полдень мы снова вышли из лагеря, и снова наши легионы стояли в центре. Однако я не начинал атаку, а Гискониду было нужно, чтобы я первым ударил на его центр. Но я приказал всем стоять на месте и не двигаться с места без сигнала. Вот где пригодились наши тренировки, наша слаженность и четкое выполнение команд. Никто не поддался на робкие попытки пунийцев выманить нас на битву. Впрочем, Гисконид тоже понимал, что затевать сражение в тот день уже поздно.

Я тут всюду пишу «Гисконид», укорачивая фразы, на самом деле это был Гасдрубал, сын Гискона, но опасаюсь, что читатель запутается в этих одинаковых именах пунов. Пусть будет так…

И вот на третий день все изменилось. В то утро я устроил все иначе — мои люди поднялись очень рано (я — прежде других), позавтракали и вышли из лагеря. Карфагеняне, поднявшись куда позже, не успели поесть и теперь строились наспех, чтобы не быть захваченными внезапной атакой. Гисконид не заметил, что мои порядки поменялись, и всё теперь не так, как накануне. Удивительная вещь — в битве при Требии несведенный легионерами завтрак стоил нам победы. В этот раз голодные пунийцы обречены были проиграть. Может быть, написать трактат, как важно вовремя позавтракать, дабы не утратить силы в самом разгаре схватки? Нет, я уже не успею ничего составить, кроме этих записок… Жизнь коротка. Невероятно коротка.

Итак, продолжаю.

Легионеры встали на фланги, а союзники наши выстроились в центре. И когда дошел черед до атаки, я и Гай Лелий повели тяжелую пехоту вперед двумя колоннами, затем легионеры развернулись, и в результате мои обученные ветераны ударили по наскоро слепленным слабым частям карфагенян, охватив противника с флангов. А в это время лучшая ливийская пехота противника стояла в центре, бездействуя и теряя силы от этого бессмысленного стояния — как когда-то наши легионеры на Каннском поле теснились, буквально вминаясь друг в друга, от давки и жары не в силах дышать, понимая, что скоро умрут.

Не сразу мы смяли фланги противника и отбросили карфагенян к лагерю. Победа досталась мне не так легко, как ныне принято рассказывать: мы бились до полудня и несли потери, и все же мы победили, хотя и не взяли в тот день вражеский лагерь. Успех был полный — бежавшие с поля карфагеняне оставили лагерь ночью, но после ловкого маневра Гасдрубала при Бекуле я был начеку, мои караульные подали сигнал, завидев выходящих из лагеря пунийцев. Наши тут же кинулись в погоню и перебили почти всех. Впрочем, полководцы ускользнули: Магон и Гасдрубал, сын Гискона, бежали морем в Гадес и заперлись там, но и это последнее гнездовье пунийцев на испанской земле они вскоре утратили.