Вероника Тутенко - Дар кариатид
В эти дни под черепичной крышей ели голубиное мясо.
Лес уже кончался, и дети ускорили шаг.
— Вкусная, наверное, — приоткрыл Илья пакетик и поспешно завернул его края обратно. Слишком велико искушение попробовать, а разделить надо на всех.
За поворотом показалась гурьба немецких ребятишек с ранцами.
Этой дорогой немецкие дети из Берхерверга ходили учиться в Лангомарк.
В Берхерверге школы не было.
На всех детях были белоснежные рубашки и такие же ослепительные носочки. На мальчиках были серые шортики, на девочках — серые юбки. Этой дорогой немецкие дети ходили в школу в Лангомарк. В Берхерверге школы не было.
Школьники о чем-то разговаривали между собой и над чем-то смеялись. Самый старший из них — большеголовый мальчуган, проворно наклонился к земле за камешком и запустил им в Илюшку.
Остальные дети последовали примеру большеголового заводилы.
Следующий камешек угодил Нине в плечо.
Илюшка проворно наклонился к земле.
— Не надо! — испуганно остановила его Нина, разгадав его движение.
В руке у Ильи грозно красовалась сосновая шишка.
— Русский швайн! — выкрикнул какой-то мальчишка, и град из камешков и шишек закончился.
Илья все еще вертел в руке сосновую шишку.
— Жалко… я в них не запустил, — сожалел он и потер еще болевшее ухо.
— Может, и к лучшему. Если за слово так ухо надрали, что было бы за шишку, и подумать страшно, — утешала Нина.
* * *Илья не был лентяем, но монотонная работа вызывало в нём гнетущее «не хочу». Оно подступало откуда-то из глубины пищевода к горлу, пульсировало в голове, потом вдруг давило снаружи сверху. То медленным гнётом, то ритмично и равнодушно, как молотком забивают шляпку гвоздя, и хотелось вырваться из-под пульсирующей минутами монотонности.
Враждебно глядя на ствол, Илья принялся сдирать с него кору. Впереди целый день этой нудной работы, а утро, осеннее, тусклое, только-только прояснялось солнцем.
Володя опустился на корточки рядом с братом, лениво брался за работу. Мастера ещё не было, но в любой момент он мог появиться, да и «мартын с семенами» ни сегодня-завтра нагрянет.
— Вернёмся в Россию, пойду на завод, как папа, токарем, — мечтательно улыбнулся Володя.
— А я в лесхоз мастером, — буркнул Илья. — Ходишь себе весь день… Ничего не делаешь. Только смотришь, как другие работают… А вот и Х. й наш, легок на помине…, - разглядел мальчик чёрный хлопчато- бумажный костюм мастера.
На этот раз Пауль, как обычно делал лесник, незаметно остановился возле беседки. Все, даже Фёдор, работали, и мастер довольно улыбнулся.
Он, явно, был в хорошем настроении.
— Илья, ком! — весело подозвал мальчика Пауль.
— Иду, хэр Хуй! — отозвался Ильюшка, как всегда, с серьезным и почтительным видом и довольный, что его оторвали от работы, танцующей походкой направился к мастеру.
Пауль обнажил передний зуб в самой из дружелюбных улыбок, но что- то в глазах мастера заставило Илюшку сделать шаг назад. В ту же секунду, раньше, чем проказник успел увернуться, Пауль, скрутил его ухо.
— Ой! ой! — жалобно заверещал мальчишка. Мастер не отпускал. Илья закричал на весь лес. Слезы так и брызнули, как на картинке, крокодиловыми ручьями из глаз.
— Gehe an die Arbeit! Schwein! (Иди работай! Свинья!) — бросил, наконец, Пауль, Ильюшкино ухо и показал ему кулак.
Мальчик, плача, вернулся за работу.
— Интересно, какой это негодяй сказал ему, что «х» не мастер по нашему? — негодавал Володя.
— Это Янок, наверное, — всхлипывал Илья. — Вечно на нас косится!
— Он-то откуда знает? — засомневался Володя.
Ухо покраснело и раздулось.
— Больно? — сочувствовала Нина.
— А то! — вытирал слезы Ильюшка. — Думал, совсем мне ухо оторвет!
Мальчик бросил обиженный взгляд в сторону беседки, где сидел Пауль, и забыл на секунду об ухе. Вдали, за деревьями, что-то блеснуло на солнце, как знамение.
— Смотрите, золотая карета! — обрадовался он и перестал всхлипывать.
Со стороны Черного Замка неслись два стройных скакуна — черный и белый. Кони мчали открытую карету так щедро украшенную золотистыми вензелями, что издали она казалась золотой.
— В такой только на бал какой-нибудь, — громко удивлялся Илья. — Посмотреть бы, кто ездит в таких каретах. Красавицы, наверное.
— Что-то не к добру ты развеселился, Илья, — строго покачал головой Иван. — Смотри, как бы ещё и от лесника не досталось.
Иван опасался не зря.
В обед пришли Кристоф и Шрайбер. Сели с Паулем втроем в беседке, над которой умиротворённо покачивались, наклонившись друг к другу кронами, две березы, как будто тоже участвовали в разговоре. Кристоф спросил что-то у мастера. Нахмурился. Шрайбер вскочил со скамейки и навис над Ильей грозной тучей. В словесной тираде лесника часто повторялись «Verfluchte» и «Schwein».
Илья наклонил голову ниже и принялся ещё сосредоточеннее корпеть над стволом, не без оснований опасаясь и за второе ухо. Угроза, впрочем, миновала. Шрайбер покричал и быстро выдохся, вернулся в беседку.
Пауль же весь день метал в Илюшку негодующие взгляды, так что тот невольно втягивал голову в плечи под их тяжестью. Но к вечеру и мастер забыл нанесенную ему обиду и обращался к мальчику тем же назидательным спокойным голосом, как и ко всем остальным.
Глава 33
Янок и Маришю
Поляки, мужчина и женщина, отличались от русских узников какой-то аристократической самоуверенностью И дело было не только в другой отличительной нашивке «P», не только в длинных волосах и одежде, почти совсем новой, не только в обуви. Мужчина носил настоящие кожаные туфли, как у немцев. А женщина хоть и ходила в башмаках на деревянной подошве, но все же менее грубых и более удобных. Пружинка, разделявшая деревянные половинки каждой платформы позволяла ноге сгибаться при ходьбе.
Какая-то аристократическая самоуверенность отличала польских узников.
— Брат и сестра, — в первые же дни разузнал Илья. — Богатые до войны были. Что-то вроде наших бареньёв.
— Янок-то на нашего украинского хлопца похож, — по-доброму судачила о соседях тётя Маруся. — Вот только куркуль! Маришю — баба, конечно, красивая. Глаза, прическа, грудь. Все при ней, только ноги худоваты. Невольно по-женски тётя Маруся подмечала достоинства и недостатки полячки, которая была моложе её всего на каких-нибудь пять-шесть лет.
Вопросительно при этом посматривала на Анастасию, надеясь обрести союзницу в её лице. Но той было самой до себя. Кашель её усиливался с каждым днем, и теперь уже стена возле её места на нарах была облеплена сгустками крови, но больная продолжала ходить на работу.
Все знали: чтобы не попасть в крематорий.
Со взрослыми обителями второй половины барака соседи-поляки общались неохотно, а вот с живым и непосредственным Ильюшкой Маришю говорила подолгу. Илья быстро выучил немецкий, а вскоре стал понимать и по-польски.
Янок же ещё долго смотрел настороженно на слишком шустрого, смышленого парнишку, у которого как будто на лбу было написано, что он большой мастак похулиганить.
И на это были основания.
В конце августа в первый раз, с тех пор, как в бараке поселились девять узников, дверь с их стороны осталась на ночь открытой…
— Забыл, что ли? — недоверчиво выглядывал на улицу сквозь толстую решетку дядя Федор.
— Да нет, — отверг предположение его вечный аппонент Иван. — Они, немцы, народ дотошный, никогда ничего не забывают. Не закрыл, значит, будет теперь открытой, как у поляков. Да и что ее закрывать? Куда тут убежишь?
Дядя Федор вздохнул.
— Хоть будет воздух теперь у нас свежий! — Володя тот час же задвинул в угол парашу ногой. — А то дышать невозможно.
Никто не стал спорить, что туалет за дверью лучше, чем параша у двери. Илюшка тут же решил воспользоваться этим новым преимуществом — вышел на улицу по малой нужде и вскоре вернулся, юркнул на нары.
Через пару минут на русскую половину с улицы грозно вошёл Янок.
Поляк окинул русского мальчика презрительным негодующим взглядом.
- Śmierdzi! — показал он на дверь.
Ильюшка только хлопал светлыми ресницами.
— Что он говорит? — не понял Иван, беспокойно переводя взгляд с грозного гостя на сына.
Нине послышалось «смерзнет».
— Да нет никакого мороза, — удивилась она, чем еще больше разозлила поляка.
— Смерзит! — повторил Янок с той же интонацией, приглашая надменным движением головы взглянуть на то, что вызвало его недовольство.
Нары мигом опустели. Только Катерина с Ильюшкой не тронулись с места.
Остальные сгрудились возле двери.
Янок грозно показал на мокрый след на стене барака и лужу у ее основания.
— «Смерзит» по ихнему «воняет», — догадался Володя.
