Евгений Войскунский - Девичьи сны
Котик работал в проектном институте. В то время у них крупная развернулась работа — проектировали насосные станции для Куринского водопровода. Несколько групп конструкторов корпели над этими станциями, в том числе и группа, в которой Котик был ГИПом — главным инженером проекта. Вот уж кто обладал несомненным конструкторским даром — живое воображение помогало увидеть тот или иной механизм до того, как на ватмане возникнут его очертания. Другой его сильной стороной было умение быстро «схватить» местность, привязать к ней проектируемый объект. Да и вообще… ну, Котик есть Котик. Недаром по нему «сохли» чуть не все девчонки в нашем классе.
Так вот, Котик устроил меня в свой отдел чертежником. Должность не бог весть какая заманчивая, зарплата низенькая, но все равно — было совсем не просто посадить на нее человека «не коренной национальности», да еще с незаконченным высшим образованием. Будь у меня среднее, все было бы проще — тоже идиотская логика. Котику пришлось сходить к директору института Эйюбу Эйюбовичу — только его звонок в отдел кадров сразу все решил.
И заделалась я чертежницей. Для меня, хорошо знакомой с начертательной геометрией, это было нетрудно. Я выучилась не только делать светокопии, но и писать на машинке техническую документацию и заваривать крепкий чай. В отделе был культ чая — его пили часто и много из фигурных стаканчиков-армуды. Какие бы ни происходили события в мире и институте, скажем, приезды гостей или комиссий из Москвы — ничто не могло отменить чаепития. Гостям тоже наливали, для них выставляли не один только традиционный мелко наколотый сахар, но и шоколадно-вафельный торт. Я сдружилась с двумя инженершами, командированными из московского министерства. Эти веселые дамы предвкушали, как по возвращении в столицу будут рассказывать, как ездили с Эйюбом Эйюбовичем на Биби-Эйбат (это, если вы не знаете, старый нефтепромысловый район близ Баку), и сколько будет смеху.
Итак, Куринский магистральный водопровод. Несколько лет им занимался наш отдел — проектировали плавучие насосные станции, долженствующие забирать воду из Куры независимо от сезонных перепадов ее уровня. Группа Котика делала основную работу. Сам он часто мотался на левый берег Куры, где возле селения Малый Талыш возводились головные сооружения. Послушали бы вы, с каким воодушевлением говорил Котик об этой стройке. А как интересно он рассказывал вообще о проблеме бакинского водоснабжения. Это же целая эпопея!
Дело в том, что Баку не повезло с пресной водой. Вокруг простиралась скудная выжженная солнцем степь. Она как бы источала соленый пот — издревле на Апшеронском полуострове возникли соленые озера — шоры. Издавна рыли тут колодцы, соединенные подземными ходами, — кягризы. Столетиями брали из кягризов мутную солоноватую воду, от которой воротил морду даже иной непривередливый верблюд. Нефти на Ашпероне было больше, чем воды. Нефть вычерпывали ведрами из колодцев. Но когда началась тут — еще в прошлом веке — нефтяная лихорадка, рост населения Баку и промышленные нужды потребовали воды в стократно возросшем количестве. А где ее взять? Построили опреснитель морской воды, один из первых в мире, — но он не покрывал дефицита, да и не нравилась бакинцам опресненная вода: дорога, и вкус неприятный, и цвет красноватый. По-прежнему пили главным образом колодезную воду, в Баку было около восьмисот колодцев. Предприимчивые люди привозили воду из устья Куры и из селения Загульба на северном берегу Апшерона…
Как-то за ужином я пустилась рассказывать о том, что днем узнала от Котика.
— Загульбинская вода? — Мама оживилась. — Ну как же, я прекрасно помню! Я еще девочкой была… Приезжали арбы, запряженные ослами. Ишаки цокали по булыжной мостовой — цок-цок, это, знаете, как будто звук моего детства… А на арбах лежали бочки, зеленые, с медными кранами, в них была загульбинская вода, а мальчишки-возчики орали во всю глотку: «Ширин су! Ширин су!»
— Что это значит? — спросил Сергей.
— Сладкая вода! Из дворов выбегали хозяйки с ведрами, кувшинами. Они ругались с водовозами, кричали: «Еще наливай! Такие деньги берешь, так лей полнее!» А мальчишки орали: «Вода хочешь — деньги давай! Ширин су!..» Господи! — Мама пригорюнилась. — Как будто в другой жизни это было…
В той, другой жизни быстро растущий город, не имевший хорошей воды и канализации, был обречен на эпидемии — и в 1892 году, еще до маминого рождения, она разразилась — страшная эпидемия холеры. Отцам города стало ясно: дальше без водопровода жить нельзя. Объявили международный конкурс. Жюри отдало предпочтение проекту английского инженера Линдлея, и в 1897 году он начал изыскания. Была естественной идея использовать сток двух ближайших к Баку рек — Куры на юго-западе и Самура на севере. Но разведочные скважины, пробуренные в междуречье Самура и Кусарчая, близ селения Шоллар, наткнулись на целое подземное море — три мощных горизонта превосходной артезианской воды. Несколько лет длились споры вокруг проекта Линдлея, казавшегося отцам города излишне смелым. Городская дума колебалась, Линдлей терял терпение, наконец решение было принято, и в 1907 году стройка началась. На трассу съехалась армия землекопов. Под взмахами лопат медленно поползла от Шоллара к Баку многоверстная траншея. Знаменитая линдлеевская стройка длилась десять лет и закончилась в начале 1917-го. Артезианская вода, поднятая насосами, самотеком побежала по бетонным трубам вдоль каспийского берега на юг, к Апшерону. На станции, известной с тех пор под названием Насосная, ее перекачивали в резервуары, и оттуда вода шла в городскую сеть, закончив свой почти 150-километровый пробег. Наконец-то Баку получил настоящую «ширин су». Шолларская вода была хороша на вкус и первородно чиста — настолько, что не требовала специальной очистки, ее только хлорировали.
Но город продолжал расти, и воды не хватало, ее подача нормировалась. И в 1934 году началось строительство Второго бакинского водопровода — его источником были те же шолларские скважины, его трасса легла параллельно нитке Первого водопровода. На проектную мощность Второй вышел уже после войны.
Однако теперь уже и две шолларские реки, забранные в трубы, не могли напоить миллионный Баку. И тогда взялись за Куру.
— Видите? — Котик показал нам с Сергеем на карте изгиб Куры близ города Али-Байрамлы. — Здесь она ближе всего подходит к Баку. Сто тридцать пять километров. Отсюда пойдут два водовода.
— Молодцы! — одобрил Сергей. — Настоящее дело делаете, ребята.
Я была рада, что делаю настоящее дело. Сотни рабочих чертежей прошли через мои руки, прежде чем насосные станции материализовались в металле. Вообще эти годы — первая половина шестидесятых — были, может, самыми счастливыми в моей жизни. Мы были еще молоды, болезни еще не подступили к нам. Мы дружили с Котиком и Эльмирой, вместе ходили в кино и филармонию, вместе проводили отпуск — подобно всем уважающим себя бакинцам, ездили в Кисловодск, там, на Ребровой балке, снимали комнаты по соседству. И мы, и наши дети были неразлучны. Ниночка, как о само собой разумеющемся деле, говорила, что выйдет замуж только за Вову Авакова. При этом она с уморительно важным видом кивала красивой головкой, увенчанной красным бантом.
Котик с Сережей сражались в шахматы или в нарды, разговаривали о политике. Нередко спорили, расходились во взглядах на берлинскую стену, но сходились в оценке деколонизации Африки. Насчет затеянного Хрущевым разделения обкомов на промышленные и сельскохозяйственные у них тоже были споры — Котик считал это административным нонсенсом, а Сергей искал рациональную сторону…
— Ой, ну хва-атит! — вмешивалась Эльмира. — Вашего совета все равно не спросят. Идемте на Храм Во-оздуха. Я голодная…
Мы любили ходить на Храм Воздуха, там был приличный ресторан.
В шестьдесят шестом году мы ездили в Болгарию с туристской группой, — разумеется, поездку устроила Эльмира. Золотые Пески, Златни Пясици! Что за дивные дни мы там провели! Из своего белого отеля «Царевец» шли на пляж в купальниках, в плавках. Из моря не хотелось вылезать — такое оно было мягкое и ласковое. В сладкарнице ели сладолед — мороженое — и впервые в жизни пили кока-колу. Сережа пил с недоверчивым видом, мы посмеивались над ним, а он, переворачивая пластмассовый стаканчик, добродушно ухмылялся и говорил:
— Гляди-ка, буржуйский напиток, а пьется хорошо.
Был теплый сентябрьский вечер. В черной глубине неба с какой-то демонстративной яркостью горели звезды. Мы сидели под открытым небом в ресторане, имитирующем цыганский табор. Каждый столик будто на телеге стоял, только лошадей не было. Мы пили красное вино «Гъмза», во рту у меня полыхал пожар от острой закуски, от перца. Сережа и Котик были в ударе — они говорили по-болгарски, то есть произносили слова, вычитанные из меню, газетных заголовков и вывесок. «Аз хощу суп от юфка да елдена каша с месо» («я хочу суп-лапшу и гречневую кашу с мясом»), — возглашал Сергей. «Това е хубаво» («это хорошо»), — ответствовал Котик. А мы с Эльмирой покатывались со смеху — и знаете что? Вот так бы и сидеть беспечно под звездным серебряным дождем, позабыв о заботах, потягивая красное вино и слушая треп наших озорующих лингвистов. Так бы и сидеть в цыганской телеге. А джаз наяривает нечто громоподобное, страстное, и в освещенном круге смуглая дева в золотом лифчике и золотых же шароварах (шальварах?) исполняет танец живота.
