Александр Сегень - Невская битва. Солнце земли русской
Шла широким шагом луна по небу, быстро текла бодрая ночь Пельгуси, медленно ползло его чтение по страницам книги. Хоть и светло от луны, а все же труднее, нежели днем, разбирать буквы. Полночь уже миновала, а читатель только до убиения Бориса добрался. И чем ближе подбиралось сие убийство, тем сильнее колотилось чувствительное сердце православного ижорца. И страшно ему делалось так, будто не к сыну Владимира Красно Солнышко, а к нему самому подбирались подлые и бессердечные убийцы, посланные Святополком Окаянным — Путына, Тальц, Еловичь и Ляшко. Хуже! — не к нему, а к его сыну Руухутто, сидящему на том дальнем холме. Ведь и он, Руухутто, и Борис в Крещении одним именем наречены — оба Романы!
«И яко услыша шопот зол окрест шатра и трепетен бысть и начя слезы испущати от очею своею…» Не выдержал Пельгусий, вскочил, стал зорко смотреть на тот холм, тщетно надеясь увидеть, как там его сын Роман. Но ничего нельзя было увидеть.
Сел, стал дальше читать. Слезы потекли из глаз его, когда дошел до того места, как Борис умилился, осознав, что принимает смерть ради любви к брату, с которым не захотел воевать, а значит — ради любви к Христу Богу. «Без милости прободено бысть честное и многомилостивое тело святаго и блаженнаго страстотерпца Христова Бориса». И как Борисов отрок, угрин Георгий, не захотел покинуть господина своего, а упал на мертвое тело, и тоже пронзен был нечестивыми убийцами, раненый выскочил вон из шатра… Дальше Филипп не мог читать, слезы жалости застилали ему глаза, текли по щекам столь же обильно, как внизу под холмом река Нева несла полные воды свои. Он отложил книгу в сторону, стал смотреть на реку, пытаясь унять слезы, и какой-то неясный свет расплывчато заиграл в очах у него, все еще полных влаги. Он торопливо потер глаза, посмотрел зорко на реку и увидел вдалеке одиноко плывущий корабль. Не шнеку и не великую ладью, а всего лишь небольшой насад. Кто бы это мог быть? — всполошился Пельгуй, внимательно разглядывая, кто там сидит на кораблике.
И почему Роман не пустил дымовую весть? Из-за того, что насад одинокий?..
А главное — свет. Какой-то странный, потусторонний свет исходил от плывущего по Неве кораблика. Непонятно было, откуда сей свет исходит — огни на борту насада не горели, а что-то все же светилось в нем самом… Или он сам весь светился едва заметным сиянием?..
Пельгусий сорвался с места и стрелой полетел вниз с холма — туда, к берегу, поближе к реке. Бежал так быстро, что едва не сорвался с довольно крутого берега прямо в реку, замер над самой кучей и уже тут осторожно спустился к воде. Благо, тут стоял высокий, в половину человеческого роста, камень. За ним он и спрятался, чтобы плывущие в насаде не увидали его — так, на всякий случай, осторожность не помешает. Вдруг это какая-то неведомая подмога к свеям плывет от Невского озера.
А странный насад уже близок был. Высунувшись из-за камня, Филипп Пельгунен во все глаза смотрел на него, и в душе у него все горело и светилось — насад был призрачный, не настоящий, даже волна не шла от него по реке, хотя плыл он не по воздуху, а именно по воде, по всем законам ладейного плавания. Но сквозь него можно было различить противоположный берег! И свет… Свет точно исходил прямо от самого судна, от его парусов, а главное — от двух сидящих на носу корабля витязей в нарядных княжеских одеждах. Видно было и гребцов, напрягающих весла, но, в отличие от двух витязей, гребцы были одеты ночным мраком.
И когда насад совсем приблизился, Пельгуй отчетливо услышал голоса светлых призраков. Один из них, обнимая другого за плечо, говорил по-русски:
— Встанем напротив устья Ижоры и там будем стоять. Так батюшка повелел.
— Я знаю, Глеб, — сказал другой. — Вон уже и шатьры вражии показались. Поможем сроднику нашему одолеть блудницу римскую.
О чем они дальше говорили, Пельгусий не слышал — насад проплыл дальше, повернувшись к нему своею кормой. Не упуская его из виду, он поднялся вверх на прибрежную кручу и смотрел, как корабль-призрак дошел почти до самого устья Ижоры, как с него бросили якорь прямо напротив высокого шатра Биргера… И после этого случилось то, что заставило ижорца так и сесть на землю с широко распахнутым ртом: всё — и насад, и сидящие на нем люди — медленно, но неумолимо растаяло, растворилось, с противоположного берега пополз туман и быстро накрыл собою то место, где на якоре остановилось и исчезло чудесное видение.
Он все сидел и смотрел, смотрел в надежде снова хоть ненадолго увидеть неземное свечение, но ничего больше не видел, и могучий, непреодолимый сон вдруг навалился на него, Пельгуй хотел встать и пойти на тот холм к сыну, спросить, видел ли что-нибудь сын Роман, но вместо этого он медленно повалился в траву и тотчас уснул.
Глава тринадцатая
ЧЕРНАЯ НОЧЬ
— Сегодня пятница и тринадцатое число. Сии дни всегда самые полезные для нас. Обычно они не так часто совпадают — пятница и тринадцатое. Но этот год особенный выпал. Мало того, что он високосный, в нем уже трижды на пятницу число тринадцать свалилось — зимой в январе праздновали, весной в апреле и вот теперь летом, в июле, сегодня праздновать будем, — говорил колдун Ягорма гонцам Биргера, готовя какое-то зелье, размешивая его в ковшах.
Они снова были у него в гостях, но если Янис и понимал что-то из того, что ему говорилось, то Магнус Эклунд и Пер-Юхан Турре сидели и тупо смотрели перед собой, вообще ничего не соображая под воздействием колдовского наговора. Вряд ли они даже помнили и то, как вновь очутились в черном пристанище.
Вчера их так хорошо потчевали в Новгороде, кормили досыта и поили допьяна, что и сегодня только во второй половине дня собрались они в обратный путь на Неву, до того не хотелось покидать глупых русичей, которые известны своим излишним усердием перед иноземцами. Вот дураки — к ним приехали с объявлением войны, а они, как ни в чем не бывало, радушествуют.
Но сейчас Магнус и Пер-Юхан даже об исконной русской глупости не могли поразмыслить, ибо вообще как бы отсутствовали в этом мире. Они глядели на колдуна, как грудные дети на огонь свечи, рты их расхлябились, языки высунулись, и с них капала слюна. Янис время от времени поглядывал на своих спутников, и ему было бы смешно, если бы не было страшно. Он, как и в прошлый раз, не вполне был уверен, что выберется из колдовского логова живым. Ведь когда покидали Новгород, он вдруг решил не заезжать к Ягорме, а прямиком ехать на Неву с докладом Биргеру. Однако, чем больше удалялись от Новгорода, тем меньше становилось в голове мыслей, навалилось некое отупение, и все трое не заметили, как оказались у знакомых ворот.
И вот теперь они сидели перед колдуном в его таинственном доме и внимали темным речам. Ягорма пока еще оставался в мужском обличий — высокий моложавый старик с длинными черными волосами, пробитыми серебристо-синими седыми прядями, и Янису безумно хотелось проследить за его превращением сначала в такую же старуху, а потом — в молодую женщину.
— Знаешь ли ты, какой нынче год? — спросил Ягорма.
— Знаю, — медленно ответил Янис. — Шесть тысяч семьсот сорок восьмой от Сотворения мира.
— От Сотворения! — рассмеялся Ягорма. — Се по их летосчислению. Но по-нашему это совсем иной год. Шесть тысяч шестьсот шестьдесят шестой год Мастемы — великой крамолы, призванной восстановить в мире справедливость. И мы с тобой — одни из главных воинов Мастемы. Нам выпала великая честь истребить лучшего из сынопоклонников, ибо он — солнце в народе русском. И с того дня, как его сердце будет принесено в дар черному светоносцу, начнется сокрушительное падение главной державы Распятого. Сегодня я подарю тебе свое невесточье — вот этих двух сильных свеев. Их сила войдет в тебя, и в тебе станет как бы три человека. У меня уже все готово. Пейте.
И как в прошлый раз, он принялся поить Магнуса и Пер-Юхана каким-то колдовским пивом. Те покорно выпили, но не повалились спать, как позавчера.
— Теперь смотри. — Ягорма взял острый нож и отрезал указательный палец на правой руке Магнуса Эклунда. Кровь брызнула, но Эклунд даже бровью не повел. Колдун бросил отрезанный палец в ковш, предназначенный для Яниса, отрубил указательный палец десницы Пер-Юхана Турре и бросил его туда же. Турре тоже остался совершенно равнодушен к тому, что совершилось. Белая жидкость в ковше окрасилась кровью, стала розовой.
— Пей! — Ягорма протянул ковш Янису.
Янис взглянул на свои пальцы, мысленно попрощался с ними и стал пить.
В него вошло… Вошло нечто такое, что он никак не смог бы обозначить отчетливо. Он допил до самых пальцев, лежащих на дне, и хотел даже и их проглотить, как в прошлый раз — заячье сердце, но колдун опередил его:
— Пальцы — не надо, — и взял у Яниса ковш.
— Теперь пошли все трое за мной.
Они покорно побрели за Ягормой, Янис шел последним и смотрел, как на пол шлепаются капли крови из обеспаленных рук Эклунда и Турре. Выйдя из дома, отправились на задворки. Солнце уже село, стояла лунная ночь, вроде бы и светлая, а все равно — какая-то необъяснимо черная. Янису все время казалось, будто он растет и увеличивается в весе, а Магнус и Пер-Юхан, напротив, уменьшаются и истончаются. Он был пьян, но не так, как от хмельного пива или от крепкого ставленого меда, а на особицу пьян, почти как позавчера, и ему было жаль, что он снова не проследит за превращениями Ягормы.
