Юрий Слезкин - Брусилов
Вместе с тем признается, что левов: крыло германцев севернее Полесья занимает выгодное положение, и противник, то есть русская армия, на этом участке надежно парализован. (В этом месте письма Орлов поставил два восклицательных знака и подчеркнул их. Брусилов тоже, читая, подчеркнул последние слова и значительно переглянулся с Клембовским.) Южнее Полесья, — писал далее Орлов, — немецкое командование считает необходимым выдвинуться вперед, дабы захватить богатые по производительности земли и окончательно ликвидировать Румынию.
После этого Германия предполагает будто бы остановиться на всех фронтах, создать непреодолимые по технике искусственные преграды, вооружив их главным образом колоссальной артиллерией и громадным количеством пулеметов, которые восполнят недостаток пехоты.
По словам Рагинского и его сообщников, в Германии считают, что в продовольственном отношении будущий год будет гораздо Легче, чем теперешний, так как культивировка захваченных земель даст достаточное количество продуктов для прокормления центральных держав. Поэтому всего важнее, не отвлекая главных сил от Вердена, произвести молниеносный удар по наиболее слабому месту противника, каким безусловно является по численности войска и вооружения линия фронта от Пинска до Черновиц и далее в пределах Румынии. Куда же будет направлен на этой линии главный удар, мне дознаться пока не удалось. Очевидно, и сам Рагинский этого не знает…»
Брусилов оборвал чтение. Остались непрочитанными несколько незначительных строк. Точка. Подпись.
Брусилов поднял глаза. Клембовский, более молодой и горячий, с грохотом отодвинул свой стул и вскочил на ноги.
— Мы добивались с вами, Владислав Наполеонович, — успокаивающе и как бы читая мысли своего помощника, произнес Брусилов, — нехитрого солдатского права бить и гнать врага с нашей земли. И добились этого. А не знали, что Бог судил нам большее. Теперь знаем. Но разве от этого наша с вами задача стала иной? Как решили, так и сделаем. Пойдем в наступление. Молниеносный немецкий удар сорвем. Продуктов с нашей земли не дадим. От Вердена главные силы отвлечем и раздавим. Раздавим! — повторил Брусилов отчетливо и убежденно! — Бить будем не одним кулаком, а двумя… и ногами тоже… и во все места! Почувствует!
X
— Сломать оборону противника, перейти в наступление. Вот задача, возложенная на наш фронт решением верховного командования. Начало операций в первых числах мая. Наши соседи выступят в то же время. Мы должны решить, какими средствами всего лучше провести операцию.
Острым взглядом он оглядел присутствующих. Щербачев[44], воспользовавшись паузой, начал было говорить о том, что он всегда склонен действовать наступательно, но в настоящее время считает наступательные действия рискованными.
Главнокомандующий оборвал его резко и повелительно:
— Вы собрались здесь, чтобы выслушать мой приказ о подготовке к атаке противника. Атака решена бесповоротно. Примите это как исполнение воинского долга. Обсуждению вопрос не подлежит. Ваша задача — подумать над тем, какая роль выпадет на долю ваших армий, и строго согласовать их действия. Никаких колебаний и отговорок ни от кого и ни в каком случае я принимать не буду.
Он снова замолк на короткое мгновение и снова оглядел сидящих перед ним генералов. Никто из них не прерывал молчания. Он хорошо видел их лица и читал их мысли. Их оскорбил тон его речи и в то же время заставил подтянуться и поверить в силу его воли. Они почувствовали, что они солдаты, вспомнили о дисциплине, и взгляд их стал осмысленнее и тверже. Этого и ждал от них Брусилов и удовлетворенно себе это отметил. Теперь можно говорить по-деловому. Его поймут. У них найдется сила выполнить приказ, как бы он ни казался им труден.
Вот сидит самый старший из них — генерал от кавалерии Сахаров. Он склонил свою круглую, коротко стриженную голову с упрямым затылком. Одутловатые щеки его, короткая, клинышком, бородка, крутой подбородок, узкие глаза — неподвижны, точно вырублены из дуба. Этот, если понял, что надо ударить, ударит больно, насмерть.
Вот Щербачев, генерал-адъютант, пожалуй, самый умный из них, самолюбивый, взнузданный, худой, высокий, с усами, уверенно глядящими вверх, с аккуратным пробором на левую сторону — ученый сухарь и Дон-Кихот, двуликий, баловень счастья и неудачник. Но честный воин, его не купишь.
Рядом с ним водружен — иначе сказать нельзя — генерал Крымов[45], огромный добрый молодец, каким пишут героев на лубочных картинках. Себе на уме, недалекий, подозрительный, он всегда думает, что его хотят обидеть, и всех обижает первый. Он командир корпуса и только временно замещает все еще больного Лечицкого[46], чудесного седого запорожского дида, настоящего боевого генерала и ясного человека, — отсутствие Лечицкого всего досадней Брусилову. Крымов заранее обижен, он чувствует себя ущемленным своим «заместительством». Он делает отсутствующие глаза. Резкий тон главнокомандующего он принимает всецело на свой счет и именно поэтому, по врожденному чувству субординации, запомнит сказанное накрепко.
В сторонке, рядом с Клембовским, сидит Каледин. Он открывает рот, набирает в грудь воздух, порывается что-то сказать и снова сгибает плечи, сутулится, упрямо глядит в угол стола, и тогда его лицо становится злым и отчаянным. С этим придется повозиться. Не следовало, уступая настояниям Алексеева и царя, давать ему свою родную 8-ю армию. Но все это неважно. Генералы почуяли на себе крепкую руку и поверили в нее.
Главнокомандующий излагает им свой взгляд на порядок атаки противника. Они слушают, дивясь, внутренне протестуя косным своим армейским нутром и в то же время все более поддаваясь силе убеждения и обаяния разумной воли. Клембовский удовлетворенно вздыхает. Перелом наступил. Власти этого небольшого роста, худого, менее всех осанистого человека с тихим голосом и добрыми глазами — поверили, силу его почувствовали, воинский его дух и полководческий талант полюбят, как успел полюбить и почуять их сам Владислав Наполеонович Клембовский, мнительный человек, глубоко уязвленный в лучших своих чувствах командованием Иванова…
— Я приказываю, — говорит Брусилов ровным голосом, принимая на себя все взгляды и отвечая им: «так будет», — всем армиям вверенного мне фронта подготовить по одному ударному участку. Помимо того, наметить лично командующим те корпуса, какие должны будут в свою очередь выбирать свои ударные участки. На всех этих местах немедленно приступить к земляным работам для сближения с противником. Что это нам даст? Прежде всего враг будет обманут: он увидит на протяжении всего нашего фронта земляные работы в двадцати — тридцати местах. Никакая разведка, никакие перебежчики не сумеют ему сказать ничего иного, как то, что на данном участке готовится атака. Но который из них главный? И к какому из них стягивать все свои силы? С какой стороны ждать удара? Этой уверенности мы его лишим. Ни один шпион, работающий среди нас, не скажет, куда мы ударим, потому что это будут знать только я и мой начальник штаба. Вы, господа, об этом узнаете тогда, когда получите приказ к наступлению. Кто из вас первый начнет? Увидим. Вы все должны быть одинаково сильны и готовы к бою. Главное направление решится обстановкой.
Генералы мостятся плотнее на своих стульях. Сахаров значительно откашливается и подравнивает разъехавшиеся ноги, Щербачев трогает усы — так ли глядят они острыми концами вверх? Каледин обеими руками хватает край стола, взгляд его заворожен. Он догадывается, он убежден — нанести главный удар падет на его армию.
Официальная часть совещания закончена, главнокомандующий оставил свое место, к нему подошли командующие, они задают вопросы. Сахаров басит:
— Хоть мудровато, но здорово!
Щербачев лекторским тоном глаголет:
— Каждый образ действий, конечно, имеет свою обратную сторону, но… если план выгоден для данного случая… надобно браться…
— И не подражать немцам! — кричит Крымов.
Каледин отстраняет Крымова, он почти кричит Брусилову, что сомневается в успехе дела, что он… что он…
— Все ваши доводы мне известны, — останавливает его Алексей Алексеевич, — но еще лучше известно мне, на что способна восьмая армия. Не будем спорить, спор отнимает у нас слишком много времени, а уже давно пора садиться за стол.
Он переводит взгляд на генералов. Он знает их, этих людей военной косточки. Они хотят есть. Они любят есть.
И все шумно сели за стол.
Часть пятая
I
Когда его ранило в плечо и он еще бежал вперед, а потом, оглушенный и поднятый с земли и кинутый снова на землю взрывом, упал ниц, распростерши руки, лицом в жидкую грязь, — его охватила такая неистребимая, страстная жажда жизни, какой никогда он не испытывал.
