Нина Молева - Софья Алексеевна
Тут палач, Софьюшка, ударяет Сусакима лисьим хвостом по шее, а ему невдомек — свершилася ли казнь али нет.
С у с а к и м. Жив ли я или мертв? Право, впрямь того знать не могу, подлинно ли умер я. Аз подлинно слышу, что от меня жизнь отступила из внутренних потрохов в правую ногу, а из ноги в гортань, и правым ухом вышла душа; токмо мнится мне, здесь мои чулки и башмаки, тамо лежит моя шляпа, здесь мой кафтан и штаны; токмо того не знаю, где голова моя.
— Ну не ладно ли, Софьюшка! Беспременно государю-батюшке понравиться должно, а там видно будет. Елена-то Волошанка тоже, вроде тебя, норов свой показывала, и что ей оттого пришло? Мука одна. Нельзя нам от государя-батюшки отделяться, никак нельзя. Потерпим, Софья Алексеевна. А пиесу сию пастору[85] отец Симеон передать может. Как увидишь, вели ему ко мне зайти.
— Может, я передам?
— Мне тут еще кое-что растолковать ему надобно. Пусть зайдет. Когда сможет.
8 января (1674), на день памяти преподобных Георгия Хозевита и Емилиана исповедника, царь Алексей Михайлович был на отпевании верхового нищего богомольца Мартиниана на Троицком подворье в Кремле. Погребли Мартиниана в Екатерининской пустыни, в 25 верстах от Москвы, что основал царь Алексей Михайлович в 1660 году.
23 января (1674), на день памяти священномученика Климента, епископа Анкирского, и мученика Агафангела, царь Алексей Михайлович был на отпевании верхового нищего богомольца Климента, похороненного затем в Екатерининской пустыни.
— Позвал тебя, отче Симеон, о науке детской посоветоваться. Доволен ли ты учениками своими? Леностию не грешат ли? От царевен многого не жду, а Федором Алексеевичем надлежит тебе постоянно заниматься — ему на престол вступать.
— Посетовать, государь, не могу. Прилежанию Софии Алексеевны любой отрок позавидовать может. Вирши отлично слагает. Толмачом с ляцкого стала. Готовим мы на Печатном дворе сборник фацеций, коли разрешишь, и ее переводы возьмем.
— С Богом, отче. Говорили мне, что ты и поныне уроки с Софьей Алексеевной не оставляешь, хотя я в них тебе и отказал.
— Как можно, великий государь. Разве что перевод какой передать приходится.
— А ты не утруждай себя, отче. Тут и сенную девку послать можно, да и верховая боярыня сходит — чести своей не уронит.
— Так и буду делать, великий государь. Еще царевна в истории многое познала, устройством государств иноземных всегда интересовалась. Как и Марфа Алексеевна. Только у Софьи Алексеевны великое дарование пиесы сочинять. Иной раз сама сочинит, сама на голоса прочтет, диву даешься. И на клавикортах играть мастерица. Доводилось мне слышать, как Семен Гутовский царевну обучал. Сам мне говорил.
— Софье Алексеевне пора учение свое кончать. Хватит с нее. В семнадцать лет девке какая наука. Катерина да Марья пусть еще годок-другой с тобой побудут, лишь бы твоим занятиям с Федором Алексеевичем не мешали. Многому ли его дьяк Беленинов обучил?
— Панфил Тимофеевич преотлично пишет. Что сам умел, то и царевичу передал.
— Да и спрос с него невелик. Я его дьяком-то не случайно назвал. За добрую царевичеву науку быть ему дьяком, да и годовое жалованье сверх своего пусть до конца дней своих получает. Оглянуться не успеешь, и Петруше учитель грамоты потребуется. Время-то как быстро бежит. Кажись, вчера Федора Михайловича Ртищева хоронили, ан уж полгода прошло. Редкой души человек был, а при дворе ни к месту оказался.
— Почему же, государь? Разве мало около тебя людей самых высоких понятий.
— Да ты жизнь его, отче, знал ли? Поди, нет. Батюшка его в год, что я на престол отеческий вступил, дела по Мастерской палате принял. Как есть своим человеком в царских теремах был. В постельничии я его пожаловал, потом в окольничьи. Меньшой его сын и чашником, и стольником был. А Федор Михайлович во всем иной — праведной жизни искал. Поселился в двух верстах от Москвы отшельником и начал раздавать свое имущество бедным. Когда молва о том до меня дошла, призвал я его к себе, сделал постельничим. Только от скита-то своего он и тут не отказался. У меня спросился и с благословения патриарха Иосифа на его месте устроил Спасопреображенский монастырь со школою.
— О школе сей, великий государь, я давно известен. Обучать-то в ней он киевских монахов позвал языкам славянскому, греческому, наукам словесным до риторики и философии.
— О школе ты, может, и известен, а о том, поди, не слыхал, что в тех же местах открыл Ртищев гостиницу для бедных. Во время голода, не имеючи денег, всю свою рухлядь и сосуды дорогие продал для помощи вологжанам, а жителям Арзамаса бесплатно лесные свои дачи отдал.
— Святой человек!
— Не спеши, не спеши, отче. Святой, говоришь, а какой порядок в государстве будет, когда все дворянство обеднеет да по миру пойдет? Нищих без ума и разума привечать, народ от работы отучать? Выпросить всегда легче, чем заработать. Каждый человек в государстве свое место да долг свой знать должен. Дворянин, боярин хозяйствовать, богатства приумножать, а не отцовское имение по ветру пускать. А что сердце доброе Федор Михайлович имел, чего ж сомневаться. С поляками, литовцами воевал. В бою лев, а после боя что о своих, что о вражеских раненых да пленных пекся. Все люди, говорил, всех Господь Бог создал, и не нам, грешным, различие между ними делать. Вот и с Никоном не поладил.
— А как же с Никоном, великий государь, когда слышал, сам Ртищев за исправление книг ратовал, о неправильностях в церковной службе и уставе толковал?
— На другом не сошлись. Никон превыше всего власть свою ставил, а Федор Михайлович его уговаривал в дела мирские, государственные не мешкаться. Мол, кесарево Кесарю, а Богово Богови, и путать здесь не след. Очень Никон на него ярился. Всё ссылки для него требовал. Раз до анафемы чуть дело не дошло. Да я Федора Михайловича заведывать соколиной охотой поставил, Никон и отступился. Поди, знаешь, Ртищев и устав соколиной охоты сочинил. Не простили ему и бояре бессребреничества его. Пришлось от их рук в покоях моих спасаться. Тогда я его воспитателем царевича Алексея Алексеевича покойного сделал. Сколько раз увещевал с милосердием своим поостеречься да и вреда державе не творить.
— Слыхал я, государь, будто он слуг всех своих завещал на волю отпустить.
— И крестьян не притеснять. Настырный!
— Может, и откровение у него какое было.
— Может, и откровение, а ты, отче, с царевичем Федором государственным устройством займись. Историю тоже не забудь. Времени не теряй. Кто его знает, как скоро сыну наука-то понадобится.
19 мая (1674), на день памяти благоверного князя Иоанна Угличского, в иночестве Игнатия, Вологодского, и священномученика Патрикия, епископа Прусского, и дружины его, скончался в Кремле, на своем дворе, тесть царя Алексея Михайловича, отец царицы Марьи Ильичны, великий боярин Илья Данилович Милославский.
— Вот и проводили в последний путь деда. Никого боле из больших Милославских не осталося, никого!
— Не убивайся, Софьюшка, раньше времени. На каждое горе свой час придет, тогда его избывать и будем. Одно хорошо — достойно великого боярина погребли.
— Полно тебе, Марфа Алексеевна, меня, как малое дитё, утешать. Погребение оно и есть погребение: ничего за ним нету. А так ли достойно, откуда нам знать.
— Да мы Феклу позовем — она у нас по всем погребениям днюет и ночует. Чай, братец-то ее родной на Троицком подворье. Чего сама не увидит, от него услышит. Гляди, легка на помине — уже бредет. Замешкалась ты, Феклуша, а мы новостей с царевной Софьей Алексеевной дожидаемся.
— Ох, государыни-царевны, такого торжества давненько не видывала. Таких чудес нагляделась, не знаю, с чего и начинать.
— Почему нас-то на отпевание не пустили, не слыхала ли?
— Как не слыхать, царевна Софья Алексеевна. Без царицы государь-батюшка царевнам выходить не велит, а царица-то наша в тягости. Да и государь ей огорчаться не велит. Вот и вышло, что без вас отпевали.
— В тягости, значит. Что ни год государя-батюшку радовать Наталья Кирилловна собралась. Мало, видно, Нарышкиных на Москве.
— Государыня-царевна, сестрица, не перестать ли тебе досадовать. Где семья, там и дети — невелико диво. А порядок-то какой был, Феклуша?
— Известно, дедушка ваш вчерась помер, а сегодня его, царствие ему небесное, на Троицкое подворье, в церковь Сергия, что у трапезы, вынесли. Службу над ним патриарх Александрийский Паисий да митрополит Сарский Павел совершали. Государь-то сам у обедни в Чудовом был. Царица Наталья Кирилловна еще подосадовала, что на день свово тезоименитства на отпевании царю придется быть. Да еще что именинного стола делать не придется.
— Всем Милославские государыне не по нраву пришлись, во всем дорогу перешли!
