Евгений Анташкевич - Харбин. Книга 1. Путь
– Да, благодарю. Так вот! Стоим мы так, беседуем, и тут недалеко, саженях в пятнадцати, наверное, взорвалась шрапнель, выпущенная красными. Мимо нас бежали с обеих сторон два добровольца, тоже с белыми повязками… Как упали ничком и даже не пошевелились. Владимир Оскарович не дрогнул и спрашивает меня: «Не отвыкли ещё?» Я посмотрел на него, на его коня, тот при разрыве тоже не дрогнул. «Думаю, что нет!» – «Вот что, полковник, я сейчас черкну вам записку, мой штаб расположен во-он в той лощине, идите туда, скоро мы будем отсюда сниматься, тогда поговорим».
Прощаться я не стал, взял дирекцию на лощину, где находился штаб, потом оглянулся. Я от Волги шёл медленно; горизонт впереди немного повышался; оттуда из высоких плотных кустов стреляли по красному уже Симбирску пушки Вырыпаева, полковника, он тоже присоединился к Каппелю в Самаре. Справа, на некотором отдалении, с насыпи и моста ещё убегали люди – последние. Я недалеко отошёл, и даже видно было, как у них вздрагивали винтовки, – это они стреляли по тому берегу. Сейчас я всё это вспоминаю, господа, но как-то всё как в тумане, даже не знаю почему… Вот так я шёл к лощине; смотрел под ноги; видел траву, начинавшую жухнуть, сентябрь был сухой… Рвалось то тут, то там. Мешало думать.
– А о чём вы могли тогда думать? – спросил Устрялов. – Надо было бежать в укрытие!
– Думал о том, что хорошо, что я его сразу встретил! О том, что если доберусь до штаба живым, значит, первую половину пути сюда, на восток, я прошёл. Мне тогда эта простая мысль показалась неожиданной и даже какой-то радостной! Давайте, господа, ещё по одной, – сказал Адельберг и на правах хозяина налил коньяку.
– Интригуешь, Саша, рассказывай, что было дальше! – с нетерпением попросил Байков.
– Я и рассказываю! Так вот! Вдруг так бабахнуло, я с ног – как подкошенный. Лежал, правда, недолго, поднялся, отряхнул землю и понял, что взорвалось совсем уже рядом. Честное слово, какая-то ошалелость была в голове, и тогда я подумал, что надо бы двигаться быстрее – тут вы правы, Николай Васильевич, – а то вторая половина пути ведь могла оказаться совсем короткой!
Байков, Устрялов и Адельберг выпили.
– И тут, почти сразу, взорвалось ещё раз, опять рядом. Я увидел впереди яму или воронку и прыгнул в неё. Через несколько секунд отдышался, выглянул через край в сторону Симбирска и сразу вспомнил – Ленин-то родом отсюда, как и Керенский…
– Родила же земля два чудовища в одном месте, – задумчиво промолвил Байков.
– …я и подумал: «Так это, наверное, ты, уважаемый товарищ Ленин, сидишь вон на той колокольне и управляешь огнём?» – и сразу понял, что два взрыва, эти два посланных красными снаряда, предназначались для меня, рядом никого больше не было. Первый лёг, ещё дымилась воронка, – справа, второй – в десяти саженях впереди, а третий… А третьего, господа, это я осознал очень ясно, ещё не было, и вдруг я увидел, что к моей яме бежит сломя голову какой-то мужчина с белой повязкой на рукаве. И тогда же прилетел третий! Снаряд упал прямо под его пятки, и я увидел, как его забросило далеко вперёд. Вот такая картина!
Адельберг замолчал.
– Ну? – нетерпеливо спросил Байков.
– Всё произошло в течение нескольких секунд: два взрыва, яма, третий взрыв, и тогда я понял, что третий снаряд предназначался мне… И ещё я понял, что больше сюда стрелять уже не будут, потому что красный корректировщик наверняка принял попадание в того бежавшего мужчину с белой повязкой, добровольца, за попадание в меня. Сами понимаете, засечь такую подмену, на таком расстоянии, было невозможно. Когда до меня это дошло, их корректировщик, скорее всего, был уверен, что я убит, и стал искать другую цель.
– А доброволец? – одновременно спросили и Байков, и Устрялов.
– Доброволец? Вот это было любопытно. Вы уж простите меня за такой длинный рассказ, но это было самое интересное. Я посмотрел в ту сторону, куда он должен был упасть, потом посмотрел на город и зацепился взглядом за колокольню, где, скорее всего, засел тот самый корректировщик, и в этот момент прямо у меня на глазах верхушка колокольни лопнула, эдак бесшумно брызнула красным огнём и исчезла. И знаете, что я подумал?
– Что?
– А я подумал: «Молодцы! Вот тебе! Ленин! Прямым попаданием!»
Байков ухватился за живот:
– Как ты подумал? «Вот тебе! Ленин»?
– Да, я так и подумал!
Байков и Устрялов смеялись так громко, что вошедший в этот момент Кузьма Ильич застыл в дверях.
– Что это вы, господа?
Вытиравший слёзы Байков только замахал ему рукой: мол, входите и не мешайте.
– А дальше? Что было дальше? С этим добровольцем? – пытаясь как-то сдержать смех, спросил Устрялов.
– А представьте себе, ничего! Я выбрался из своей ямы и увидал его. Он лежит и, гляжу, даже пытается приподняться, эдак на локтях. Сами понимаете, мы привыкли ко всяким положениям смерти, но тогда она только повисела над нами и уже куда-то улетела, наверное, искать себе другую жертву. А человек был жив и даже не ранен, у него только были начисто срезаны подмётки сапог, и из них торчали, никогда этого не забуду, розовые ступни. Я тогда даже подумал про смерть, что, мол, о! неудачница! А доброволец тряхнул головой и сел, его кепка лежала чуть поодаль, она была вся изорвана и растерзана, как будто бы её грызли собаки. Я его спросил: «Вы можете идти?» Он посидел ещё, поводил из стороны в сторону глазами ошалелыми, потом попытался подняться, пошатнулся… ну я подхватил его, и так мы с ним до штаба и добрались. Вечером отряд Каппеля собрался, сели на катера и баржи, и мы отвалили от берега… Вот так я в мыслях распорядился жизнью вождя… и спас добровольца, наверное!
Байков ещё продолжал смеяться, а Устрялов спросил с серьёзным видом:
– И что, так бывает, чтобы снаряд разорвался под ногами у человека, и только срезал у него подметки с сапог, и даже сорвал кепку, а человеку при этом – ничего?
Байков немного упокоился и ответил за Адельберга:
– Бывает, Николай Васильевич! Всякое бывает! Помнишь, Саша, – он обратился к Адельбергу, – у нас под Львовом одному прапорщику снесло половину черепа? Помнишь? Скальпировало и даже мозг оголило? Так он ещё трое суток жил. Представьте себе, сидел на лазаретной койке, выковыривал кусочками свой мозг и ел его. Помнишь? Потом, правда, умер!
Устрялов услышал это и даже отодвинул рюмку, которую уже намеревался выпить.
– Разные бывают случаи. Бывают и такие, что вспоминать не хочется. Саша, ты не ездил в полк, который стоял в лесу, и его накрыла австрийская тяжёлая артиллерия, в каком же году-то это было? – Байков задумался. – Вот так! Уже и запамятовал!
– Нет, но я помню этот случай по сводкам!
– Вот там было – не приведи господь! Действительно смотреть было страшно. Думали, что густой лес укроет и спасёт, а всё вышло наоборот. Крупнокалиберные снаряды превратили лес в острые иглы и спицы. Стволы расщепило, людей рвало не только снарядами и осколками. Снаряды разрывали деревья, а те разрывали людей, да ещё как, – представьте себе тела или части тел, нанизанные на расщеплённые стволы, как на зубочистки, только гигантских размеров. Весь полк был уничтожен. Не осталось даже раненых. По крайней мере, пока мы туда добрались, точно никого не осталось, а шли-то всего часа три! Вот как бывает. Но и это, скажу я вам, не самое страшное.
– А что же?
– Сотни целёхоньких трупов, сваленных на городской площади: дети, женщины…
– Это ты про киевскую ЧК?
– Про неё, родимую! А вы сожалеете, что в Москве может умереть Ленин… и что-то начнется…
– Ладно, господа, что мы всё старое перетряхиваем, может быть, ещё одну партию?
– Спасибо, Александр Петрович, но уже поздно. Моя супруга, думаю, скоро засобирается, – сказал Устрялов и всё-таки выпил свою рюмку. – Думаю, что мы не успеем, так, может быть, лучше оставшееся время провести… поговорить?
– Поддерживаю! – сказал Байков. – Давайте, господа, нальём нашему победителю, и пусть он продемонстрирует своё искусство. А? Кузьма Ильич? Что вы там держите…
Все посмотрели на Тельнова, он уже собирался подсесть к столу, но остановился и сказал:
– Это вы всё германскую вспоминаете! Там просто было – не с народом, с иноверцами воевали, а вы Гражданскую вспомните! Да казачков тех! А? Александр Петрович?
Адельберг, Устрялов и Байков удивлённо переглянулись.
– Нет, Кузьма Ильич, мы Гражданскую и вспоминаем, вы не присутствовали, но только не про тех казачков, как вы изволите их называть!
– Да, Кузьма Ильич! Согласен! – сказал Байков. – И в германскую мы не с иноверцами воевали, а с теми же христианами, кого вы там нашли иноверцами?
– Нет, господа, эдак мы далеко уйдем, – произнёс Адельберг и уложил карты в деревянную коробку, где уже лежали мелки и щётка для чистки сукна. – Я, Кузьма Ильич, тоже иноверец! И Анна Ксаверьевна!
Тельнов понял, что сказал что-то невпопад, и смутился:
– Я не это имел в виду, Александр Петрович! И вы, и Анна Ксаверьевна…
