Олег Фурсин - Барнаша
Право, нельзя же быть столь злопамятным, вспоминая дела минувшие. Возможно, евреям в давние времена действительно досталось в Египте немало горя, и нелёгок был их путь из страны многих богов. И суров был к ним их могучий поводырь — Моисей. И не давал он им покоя и отдыха в течение сорока лет, выдавливая из них многовековое рабство, понукаемый сам неумолимым Богом. Но от того времени немало воды унёс Нил. От Исайи и Иеремии до Моисея — пропасть веков, однако живёт же столь долго неугасимая, страстная ненависть одного народа к другому. Если уж быть справедливым, то ассирийское владычество, которое предрекали и описывали еврейские пророки, действительно немало горя принесло Египту. Почти как в пророчестве Исайи. Слава оставила Фивы и больше туда не возвращалась. Пророк Наум говорит о городе Амон-Ра: «переселён, пошёл в плен, даже и младенцы его разбиты на перекрёстках всех улиц, а о знатных его бросали жребий, и все вельможи его окованы цепями». Но, если дух Египта и изнемог в нём, то что же говорить об Иудее и других израильских землях? Вавилонское пленение, потеря десяти колен израилевых, падение Иудейского царства… стёртый с лица земли Иерусалим, наконец.
Два соседствующих, живших рядом народа. Один поистине может считать своим началом жизнь посреди другого, ибо тогда, в Египте, размножились евреи, как песок на берегу. До того были народом из нескольких семей. Не так уж плохо жилось им в Египте, раз пришлось фараону подумать о сокращении их численности. Странны и непостижимы пути богов. Почему, живя рядом, дыша одним воздухом, поедая одну и ту же пищу, сочетая браком сыновей своих и дочерей, не сливаются народы в единые? Что мешает объединению?
Напряженный и даже напуганный Иосия принёс Ормусу поесть, перебил плавное течение мыслей жреца. Немного жареной рыбы, вот и всё, что он мог найти у местных жителей. Новый хозяин вызывал у Иосии суеверный страх. Малый уже не раз пожалел о том, что согласился проводить этого человека в Иерусалим. Этот сам проводит кого и куда угодно. Стоило ли предпринимать путешествие в обход обычных дорог, многими дорожными неприятностями разжиться, терпеть неприязненные взгляды рыбаков в течение месяца ожидания за то, вобщем, небольшое вознаграждение, что ему предложили? Места здесь суровые, дышит в лицо здешним жителям дикая пустыня. И сами они дикие. Неприручённые. Это не богатая, красивая и ухоженная Александрия. Там так неплохо живется его родному народу, уж не хуже, чем в самом Иерусалиме. А здесь на него, Иосию, косятся недобро. Здесь он чужой. Как пророк Моисей и ведомые им предки. Здесь, в этих местах, всё ещё, кажется, помнят исход евреев. И они — по-прежнему преследуемые беглецы. Во всяком случае, так чувствует себя Иосия.
А ведь все эти места, да и многие, многие другие на земле, принадлежат теперь Риму. Нет для Рима чужих земель и народов. Всё теперь римское, всё романское. Пора бы успокоиться и здешним жителям, да и его, Иосии, соотечественникам в Иерусалиме и прочих израильских городах и селениях. Но нет покоя человеку во все дни его жизни. Вот и Иосию занесло далеко от дома… Ну что ж, во дни благополучия следует пользоваться благом, во дни несчастья — размышлять и надеяться. И то, и другое создал Бог для человека.
Ормус нехотя пожевал. Остатки отдал Иосии. Еда мешала размышлениям. А ему следовало поразмышлять и подготовить дух. Впереди — снова пустыня. Уж не думают ли его покровители, что в дальний путь соберётся Ормус вместе с этим перепуганным насмерть евреем? Да пойдет в обход, по местам обитаемым? Пора бы догадаться, что не легких путей ищет египетский жрец.
Да только Ормус настроился придти в Иудею, столь желанную евреям, той дорогой, какою пришли они сами когда-то. Он хочет почувствовать их сердцем, душой, понять их, рабов, беглецов и изгоев. Вдохнув ноздрями воздух, которым дышали они, Ормус наполнит нутро и частицами их веры. Веры в великого, единственного, непостижимого и вездесущего Бога. Он взглянет на пустыню с вершины какой-нибудь горы. Увидит восход солнца. Пройдет между скал извилистой тропой. Звёзды выведут его к Иерусалиму. Звёзды не люди, они не обманут и не предадут.
Но до того — Ормус постигнет многое. Он, Ормус, станет евреем. Рабом, беглецом и изгоем. Подданным Того, Кто сказал ни в чём не уверенному Моисею: «Я есмь Сущий… так скажи сынам Израилевым: Сущий послал меня к вам».
«Ты так красив, мальчик мой, так хорош! Не первого тебя я родила любимому мужу, но первым стал ты в то мгновение, когда родился. Разве не более любит мать именно то дитя, которого грозит жестокая судьба вырвать у неё из рук? Ничто не угрожает моему Аарону, и Мариам моя будет жива и здорова. Только тебя, сердце души моей, велено мне бросить в реку. Погубить тебя возжелал всемогущий фараон. Но не устрашусь я повеления фараона, и смерти своей не устрашусь. Ради тебя, мой малыш, чьи глазки смотрят на меня так осмысленно, словно всё понимают, — а ведь ты всего трёх месяцев от роду, мне ли, несчастной матери, этого не знать! — ради тебя не пожалею их всех. И Амрама, и Аарона, и Мариам… Спасу тебя, маленький мой, не бросит тебя мать… Ты уже сейчас смел и мужественен, за эти три месяца никто не слышал твоего крика, словно ты знал, что погубишь свою семью, и молчал… Улыбаясь, встречаешь ты мир вокруг себя. Неужто не улыбнется мир тебе? Господи Всемогущий, Бог Израиля, Бог отцов наших, спаси его от лютой смерти! Я посвящаю тебе моего сына. Воздвигни Избавителя для народа Своего, пусть будет нелёгок и тернист путь моего мальчика. Только бы был он жив! Неужели нельзя умереть мне, несчастной, во имя его жизни?»
— Иеховеда!
Голос Амрама мягок, но в нём упрек. Не хочет Иеховеда оторвать от груди свое дитя, да и Амрам стыдится это сделать. Но жестокая необходимость торопит. Нет больше возможности скрывать. Соседи, видевшие женщину тяжёлой, промолчали. И Инту, и Хампи, и их болтливые жёны не приблизились к дому, не спросили, кем разрешилась от бремени супруга Амрама. У них разные боги, это правда, но совесть — одна. Во всех семьях есть дети, и каждая женщина-мать не согласна в душе с жестоким приказом. Можно ли бросить дитя, ни в чём не повинное, несмышленое, в реку, обречь на смерть в водах? Кто выше на этой земле — фараон ли, гневающиеся ли на страшное преступление боги?
Но фараон и его надсмотрщики — ближе. И если пока все соседи молчат, то рано или поздно могут найтись желающие говорить, не ближние, так дальние. Допустим, можно сказать, что ребёнок умер. Иеховеда не звала повитух, она не в первый раз рожает, справилась. Но ведь ребёнок вырастет, и его уже не спрячешь. Он вырвется на волю рано или поздно. И гнев фараона обрушится на семью Амрама. И на промолчавших соседей. Будь он, Амрам, на их месте, он бы, наверное, не промолчал. Страшен гнев фараона. А жена, дети, они свои, родные, они дороже соседей и их отпрысков. Это своя плоть и кровь, своя, родная, жизнь. Ох, не надо ждать дня, когда соседи донесут…
Корзина из тростника сплетена. Амрам обмазал её липким илом, покрыл смолой. Вода не пройдёт. Немало у берегов Нила вечером, ища прохлады после знойного дня, прогуливается египетской знати. И слуги их тоже. Быть может, маленькому Моше, мальчику, повезёт? Кто-то сжалится над ребёнком, которого помиловали сами боги, не позволили утонуть в его маленькой плавучей колыбели. Пусть подумают так, что воды реки принесли ребенка издалека, и прибили в камыши возле берега. Так отвести подозрение от своей семьи легче. А египтяне суеверны. Коли великий Нил и боги пожалели мальчика, так тому и быть, решат они.
— Иеховеда!
Голос мужа приобрел теперь силу камня. Он протянул к ней руки. Рыдая беззвучно, она передала мужу ребенка. В дверях мелькнула тень десятилетней Мариам, истинной помощницы матери, скорее её подруги, нежели дочери.
— Мариам! — успела обратиться к ней мать, прежде чем свет померк в её глазах, и благодатное беспамятство обрушилось на несчастную.
«Забавно, — думал Ормус. Трудно поверить во все эти приключения. Соседние с Египтом племена, используемые нами на принудительных работах, возможно, действительно включали в себя евреев. Но представить себе, что потомки Ефрема и Манассии, а затем и Венеамина, размножились в Египте так, как записано в этих свитках, что численностью своей напугали фараона, невозможно. Хотя… Трудно представить себе напуганного евреями Рамзеса Второго. Фараон оставил своему преемнику государство, представлявшее основную силу в мире. Сети Меренпта, сын Рамзеса, тоже был неслаб. Я видел на стеле в Фивах запись о военной кампании Сети. Среди покорённых народов упоминаются дети Израиля. Прославляется победа над Изирааль и говорится об истреблении его семени… Итак, при Меренпте израильские племена уже осели в Ханаане, уже ушли из Египта, были „истреблены“. Но до того, до того было безвременье. Гибель восемнадцатой династии. Период разброда, слабости фараонов. И — исхода? Напуганные фараоны — это похоже на правду, пожалуй. После царствования Эхнатона, так жёстко вводившего веру в единого Бога, целая плеяда быстро сменявших друг друга на троне слабых. Сменхкара, Тутанхамон, Аи, наконец, Хоремхеб. Уже Хоремхеб восстановил порядок. Итак, уходили евреи после смерти Эхнатона, в период ослабления Египта».
