Валерий Волошин - Ленинград — срочно...

«Вульфы» попытались воспользоваться своими хвалеными скоростными качествами на вертикалях. Они резко взмыли, чтобы снова оказаться в выгодном для атаки секторе. Но наши самолеты не отстали. Литовкин, стреляя, будто прилип на своем истребителе к хвосту одного из стервятников. «Непобедимый» «вульф» с воем закувыркался к земле. Он врезался неподалеку от фашистской автоколонны. Та остановилась: гитлеровцы, бросив машины, побежали от них врассыпную. «Ястребки», пустив несколько очередей по второму «фокке-вульфу», не стали его преследовать, а, сделав боевой разворот, спикировали на безропотно застывшие автомашины…

— Товарищ инженер, смотрите, одному фрицу капут пришел, а другой улепетывает! — радостно объявил Калашников.

— Проследи курс, старшина. А я его высотной приставкой прощупаю, — скомандовал Осинин. Через несколько минут инженер взволнованно сказал: — Он снижается, его наверняка подбили!

— К Ладожскому озеру летит, товарищ инженер, — недоуменно пожал плечами Калашников.

— Вот и я говорю, до аэродрома своего фриц не дотянет, на лед будет садиться. — Осинин довольно потер руки и добавил шутливо оператору Красновской, подражая Калашникову: — Людок, соедини опять с летчиками, а потом с главным постом…

Вскоре Осинин узнал, что, воспользовавшись их данными, наша аварийно-техническая команда ночью на льду Ладоги, вблизи от берега, тогда еще занятого фашистами, отыскала «фокке-вульф» и оттащила его в свое расположение. Фашистскую новинку отремонтировали, изучили, полетали на нем. Летчики пообещали: «Будем эти «вульфы» теперь бить со знанием дела!..»

Теперь я знаю, что такое настоящая запарка. Удивляюсь, как оперативные дежурные и начальник поста из огромной пачки заполненных нами бланков по докладам «Редутов» выбирают нужные номера целей и ни на минуту не выпускают их из поля зрения. Спим мы урывками. Все время наготове, вдруг потребуется кому-то помощь.

Зато в курсе всех событий: недолго осталось ждать до прорыва блокады!

«Редуты» помогают в этом всеми силами. Днем работают на средства ПВО, которые обеспечивают проведение наступательной операции. Ночью охраняют город. Но немцы о бомбежках Ленинграда сейчас и не помышляют. Похоже, всю авиацию они бросили на поддержку своих отступающих «гренадеров»… Зенитчики, прикрывающие наступление, сбили больше тридцати «ворон». И летчики штук двадцать кокнули! Это по предварительным данным, поступающим на главный пост. Кое-что значим и мы, «редутчики». А я, дурочка, еще бежать отсюда хотела…

А Иванова с девчонками?.. Ох, уж эта Иванова! Меня поначалу она совсем не признавала. На связь выйдет и только цифрами шпарит, как заведенная дублирует донесение оперативной смены. Я ей намекала: мол, давай объяснимся, перекинемся парой слов. Она в ответ: «00», — и точка… А тут, ночью, вижу, замигала лампочка на пульте: ее «Редут» на связь просится. Обрадовалась, неужели, думаю, решила подруга переговорить со мной? Взяла трубку, слышу, Иванова кричит открытым текстом:

— Света, фрицы к вам подлетают, поднимай мужиков! Оказывается, налет на город. Видно, понадеялись гансы проклятые, что бомбежка города спасет их от разгрома в районе шлиссельбургско-синявинского выступа. Только не вышла у них затея. Иванова вовремя предупредила. Мужики на зенитных батареях поставили мощное огневое заграждение, и ни один «ворон» к Ленинграду не прорвался. Похвалили за это и нас. Комбат объявил Ивановой благодарность. Заслужила! Правда, предупредил: кодировать в следующий раз донесения надо. Это и послужило поводом для нашего объяснения с Ивановой. Оно было поначалу бурным: мол, опять ты, Света, подвела меня под монастырь — откуда Бондаренко узнал, что я вас «будила» открытым текстом?! Не знала Иванова, что донесение о налете я также, как и она, прокричала дежурному главного поста. Мне и самой влетело… Потом наша беседа полилась ровно. Рассвет долгий, тихо в эфире, а мы шепчемся:

— Знаешь, Света, не могу я забыть лейтенанта-пехотинца.

— Побежишь к нему на передовую?

— Нет, Света, хватит дурью маяться. Наше место на «дозоре». А ему я напишу. Живым бы только остался.

— Слушай, а напиши ему в стихах. Мне недавно целую поэму подсунули. Без подписи, правда, но все равно приятно!

— Да я же никогда стихи не сочиняла.

— А ты попробуй. А хочешь, я за тебя настрочу?

— Думаешь, у тебя получится?

— Можешь не сомневаться!

— Даже не знаю, все-таки письмо от меня, а напишешь ты. Нехорошо как-то…

— Не понравится — сама перепишешь, прозой.

— Лады, уговорила ты меня, Светка. Только поторопись. Я хочу письмо отправить в момент прорыва блокады. Надеюсь, ты мне об этом сразу сообщишь?

— И не сомневайся!

— Эх, Света, тогда ты тоже обещала… Скажи, а почему все-таки телефонограмму о нашем побеге ты сразу вручила Соловьеву? Выслужиться хотела?

— Нет. Надеялась, что он внимание на меня обратит.

— Ты что, еще не рассталась с розовой мечтой?! Не маленькая девочка, соображать должна…

— Ладно, Иванова, хватит. Все прошло. У меня к полковнику не то чувство, которое ты имеешь в виду. Лучше скажи, ты такого Микитченко знаешь? Он все мне трезвонит, просит, чтобы и я ему письмо черкнула на «дозор». Не видела, какой он из себя?

— Видела, когда на «семерке» была. Пиши, Света, не прогадаешь.

— Нет. Я сначала для твоего старшего лейтенанта постараюсь…

Полковник Соловьев вбежал на главный пост осунувшийся, бледный. Всю неделю он сюда не заглядывал, находился на командном пункте, рядом с командующим армией. По его взволнованному виду мы сразу все поняли. Кто-то крикнул: «Ура!» Все дружно подхватили… Я бросилась к телефону:

— Иванова?! Готово твое письмо. Записывай… — я начала диктовать: — Метель надрывно в поле воет, тревожно обостряя слух. В заснеженном фургоне трое, небо города стерегут. Сигнал пульта горит лишь мгновенье, глаз не смыкает усталый солдат. «Береза»! Я — «Ель», прими донесение: цель… курс… время… квадрат!.. — Спрашиваю: — Пойдет так, Иванова, нравится?

— Да… Но нет ни слова о любви?

— Все там есть. Можешь посылать старшему лейтенанту!

— Но я ведь хотела…

— Какая же ты недогадливая, Иванова. Посылай немедленно! Время!

Из дневника старшины Михаила Гаркуши:

«18. Январь 1943 года.

Блокада прорвана! В городе ликование и радость. Никто не думает спать, хотя наступила ночь. Люди обнимаются, целуются, поют песни, танцуют… Мне тоже хочется пуститься в пляс!..

По радио передают сообщение: «Мы давно ждали этого дня. Мы всегда верили, что он будет…» На глаза наворачиваются слезы. Очень правильные, запоминающиеся слова разносятся из репродуктора: «Мы чернели и опухали от голода, валились от слабости с ног на истерзанных врагом улицах, и только вера в то, что день освобождения придет, поддерживала нас. И каждый из нас, глядя в лицо смерти, трудился во имя обороны, во имя жизни нашего города, и каждый знал, что день расплаты настанет, что наша армия прорвет мучительную блокаду…»

Как счастлив я, что тоже причастен к этому! Мой вклад в сегодняшнюю победу совсем мал. Но я честно делал то, что мне было поручено в радиобатальоне. И так может сказать, наверное, любой из нас. Все могут: «Мы сделали все, что от нас зависело, чтобы приблизить этот час!..»

Глава XV

«Что делать, время настолько сжато, что почти не вижу тебя. И не смог придумать ничего лучшего, чем уподобиться школьнику-юнцу, тайком сочиняющему любовную записку. Я представляю, конечно, смехотворность такого отчаянного шага. Казалось бы, куда проще перед выездом на «дозор» забежать к тебе в медпункт и попросить: «Доктор, послушайте мое сердце». Или просто сказать: «Здравствуй, мой славный друг!.. И — до свидания». А вот не могу, пишу.

До сих пор в глазах залитая лунным полусветом площадка перед штабным крыльцом, кружащиеся под баян пары, и мы с тобой. Помнишь, в день прорыва кольца блокады? Признаюсь, это был первый в моей жизни белый танец. Ты решилась пригласить меня. Спасибо. Следующий танец за мной. Уверен, он не за горами, погонят скоро фрицев по дороге в ад.

Нина, не сердись за это сочинение. Когда я уезжаю куда-нибудь, я всегда смотрю на твои окна. И возвращаясь, тоже смотрю. Правда, так ни разу тебя и не увидел. Ты хоть изредка вспоминаешь бедолагу-инженера?

«Сергей, милый. Очень хорошо, что ты написал. Очень хочется получать твои записки снова и снова. В них я узнаю доброго и чуткого человека, с которым произошла такая удивительная встреча в ту зиму. Помнишь?..

Напрасно ты не заглядываешь в медпункт. А почему меня обходишь стороной, особенно на глазах у комбата? Стесняешься? Ревнуешь? Но ведь я тебя пригласила на вальс, а не его. И с нетерпением буду ждать твоего приглашения. Я всегда помню военинженера, который наверняка нравится женщинам. Внимательней гляди на окна!