Вячеслав Шапошников - К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе
— Понятная штука!.. — солидно кивнул Федор Пашин и врастяжку, почти нараспев, повторил незнакомое слово: «Прогрессия…» И, повторив, словно бы спохватился: — Но про жандармов-то забыли!.. Они эту «прогрессию» мигом нарушат!..
— Не исключено… — Михаил кивнул ему. — Но ведь продолжать дело можно и в местах высылки или ссылки… Наше дело, таким образом, будет расширяться, охватит другие места и города, нас будет уже так много, что мы обязательно придем к своей победе и весьма скоро придем! Только постоянно готовиться надо, действовать!..
Тогда, в увлеченности этой идеей насчет «прогрессии», он изложил ее суть и в Центральном рабочем кружке. Вроде бы все гладко получалось по ней. А вот в самой жнзни, оказавшись в отрыве от «Рабочего союза», увяз он в рыхлой организации Кашинского и Егупова…
— Нечего сказать! Увлекся я тогда… — продолжал Михаил. — На деле все сложней, поскольку и жизнь сама сложной любой придуманной нами хитрости. Вот — оказались мы с Афанасьичем в Москве, в новой обстановке. Много ли удалось нам сделать? Хвастать пока нечем. Вошли в организацию. А организация какая? Полустуденческая, полународническая, полумаркснстская… Многое в ней не так и не туда клонится, а направить по-своему, как надо, — нет сил. Мы — меньшинство. К тому же пришельцы. И другое надо взять в расчет: в Питере у нас организация в основном рабочая, как и должно быть, а тут из рабочих — опять же один Афанасьич. Такого быть не должно! Пока же укрепить организацию за счет прилива рабочих нет возможности, ибо слабы или почти вовсе отсутствуют связи со здешними фабриками и заводами. Без более широкого участия в организации рабочих этих связей не установить. В ближайшее время я хочу съездить в Питер и поговорить там насчет переезда в Москву кое-кого из нашего «Союза». Вот тогда и здесь мы сможем развернуться как следует! Есть у меня в Питере подходящий парнишка. Думаю устроить его у себя в депо. Через него вполне можно будет вести пропаганду среди наших рабочих. Толковый малый! А рабочие подходящие у нас, в мастерских, есть. Только мне, инженеру, трудно войти с ними в сношения. Нужны рабочие-посредники. Хочу вызвать сюда еще и Наташу Григорьеву… Помните такую?..
— Эту Наташу-швею?.. — спросил Мефодиев.
— Ее, — Михаил кивнул.
— Толковая девка! — заметил Руделев.
— Так вот и собралась бы у нас сила! — торопливо продолжил Михаил. — Устроиться нашим на работе можно здесь же на Пресне. Здесь много всего! Взять хоть «Трехгорку»: несколько тысяч рабочих сразу! Даниловский сахарный завод, заводы Оссовецкого, братьев Мамонтовых…
— Да, конечно, вам тут надо иметь надежных, своих людей! Без широкой поддержки рабочих, грамотных, понимающих, что к чему, не обойтись! — сказал Мефодиев, крепко пристукпув ладонями по столу.
Михаил улыбнулся невольно: такой знакомый жест, столько в нем уверенности и основательности!..
К Мефодиеву он всегда испытывал чувство особенной приязни. Не одним именем, но и характером тот напоминал ему старшего брата.
Мефодиев — потомственный питерский пролетарий, родился и вырос в Питере, жил там до апреля прошлого года, до ареста и высылки в Ревель. С двенадцати лет он стал учеником на фабрике, затем поступил в инструментальную мастерскую Варшавской железной дороги, где проработал токарем шестнадцать лет. Образование у него вовсе небольшое (всего один год учился грамоте в железнодорожном училище), но через самообразование, через чтение книг и занятия в рабочих кружках многого достиг в своем развитии, стал неплохим оратором. Имел он и немалый опыт конспиративной работы, которую начал еще лет десять назад в одном из рабочих кружков «Народной воли». В «Рабочем союзе» Мефодиев был одним из главных организаторов.
За разговором Михаил не заметил, как время подошло к двум часам ночи. Спохватился:
— Ого, други, как мы забеседовались! Спать, спать пора! Завтра-послезавтра еще наговоримся! Будет время!..
И оба тульских гостя, и Федор Афанасьев ночевать остались у него. Уже лежа в постели, Михаил слышал, как они переговаривались вполголоса в соседней комнате, где им было постелено:
— Да, нынче у Михал Иваныча, как у тебя в Сивках!..
— И не говори, Афанасьич! Так-так!..
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
Следующий день вновь был суетным для Егупова. В этот день он повидался на квартире Векшина с Борисом Громаном и Алексеем Первушиным, пригласил их прийти в субботу, под пасху, на вечеринку к Брусневу.
С заговорщицким видом втолковывал обоим «техникам»: «Собираться будем по двое, по трое, в разное время. Мы должны прийти к Брусневу в четверть десятого, так что вы оба ждите меня здесь же, у Векшина, я за вами зайду, отсюда мы вместе и отправимся. Оденьтесь в статское платье!..»
Передав им свежий экземпляр брошюры «Русский рабочий в революционном движении», он помчался к Никитской в Полуэктов переулок, где ожидал его «Семен Григорьевич — Франц Ляхович…». Тот, истомленный ожиданием и неопределенностью своего положения, сразу заговорил о том, что ему неудобно и далее оставаться у незнакомой, ничего не подозревающей женщины да еще с таким чемоданом, что от содержимого этого чемодана ему надо поскорее избавиться, после чего он намерен перебраться в гостиницу, где пропишется по заграничному виду…
Егупов аж руками на него замахал:
— Да вы что? Вы же сразу попадетесь! В гостиницу — ни в коем случае! На вас же сразу обратят внимание! Рабочий! Из-за границы! Франц Ляхович!.. Да вы что? Только не в гостиницу! Я вас завтра же пристрою к кому-нибудь из своих знакомых. По Москве только что прокатилась волна обысков и арестов! Мы тут живем в последние дни как на бочке с порохом! Нужна осторожность и осторожность!.. — тут он кинул опасливый взгляд в сторону окна, за которым виднелся уголок уютного московского дворика, освещенного уже предзакатным солнцем, там, устроившись на небольшом штабельке теса, кухарка Никитской сушила только что намытую дубовую пасоченцу.[6]
— Вы меня простите, Семен Григорьевич: теперь я не имею времени, должен спешить на встречу с одним человеком… — продолжал Егупов многозначительно. — Завтра я устрою вам ночлег в другом месте, там мы поговорим обо всем…
— Но — хотя бы чемодан!.. — заикнулся Семен Григорьевич.
— Ах, да! — Егупов хлопнул себя по лбу. — Совсем было забыл. За чемоданом вот-вот должен приехать наш человек. Он вам скажет, что приехал от Михаила Михайловича, от меня стало быть. Чемодан этот человек отвезет в надежное место. Ну а насчет всего дальнейшег потолкуем потом! Не беспокойтесь! Ждите меня завтра Впрочем, за вами может прийти и кто-либо другой! — тряхнув на прощанье руку вовсе растерявшегося заграничного эмиссара, Егупов выскользнул за дверь.
«Семен Григорьевич — Франц Ляхович и прочая, и прочая», метнувшись к окну, успел увидеть лишь спину промелькнувшего «руководителя московской революционной группы» (так сказано было ему об этом человеке в Варшаве)… Он даже фамилии его не знал. В Варшаве названо было лишь имя-отчество этого «руководителя», и сам он, при знакомстве, назвался лишь по имени-отчеству.
Райчин сгорбленно замер у окна, почувствовав вдруг странную ватность, размягченность во всем теле. Столько дней жил единым напряжением, готовностью встретиться с любой опасностью, с такими надеждами ехал сюда, в Россию, в Москву, и вдруг столкнулся с какой-то неопределенностью… Проявив немалую радость по поводу привезенных нелегальных изданий, этот Михаил Михайлович вот уже второй день словно бы ускользает от него…
«Уж не водит ли он меня за нос?.. — подумалось вдруг Райчину. — Может быть, тут и нет никакой серьезной революционной группы?.. Но нет же, в Варшаве мне говорили!.. Сомневаться нельзя! Ведь существуют же здесь на самом деле те явочные адреса, которые мпе дали варшавские знакомые этого «Михаила Михайловича». Возможно, он не доверяет мне?.. Но где основания для этого?.. Одни шифрованные записки, которые я привез, уже говорят в мою пользу… Впрочем, осторожность понятна. В Варшаве тоже не вдруг мне поверили… Но я же приехал не сидеть тут по конспиративным квартирам, а действовать!..»
Райчин покинул Россию около семи лет назад. В Швейцарии, в Винтертуре, он окончил техническое училище, после чего переехал в Женеву, где сблизился с Плехановым и стал работать в типографии группы «Освобождение труда». В Женеве он серьезно занимался самообразованием, читал работы Маркса и Энгельса, немецких социал-демократов. Являясь членом женевского Общества польских рабочих, он выступал на его собраниях. Вообще он тяготел к самостоятельной революционной деятельности, роль заведующего типографией группы «Освобождение труда» не очень-то устраивала его. И вот самим Плехановым ему было предложено — съездить в Россию, завязать сношения с основными русскими и польскими революционными группами, даже попытаться объединить их под эгидой группы «Освобождение труда», если представится возможным такое… В поездку он отправился не с пустыми руками…
