Эустахий Чекальский - ВОЛШЕБНАЯ СКРИПКА .ПОВЕСТЬ О ГЕНРИКЕ ВЕНЯВСКОМ
Балакирев, Кюи, Бородин, Римский-Корсаков, да и Гиньолю к этому добавили свои остроты. Один только Венявский в качестве чужестранца и гостя оставался слушателем. Ведь неудобно, чтобы солист и советник великой княгини Елены Павловны сочинял сатирические стишки на ее счет.
Однако Ольга Петровна поощряла его и в этом деле.
— Я для вас пойду на любой риск, но не в этом случае, ведь речь идет о даме.
— О даме? А какая собственно разница?
— Разница все же существует, — конечно, небольшая, но все же есть, — скромно улыбается скрипач.
Беседа по-французски ничем не смущает, наоборот она кажется пикантнее. Певица забавляется этой двусмысленностью.
— Но, но… — грозит она пальчиком, — вы уверены в этом?
— А вы, такая восхитительная и талантливая женщина, нет?
— Я и не знала что вы такой «кокет».
— Измените род. В таких случаях по французски говорят: le coq![32]
Певица — крупная, полная блондинка с золотистыми волосами и маленьким ротиком с ровными мелкими зубками. Рядом с Генриком она кажется еще выше, благодаря модным высоким каблучкам и кринолину. Она знала, что скрипач женат. Это было удобно, ибо позволяло хранить в тайне связь. Она избегала знакомства с мадам Венявской, хотя удобный случай представлялся уже не раз. Она считала Изу обыкновенной мещанкой, погрязшей в домашних дрязгах. Ее широкая, щедрая рука, умение собирать вокруг себя самых интересных людей Петербурга, выгодно ее отличали от Изы, и Генрик быстро пришел к этому выводу. Склонный к жизни богемы, скрипач хорошо себя чувствовал в ее обществе и все чаще искал его. По всей вероятности, Ольга Петровна замечала состояние Генрика и наблюдала за ним уже длительное время. Однажды зимой она обратилась к Генрику.
— Приходи сегодня в пять часов на репетицию.
— Ты будешь петь Эльзу в «Лоэнгрине»?
— Да, я хочу попробовать что нибудь вагнеровское.
— Прекрасно, новая роль всегда возбуждает интерес и увеличивает успех.
Генрику приходилось дома не раз объясняться по поводу своего постоянного отсутствия.
Репетиция должна была продолжаться не больше часа, а вернулся он в десять. Певица мечтала выехать в Париж и выступить в Большой опере.
— Говорят, у тебя в столице Франции есть друзья? Ты ведешь знакомство с импрессарио, критиками, директорами, дирижерами?
Все это было сказано в перемежку с поцелуями, как-бы от нечего делать, без практических выводов. Впрочем, она сейчас же перешла на другую тему.
— Ты ездил по варшавскому мосту через Вислу?
— Еще нет.
— А я ездила. Я в прошлом году выступала в Варшаве.
— Ты осталась довольна польской публикой?
— Очень. Ведь я не граф Берг, — ответила певица.
Так возникла тайна Венявского. Скрипач оберегал ее вместе с певицей. Он получил еще одну должность, правда почетную, но вместе с тем очаровательную, необыкновенную.
За кулисами об этом говорили разно. Однако, в большинстве случаев отмечалось, что по царскому повелению солист его императорского величества дает певице уроки музыки.
* * *Каникулы предполагалось провести интересно.
Однако в Люблине его встретили слезы, а болезнь задержала отъезд в Германию, где происходили всякие реформы.
Только поздней осенью, скрипач с женой и сыном приехали в Петербург. Он уже знал о покушении Березовского на царя, о возгласе Флоке.
Vive la Pologne, Messieurs!
В мире художников и артистов господствовало большое оживление.
Оффенбаховская «Герцогиня Герольштейнская» и «Нюрнбергские мейстерзингеры» Вагнера вызвали среди музыкантов и певцов большой интерес, больший, чем выставленные недавно картины Матейко «Рейтан на Варшавском Сейме» и «Проповедь Скарги».
Большая золотая медаль, присужденная Матейко в Париже, подкрепляла измученные сердца — а циклы Гроттгера «Литва» и «Война» напоминали о трагической истории отчизны, о последнем командире повстанцев ксендзе Бжузке, повешенном в Соколове. В Петербурге упразднена специальная канцелярия по делам Польского Королевства. Возрастало бремя, легшее тяжелым грузом на плечи польской общественности, на плечи польской колонии в Петербурге, тем более, что продолжались споры о смысле восстания 1863 года и о ценности возглавлявших его людей. Написанная Спасовичем по-русски История польской литературы, уже казалась памятником отдаленной старины, хотя издана она всего лишь два года тому назад.
Катковщина сильнее чем в прежние годы, отравляла давнюю дружбу и симпатии. Восторгались Бисмарком! Ничего больше не оставалось, как только бегство в искусство.
Венявский не искал Ольгу. Во время репетиции он подошел к ней и по дружески поздоровался.
— Приветствую после каникул.
— Почему ты до сих пор не пришел ко мне?
— Правда, почему? Я не хотел из деликатности напрашиваться со своей дружбой. Ведь никогда неизвестно, как я буду принят.
— Ты мог бы мне верить. Впрочем, здесь не место для такой беседы. Пожалуйста, зайди ко мне. Ты знаешь, когда я бываю дома и кто у меня желанный гость.
Это было серьезное приглашение. Тем хуже солисту его императорского величества… Едва, едва устроил судьбу Юльяна, помирился с женой, матерью, а на горизонте опять собираются тучи. А при этом Володя Гусев в голубой рубашке, подпоясанной шелковым шнурком, приходил искушать.
— Поедем в Малороссию: Киев, Екатеринослав, Херсон, Одессу. В Азов, Ростов на Дону, Харьков, а можно поехать и в Крым. Это составит около 20 концертов. На обратном пути попадем в Кишинев, Кременец, Ровно, Вильно и вернемся довольные собой как два ангела.
— Не могу. Я обязан быть в Петербурге. У меня занятия в Консерватории.
— Я уж об этом слышал. А во время масленицы на месяц поехать бы можно? Подумайте, Генрик Фадеевич.
— Хорошо, я подумаю.
— А может быть теперь устроить вам концерт с Ольгой Петровной?
— Это почему? Она поет в Опере, а я скрипач.
— Это и принесет успех.
— Возможно. Однако не советую. Лучше пусть останется по старому.
Предложение импрессарио его встревожило. Ему казалось, что о тайне никто не знает, а этот ловкий делец уже о чем-то пронюхал.
— Не везет мне теперь с любовью. Надо попробовать счастья в игре, — засмеялся скрипач.
СОЛНЕЧНЫЕ БЛИКИ НА СОСНАХ
Он откладывал визит к Ольге, но не пойти туда не мог. В ее гнездышке все оставалось по старому. Тот же рояль, те же ноты на блестящей этажерке из красного дерева. На стене тот же ее портрет с большим декольте.
— Хорошо что ты пришел. Садись. Почему ты в таком плохом настроении? Только не обманывай, со мной можешь быть искренним.
— Прости, пока еще я не могу, — пробурчал в ответ Генрик.
— В чем же дело, ведь я от тебя ничего не требую, ничего не хочу. Я твой друг и хочу быть совершенно бескорыстной. Помни, что я тебе говорила. Ты мне нравишься, вот и все. Мне приятно твое общество. Я не хочу, чтобы ты для меня отказывался от своих обязанностей, намерений и даже привычек. В тебе сидит поющий демон. Ты музыкант божьей милостью. Разве это мало. Твоя жена мне не мешает. Я ее не вижу и не хочу ее видеть, а если бы и познакомилась с ней, то была бы к ней равнодушна. Я же знаю, что ты ей не дашь то, что даешь мне, она же не в состоянии тебя понять.
Скрипач опустил голову. Слова певицы на этот раз подавили его.
— Выпьешь вина, или чаю с вареньем?
— Все равно, — апатично сказал Венявский. Сердце забилось сильнее. У него не было сил бороться с судьбой. Он остался.
Ему приходилось бывать дома во время визитов, которые опротивели. Иной раз получалось так, что события вооружали его против людей и вещей, хотя у него не было ни малейшего намерения противостоять им, или принимать в них участие.
В салоне Ольги Петровны проигрывал партитуру своей первой симфонии Чайковский. Несколько тактов мелодии, услышанной еще в передней, возбудили его внимание. Что это? Что за музыка? Ревность? Желание взглянуть правде в глаза? Противная немощность; у него расстроены нервы.
Его встретили дружески и даже сердечно.
— Замечательно, что ты пришел. Петр Ильич исполняет свое новое произведение.
Бородатый, молодой, темный блондин, Петр Чайковский обратился к нему.
— Да, да, мне интересно, что вы скажете. Я бьюсь над своей симфонией.
— Бьетесь? Вы — надежда музыки, — не без пафоса оказал Венявский.
Уселся в кресле. Ольга принесла бутылку белого вина.
— Пожалуйста, — обратилась она к Чайковскому. Тот немного смутился.
— Пожалуйста, — повторила хозяйка.
— Прошу прощения, но сыграю сначала для Генрика Фадеевича.
Венявский опустил глаза и стал внимательно слушать игру Чайковского. Зимняя мечта. Зимний пейзаж, звуки как бы рисующие сугробы снега на дорогах, огромные пространства пустынной белизны, трескучий мороз. Звенит дорожный колокольчик. Слышен топот копыт, протяжный шум леса во время снежной вьюги.
