Николай Дмитриев - Казна императора
Покой и дремота, словно разлитые в воздухе, странным образом успокаивали, и Шурке начинало казаться, что никакой опасности больше нет, а подступавшая дремота заставляла забыть и все предшествовавшее этому мирному вояжу. Однако забывчивость была обманчивой, и конечно же Шурка, сам того не замечая, время от времени как бы анализировал события.
Малочисленные посты красных не оказали им ровно никакого сопротивления, и кавалерийский отряд прошел через границу, как нож сквозь масло. Больше всего Шурке хотелось поскорее узнать, как население их встретит, но в первом же местечке кавалеристы учинили такой погром, что о любом сочувствии пришлось сразу забыть.
Так что Яницкий весьма скоро убедился в правоте скептиков, и тогда ему осталось только одно: улучив момент, бросить отряд. Это он и сделал буквально на пятый день, тем более что Чеботарев очень подробно просветил Шурку на сей счет.
В общем, уже через неделю после прорыва Шурка, как самый мирный обыватель, трясся в переполненном вагоне, направляясь туда, где в имении сбежавшей помещицы якобы еще хранились ценности, которые Чеботарев настоятельно советовал Яницкому тайно вывезти за кордон…
Из состояния полудремы Шурку вывел голос возницы, который, полуобернувшись к пассажиру, насмешливо произнес:
— Давай, барин, просыпайся, приехали…
Этот мужик, согласившийся за малую мзду отвезти Шурку прямо до места, Яницкого знать не мог, и внезапное обращение «барин» заставило поручика настороженно оглядеться. Справа, за хлебами, уже проглядывали темные крыши построек, слева, мысом к проселку, подступали редкие деревья и дальше, чуть впереди, виднелась развилка.
С краю дороги, уводившей к роще, под березой стоял массивный, темный от времени крест, на котором Яницкий углядел спрятанную под треугольную тесовую кровельку икону. Про этот голубец[51] упоминал Чеботарев, и Шурка, никак не ожидавший натолкнуться прямо на него, растерянно спросил мужика:
— И что, не сломали?
Мужик крякнул, покосился на Яницкого и медленно, с расстановкой ответил:
— Как же, пробовали… Прошлого лета проезжал тут комиссарчик. Явреистый, в кожанке. Сапожком хромовым топать изволил. Комитетчики наши, само собой, обещали…
— Ну и чего ж не сломали? — усмехнулся Яницкий.
— Да-к хто ж им дасть, аспидам? Мы таперича в нашем праве… — Мужик всем корпусом повернулся к Шурке и хитро прищурился. — Дале, барин, сам дорогу знаешь, аль подсказать?
— Ну, подскажи…
— А вот мимо той березы и топай, — возница махнул рукой на дорожную развилку. — Тут и версты нет, увидишь…
— Ладно, спасибо тебе, мужичок.
Шурка подхватил котомку с харчами, спрыгнул с телеги и, прежде чем свернуть у березы, еще долго смотрел вслед хитроватому мужику, прямиком покатившему к деревне. Только когда позвякивание ведра, подвешенного к задку, окончательно стихло, Яницкий неспешно зашагал по старой, почти заросшей травой колее.
Небольшая усадьба, больше походившая на простую дачу, оказалась сразу за рощей. От воротных столбов было видно старую, пустую конюшню с сеновалом в надстройке и длинный флигель для прислуги, соединенный с кухней. Сам же дом, с парадным, чуть углубленным балконом, стоял прямо напротив въезда и был явно заброшен.
Шурка обошел строение кругом, прошелся немного по аллее, ведшей от заднего балкона куда-то в глубь полусада-полулеса, и, убедившись, что кругом никого, заглянул в дом, где царило явное запустение. Окна были пустые, даже без рам, двери оказались снятыми, настил в комнатах содран, и от пола остались только голые, присыпанные трухой балки.
Шурка сокрушенно покачал головой, вышел назад на крыльцо и присел на нагретый солнцем каменный парапет. Посидев так с минуту, он вздохнул, снял с плеча котомку и, достав оттуда краюху хлеба, пяток огурцов да пару вареных яиц, начал подкрепляться.
Однако спокойно поесть Яницкому не дали. Откуда-то из-за конюшни выскочили с десяток мужиков и, сторожко поглядывая, сгрудились вокруг ступенек. Ражий детина с белесыми глазами, заложив пальцы за солдатский ремень, подпоясывавший рубаху, подступил к Шурке:
— Ты хто будешь?
— Художник. Натуру выбираю, — говоря так, Шурка достал из котомки альбом для зарисовок.
— Каку таку натуру?… — удивился детина и нахмурился. — А ну покаж, что в карманах!
Объявляя себя художником, Шурка ничем не рисковал. Еще в юнкерском он баловался кистью и сейчас вполне мог набросать карандашом портрет любого из мужиков. Поэтому Яницкий безмятежно пожал плечами и принялся выкладывать на парапет все, что было.
Мужик внимательно наблюдал, как появляются папиросы, спички, но как только на парапет лег сложенный вчетверо лист, он тут же ухватил бумагу и развернул. И Шурка понял, что совершил непоправимую ошибку, не спрятав данный ему Чеботаревым план усадьбы. Бросив только один взгляд на чертеж, ушлый мужик сразу изменился в лице и свирепо рявкнул:
— А ну тащи его в холодную[52]!
Шурка было дернулся, но мужики навалились скопом и, не слушая никаких объяснений, поволокли его в каталажку[53].
«Холодная» оказалась кондовой избой, сложенной из толстых бревен. Оказавшись в этом сумрачном помещении, Шурка минут десять крыл матом все и вся и только после этого, вернув себе возможность соображать, принялся осматриваться. На земляном полу стояла широкая лавка, подслеповатое окно было забрано железными прутьями, а потолок, в отличие от приграничной клуни, был не из редких жердей, а из плотно сбитых тесовых досок.
Мужики забрали все, что могли, оставив ему в полном смысле пустые карманы, и только в брючном «пистончике»[54], о наличии которого они просто не догадались, Шурка нащупал драгоценную квитанцию. Яницкий выругался еще раз, но уже с облегчением и добрым словом помянул предусмотрительного Чеботарева.
Это по его совету, отправляясь в усадьбу, он оставил в камере хранения мешок с другими документами, деньгами и прочим скарбом. Теперь оставалось дождаться, пока рачительные мужики не поведут его «до ветру», а уж потом действовать по обстоятельствам.
Вечерело, и Шурка, ухватившись за прутья решетки, нетерпеливо посматривал в окно, ожидая, когда к нему явится хоть кто-нибудь, и заодно по возможности изучал обстановку. Однако начало уже смеркаться, а никто так и не появлялся.
Наконец Шурка различил осторожный шорох шагов и, вывернув голову до невозможности, увидел-таки человека, стороной пробиравшегося к холодной. К его удивлению, это был не какой-нибудь здоровяк, приставленный сторожить задержанного, а весьма пожилой, худой и сгорбленный мужичонка.
В руке старика был узелок. Шурка, решив, что это несут поесть, отошел от окна и затаился. Тем временем старик пришлепал к избе, отдышался и, заглянув в окно, позвал:
— Барин, а барин…
— Ну, тут я, — Шурка отступил от стены. — Чего тебе?
— Барин, — сдавленным шепотом спросил старик, — а ты, часом, не от Ляксандры Лексевны?
В голове у Яницкого закрутилась сразу сотня вопросов, и он осторожно поинтересовался:
— А ты что, ее знаешь?
— Как не знать, я же Фрол, камердинер ейный…
Вот теперь Шурка решился идти «ва-банк» и с нарочитым сомнением в голосе сказал:
— Она про тебя ничего не говорила…
— Ну, видать, решила, что помер, — старик как-то сдавленно хихикнул и пояснил: — Я ж старый и еще при ее батюшке состоял…
— А теперь чего удумал? — насторожился Шурка.
— Ды-к, думаю, барин, сидеть тебе в холодной не с руки, — старик зачем-то взялся за крайний прут оконной решетки. — У тебя, молодой, силы поболе, так и тащи-ка эту железку вверх.
Шурка послушно ухватился за железный прут и, уловив, что он слегка «дышит», попробовал протолкнуть его выше. Медленно, с деревянным писком стержень подался из гнезда. Шурка тут же начал его как бы выкручивать, и преграда, вырвавшись из нижнего гнезда, рывком ушла вверх, освободив узкую щель.
— Теперь что, второй? — Шурка ухватился за соседний прут.
— Не замай, — остановил его Фрол. — Наши мужики, из повстанцев, на всяк случай один только выкрутили. Лезь, барин. Протиснешься помаленьку, а я тут помогу малость…
— Тебя же самого сюда засадят…
Говоря так, Шурка уже поспешно сунул плечо в щель и начал, упираясь носками ботинок в скат бревен, выбираться наружу.
— Не боись, барин… — Старик с неожиданной силой потянул Яницкого на себя. — Про ентот прут мало кому ведомо, а ключ у комитетчиков, с них и спрос.
— Ну, если так…
Шурка энергично брыкнул ногами и головой вниз свалился прямо в лопухи. Старик помог ему встать на ноги и тут же потянул за собой:
— Идем, я тебя на стежку выведу.
Задами они миновали деревню, и уже очутившись на слабо различимой среди деревьев тропе, старик остановился.
