Андрей Посняков - Разбойный приказ
– Эй, православные, – сворачивая с улицы, обратился к ним Иванко. – Царев кабак здесь ли?
– Здесь, здесь, – закивали парни. – Эвон, ворота распахнуты.
Поблагодарив, Иван поправил на плечах суконную однорядку и, сняв шапку, вошел в питейное заведение. Изнутри кабак оказался довольно просторным, с украшенной поливными изразцами печью – чтобы зимой питухи не мерзли – и тремя длинными столами, сколоченными из крепких досок. Вдоль столов стояли такие же крепкие скамейки, к стенам были прибиты лавки, на которых, впрочем, никто не сидел, а каждый вновь входящий сбрасывал туда мокрую одежку – кафтан или армячишко, – оставаясь до неприличности раздетым – в зипунах и рубахах. Впрочем, подобные вольности здесь, кажется, никого не смущали.
Иван тоже сбросил мокрую однорядку и, одернув полукафтан, скромненько присел в уголку, заказав целовальнику перевара. Кроме перевара – вещицы жутко хмельной, кою гнали чуть ли не из навоза, – никакого другого напитка в кабаке не было, что и понятно: цареву водку, квасы, медовухи – все делали из зерна, а зерна-то в нынешние времена было мало – неурожаи, голод. Вот и пили питухи что придется.
Сивоволосый служка живо спроворил новому посетителю глиняную кружку ядреного напитка и маленькую мисочку кислой прошлогодней капусты – зажевать. Больше никакой еды в кабаках не полагалось, хочешь щей похлебать – иди в корчму или на постоялый двор, а сюда не есть – пить приходят. И пьют крепко! С того питухам разоренье, а царевой казне прибыток, о том присмотрщик за кабаком заботится, не красть да питухов не обирать обещав, на чем и крест целовал, клялся, оттого – целовальник. А в помощниках у него юркие парни – кабацкая теребень – они и перевар подливают, и капустку подносят, а если кто перебрал, так и домой отведут за особую плату. Пока, правда, перебравших вроде бы не наблюдалось, рановато еще… хотя, нет, вроде бы похрапывал кто-то под лавкой, определенно – похрапывал.
За столами сидело уже десятка полтора человек, судя по одежке – мелкие купцы, припозднившиеся с торгов однодворцы, артельщики – плотники или мастеровые. Наверняка имелись и лоцманы, и матросы с баркасов, оставалось лишь их выявить да разговорить, зацепиться языками. Денег пока вроде хватало… Иван тяжко вздохнул, вспомнив это «пока». Чего душой кривить – деньги таяли, как снег жарким майским днем. Ну, на прожитье да на пропитание, положим, уходило немного, зато отбить все претензии Введенского монастыря к Митьке и Василиске стоило немаленьких денег. Да, выданное дьяком разбойного приказа серебро неумолимо подходило к концу. Приходилось экономить – еще пара недель, и, пожалуй, хоть на паперть иди христарадничать, а ведь еще дела делать да потом до Москвы добираться. Тут призадумаешься, завздыхаешь.
– Что, мил человек, вздыхаешь? – На скамью рядом с Иваном опустился здоровенный мосластый мужик с пегой всклокоченной бородой и красными мозолистыми руками. Мокрый армяк мужик так и не снял, лишь распахнул на груди и теперь дожидался служку с заказанным переваром.
– Чего вздыхаю? – Иван улыбнулся. – А грустно чего-то, да дождь, собака, льет – на улицу, носа не замочив, не выйдешь.
– Да уж, – охотно согласился мужик. – Мефодий сегодня. А на Мефодия дождь – так сорок ден дождь, примета такая.
И в самом деле, как раз сегодня был очередной церковный праздник, день священномученика Мефодия, епископа Патарского, известного на Руси как Мефодий-перепелятник. С этого дня люди, охотившиеся на перепелов, – их так и называли, перепелятники – специально наблюдали за озимыми: ежели над полем летят паутины да носится мошкара – там и будут перепела собираться, так и жди удачи охотничьей.
К столу подбежал служка, поставил с поклоном кружицу:
– На здоровьице!
– Козьма Куцее Вымя, артельный староста, – подняв кружку, улыбнулся мужик. – Ну, за знакомство!
– Иван, Леонтьев сын, торгового гостя приказчик, – в свою очередь представился Иванко. Выпили. В голове зашумело.
Козьма с укоризной качнул головой:
– Чтой-то ты мало пьешь, Иване!
– А я вообще… – Выдохнув, юноша справился с нахлынувшим опьянением. – Вообще малопьющий.
– Малыми кружечками, что ль, пьешь? – хохотнул артельщик. – Поня-а-атно.
И больше как отрезало – с выпивкой не приставал. Сам-то пил сколько хотел, а знакомца нового не неволил. Дальше, слово за слово, пошла беседа. Козьма оказался не местным, из Новгорода, однако в Тихвине бывал не впервой и многих здесь хорошо знал. Этим и воспользовался Иванко: сославшись на указ мифического купца – своего хозяина, – стал выспрашивать подробненько про лоцманов да баркасы.
– А купчине твоему в которую сторону плыть-то? – полюбопытствовал артельный староста. – По Волхову аль по Мологе да Чагодоще – к Волге?
– В Стокгольм, – негромко отозвался Иван.
– А, в Стекольны, – по-своему обозвал шведскую столицу плотник. – Знаем сей град.
– Бывал, что ли? – Юноша недоверчиво моргнул.
– И не раз, – спокойно, без всякого хвастовства, отозвался собеседник. – Нашим гостям торговым избы там ладили да амбары. Ино до осени не успели, остались и на зиму – с подрядчиком познакомились, вот как с тобой, в корчме, после и свеям домишки рубили. Энгельберт Хазер, подрядчик, хоть и лютерской веры, а человек оказался честный. На верфях подрабатывали, где корабли рубят. Ух, я тебе скажу, и кораблищи – огромные, не то что наши карбасы. Океанских плаваний суда, понимать надо!
– Так ты, чай, и лоцманов знаешь, и карбасных?
– Знаю, – Козьма улыбнулся. – Не всех, но многих. Вишь, во-он, у дальней стены, на лавочке, человечек сидит. Не, не тот, что башкой пьяной к стене привалился, другой, рядом, в немецком кафтане.
– Белобрысый такой?
– Угу. То Терентий Ухо, как раз из заморских лоцманов будет. Свести тебя?
– Давай.
– Ну, обожди немного.
Похлопав чуть захмелевшего Ивана – а захмелеешь тут, куда деться, какими бы порциями ни пил! – по плечу, Козьма Куцее Вымя вразвалочку подошел к лоцману, что-то сказал, кивая на молодого «приказчика». Лоцман Терентий проворно поднялся на ноги и чуть погодя уже сидел на лавке между Козьмой и Иваном.
– Ты его, друже, угости, – шепнул Ивану Козьма.
Юноша так и сделал: подозвал кабацкую теребень, протянул серебряную деньгу – а на все давай, петь, гулять, веселиться будем!
– Ну, вы веселитеся, – ближе к ночи попрощался Козьма, – а мне завтра на Бастрыгина амбарец достраивать да новые сени рубить. Пошел я.
– Удачи тебе, Козьма!
– И вам всем того же.
Артельный староста – хороший мужик! – ушел, сгинул в дождевой пелене, а вместо него в кабак завалило сразу пятеро – все молодые, наглые, с гнусными такими ухмылочками. В другой-то раз Иванко бы попасся – ну, не миновать драки, – а тут опьянел, расслабился, и все вокруг вдруг показались такими хорошими, родными.
– Эх, Терентий, – пьяно улыбнулся Иван. – Давай-ка еще намахнем, что ли?
– Давай, Иване, – лоцман махнул рукой. – Эй, кабацкая теребень, наливай!
И намахнули. Еще по одной, и еще… Иванко никогда не думал, что питухам вот этак весело! Всех вокруг хотелось обнять, сказать что-нибудь такое радостное или уж, на худой конец, затянуть удалую песню.
– А и споем! – обрадованно поддакнул Терентий. – Еще по одной – и споем. Запросто!
Сказано, сделано – выпив, затянули на пару:
То не гром гремит, не молонья бьет,То молоденькой Добрынюшка Микитинец,Он поехал по раздольницу чисту полю.Чисту полю!Еще день-то за день будто дождь дождит,А седмица за седмицей, как река, бежит!Бежит! [1]
Ух, как здорово петь оказалось! И все кругом, кажется, подпевали, когда Иванко дирижировал кружкой. Хорошо стало, благостно, и люди вокруг – уж такие хорошие, нигде таких людей больше нет. И эти пятеро… такие славные парни. Да, похоже, кроме них в кабаке больше и нет никого. Интересно, а где все-то?
– Эй вы, скоморохи, – нехорошо осклабясь, поднялся один из пятерки. – А ну, кончай гунявить, не то враз по сусалам огребете!
– Чего-чего? – глупо улыбаясь, не понял Иван. А потом и до него дошло, что вяжутся. Что ж, драка так драка, раз уж не миновать. – А ну повтори, че сказал!
– Я всякой осляти тугоухой повторять не буду, – подбоченился оскорбитель. Молодой, высокий, морда нахальная, круглая, под горшок стрижка. Под стать ему и дружки – встали, нехорошо похохатывая, подоставали ножи.
– Цыть, – оглянулся на них кругломордый. – Ножики уберите, мы с этими сопленосыми и так потешимся. А ну-ка…
Единым прыжком молодой нахал подскочил к Иванке и с размаху влепил кулаком по уху. Иван и с лавки долой. Следом за ним на пол полетел и собутыльник. Последнего, кстати, узнали.
– А, это Тереха с Белозерской – шпынь.
