Валентин Гнатюк - Святослав. Хазария
– Выходит, я за своё сегодняшнее спасение, – растерянно произнёс епископ, – должен благодарить языческих жрецов?
– Святую церковь, отче, что соизволением божьим, предвидя грядущую опасность, отправила меня на обучение к ним, – твёрдо и чётко произнёс Софроний.
И Алексис, уловив это, вдруг подумал, что молчаливый исполнительный охоронец и личный помощник столь же чётко и невозмутимо блюдёт неусыпным оком все его самые тайные дела и исправно докладывает о них, возможно, самому патриарху.
Славомир с самого начала беспорядков находился со своими придворными стражниками у запасных выходов, защищая княжеский терем. Он видел, как Ольгин духовник с охоронцем успели ускользнуть из-под носа разгневанных киян и укрылись в тереме.
Когда негодующая толпа стала стучать в ворота и требовать выдачи Алексиса и Софрония, Славомир поймал себя на мысли, что с удовольствием отдал бы киянам греческих духовников, которых он по долгу службы вынужден защищать.
Увещевая стучавших в ворота разойтись по-хорошему, Славомир видел, что ещё немного – и придётся отдавать приказание применить силу, чего ему очень не хотелось. Появление Гарольда с воями было как нельзя кстати.
Из отворённого окна Славомир слышал обрывки жёсткого разговора княгини со Свенельдичем.
Когда хмурый и красный от Ольгиной «припарки» Гарольд торопливо вышел из терема, он тут же напустился на своих сотников, отчитывая их так же, как несколькими минутами раньше княгиня распекала его самого.
Уже вскочив в седло, он закончил резко, с нажимом, как мечом рубанул:
– Зачинщика смуты волхва Избора сыскать и ко мне доставить, да глядите, из града не упустите, не то ищи потом ветра в поле…
Он стеганул коня плетью по сытому крупу и умчался к Торжищу. Остальные растеклись по граду исполнять приказ начальника.
У ворот осталась только одна сотня, которой велено было, в случае чего, оказывать подмогу теремной страже.
Седоусый варяг-сотник махнул рукой:
– Э, волхва искать – пустое дело. Оборотится в камень или дерево, проскачешь мимо – и не заметишь…
– Говорят, Избора на Подол позвали, не то к златокузнецу, не то к оружейнику какому-то дитя лечить. Ежели сейчас нагрянуть, так, может, и достанем? – возбуждённо заговорил подвижный рыжеусый десятник, оглядываясь на сотника, как бы ища его поддержки и одобрения.
– Пустое, – вновь повторил старый сотник. – Во-первых, нам велено тут быть, а не Подолом рыскать, а во-вторых, подумай, кто ж тебе волхва выдаст, коли он твоё дитя лечит…
Ещё немного постояв с дружинниками, Славомир вернулся к терему. Из окна гридницы доносилась взволнованная речь Алексиса, на высоких тонах живописующего момент бегства от обозлённых киян.
«А ведь это из-за него и других христианских служителей мы с Кандыбой стали врагами, – пронеслось в голове Славомира. – Да и между княгиней и Святославом они борозду разделения роют…»
Охоронец ещё раз искренне пожалел, что вертлявый византийский духовник с приспешником ускользнули от разгневанного люда. «Ух, отродье чёрное!» – в сердцах выругался про себя Славомир. Затем, чуть постояв и о чём-то подумав, он решительно зашагал в сторону хозяйственного подворья.
Когда выводил коня через небольшую калитку чёрного хода, строго взглянул на молодого старательного охоронца и предупредил:
– Я соседние улицы с той стороны объеду, проверю, всё ли в порядке. А ты гляди в оба, кроме меня через эту калитку никого не впускай и не выпускай. Вернусь – постучу вот так. – Он несколько раз стукнул по калитке резной рукоятью плётки.
Выйдя на тихий переулок у оврага, поросшего непроходимым верболозом, Славомир огляделся, вскочил в седло и медленно поехал прочь. Когда переулок свернул влево, охоронец, вновь убедившись, что за ним не следят, пришпорил коня.
На Подоле он остановился у дома скорняка Комеля. Тот был во дворе. С годами участник ледовых побоищ ещё более заматерел, приосанился, в висках засеребрилась седина.
– Эге, брат Комель, ты совсем стал одинаков, что в длин, что в ширь! – засмеялся охоронец, с удовольствием пожимая железную десницу скорняка.
– Да и ты, Славомир, тоньше не становишься, – улыбнулся Комель, бросив пытливый взгляд на охоронца и мельком оглядев улицу.
– Кожа добрая нужна для сёдел, да и сбрую кой-какую подновить надо. А сыромятных ремней, сам знаешь, какая прорва в теремном хозяйстве требуется, потому к тебе и пожаловал, – громко сказал Славомир, проходя вслед за скорняком в крепко пахнущую замоченными кожами мастерскую, в которой никого не было.
Когда дверь за ними плотно закрылась, Славомир тихо сказал:
– Кудесника Избора по всему граду ищут, уже ведают, что он на Подоле лечит дитя то ли у златокузнеца, то ли у оружейника. Велено доставить волхва к Гарольду, как зачинщика смуты. Варяги Свенельдича по всем улицам рыщут, на воротах и выездах из града стража усилена. Всё, мне на месте надо быть. Прощай, Комель!
– Прощай, брат Славомир, дякую!
Княжеский охоронец вышел первым, громким голосом как бы продолжая разговор:
– Ладно, значит, через пару дней пришлю тебе своего человека с теремного двора, дашь ему образцы кожи и ремней, а там решим, чего и сколько надобно будет, ежели товар хороший.
– За товар не сомневайся, у меня лучшие в Киеве кожи для сёдел, всяк скажет! – пробасил в ответ Комель, хлопнув на прощание Славомирова коня по крупу. Тот скосил на скорняка сторожкий взгляд, а когда почуял в седле хозяина, тут же рванул с места.
А ещё через четверть часа златокузнец Ермила прощался с Избором, уговаривая его взять два приготовленных куля.
– Всё равно ведь не в руках нести, отче! Другим кудесникам гостинцев от нас, подольчан, передашь. До лодки я сам снесу…
Уже густели сумерки. Подхватив кули, Ермила незаметно провёл Избора огородами и овражками к берегу реки, где их уже поджидала лодка рыбака Щура. Река Глубочица протекала через весь Подол и впадала в Почайну, а та в Непру.
– Дякуем с женой тебе, отче, за внука, от всего сердца! – уложив кули в лодку и усадив Избора, горячо попрощался Ермила. – Утихомирится в Киеве, не обидь, заходи в наш дом, хоть среди дня, хоть среди ночи. Всегда тебе рады, отец, да хранят тебя Боги!
– Будь здрав, Ермила, и вся семья твоя, мир вам да лад! – отвечал Избор.
Лодка чёрной тенью неслышно скользнула по тихой воде и скоро исчезла в сгустившемся вечернем тумане.
А в предрассветный час она устало ткнулась носом в песчаную отмель далеко ниже Киева, у Берестянской пущи.
Когда солнце взошло над верхушками деревьев, оно увидело на лесной дороге троих кудесников. Избор возвращался к себе на заимку, а с ним – Хорсослав с Добросветом, молодым жрецом, которого прежде называли Степко. Они шли молиться Перуну и прочим Богам, чтобы те не оставили Русь в беде, помогли Святославу разбить хазар, а Киеву дали лад и разумение.
Путь волхвов пролегал мимо небольшого – в несколько землянок – огнищанского поселения. Узрев кудесников, из крайнего двора выбежала пожилая женщина, на ходу отряхивая от муки передник.
– Погодите, честные кудесники! – окликнула она.
Волхвы остановились. Женщина стала говорить, запинаясь то ли от быстрой ходьбы, то ли от волнения.
– Примите от меня дар простой – мешок проса да рыбы солёной. А спросите у Богов, живы ли муж мой и сын ненаглядный? Тоскую я и плачу все дни, вестей от них не имея…
Избор огладил свою бороду, переглянулся с другими кудесниками.
– Принеси-ка, жена, воды. Да не бойся, неси ведро до краёв полное!
Огнищанка метнулась под навес, где у неё стояла бочка с наношенной с утра свежей водой. Зачерпнула ведро, так что через края полилось, принесла кудесникам и ковш захватила – пейте, отцы, сколько надобно!
Однако Избор ковша не взял, а пристально стал глядеть в воду. Потом провёл над ней рукой, как бы протирая невидимое зерцало.
– Наклонись и ты, жена, посмотри!
Огнищанка наклонилась, вглядываясь.
И вдруг увидела в той воде степь широкую с курганами, и увидела, как травы по ней волнуются-расстилаются. И едут по ним всадники – воины киевские, а крайний слева – муж её Звенислав, и сынок Вышеслав едет рядышком. Обернулся тут Звенислав к сыну, что-то рёк ему, и оба весело рассмеялись.
Как узрела то огнищанка, руками всплеснула, за сердце схватилась. А вода замутилась, и пропали образы.
Заплакала Живена от радости:
– Дай вам Световид лета долгие, что порадовали меня, старую, – увидела мужа с сыном живыми и невредимыми. Тяжкий камень с души свалился, красно дякую вам, отцы! Младобор! – кликнула она выглянувшего из коровника младшего сына. – Принеси вязанку рыбы и мешок проса из амбара!
В это время послышался стук копыт, и на дорогу из-за поворота выскочил всадник в одеянии киевского дружинника.
– Здравы будьте, старцы! – поздоровался он, осаживая коня.
– И ты здравствуй. Чего ищешь, посланник киевский?
