Чингисхан. Пенталогия (ЛП) - Иггульден Конн
Продержался город лишь день. Мункэ дал Хулагу меньше пушек, чем Хубилаю, но их все равно хватило. Хулагу выстроил восемьдесят пушек в ряд, и те пробили ворота двумя залпами блестящих ядер. Паузы не последовало – пушки стреляли и стреляли, дробя камень и тела защитников города. Тумены равнодушно следили за штурмом, ожидая приказов Хулагу.
Остановился он лишь из желания сэкономить порох. До чего ему нравился грохот, который он мог поднять одним взмахом руки! Разве не упоительно крикнуть: «Штурм!» – и наблюдать, как рушится городская стена?
Тем же вечером Хулагу заслал в город своих людей, чтобы они поживились первыми. Девушек насиловали, затем связывали в плачущие группы – товар для будущих сделок и азартных игр. Стариков и детей убивали на месте – проку от них не больше, чем от калек. Из каждого дома выгребали золото с серебром и кучей сваливали на центральной площади для взвешивания и оценки. Хулагу возил с собой кузни. Он привык плавить благородные металлы, отделяя их от примесей и нечистот, отслаивавшихся от плотного золота. Руководили переплавкой персидские химики, отправлявшие древние украшения в огонь. Тысячную часть собранного мародеры присваивали и делили между собой. Все уже изрядно разбогатели; Хулагу пришлось срубить сотни деревьев и ждать, пока из них сделают телеги, чтобы везти добро.
Многие защитники упали наземь вместе со стенами, кашляя и давясь пылью. Иные хотели сдаться, но Хулагу встретил их презрением и теперь с удовольствием наблюдал, как их трупы колышутся на ветру. Он не вешал несчастных за шею, чтобы быстрее умирали. Некоторых подвешивали за ноги, но в основном веревку продевали под мышками и через бреши в животе – пусть истекают кровью. Мучились несчастные долго, их крики разносились по холмам.
Когда город подожгли, Хулагу жестом велел Илугею перерезать путы, удерживающие пленников. Все они храбро сражались, но пушечных ударов не выдержали. От десятитысячного населения осталась жалкая группа, но к ним у Хулагу была хоть тень уважения. В мрачной тишине он наблюдал, как пленные растирают запястья. Двое из девятерых всхлипывали, остальные смотрели с немым ужасом и бессильным гневом. Их настроение пьянило Хулагу, как доброе вино, и придавало сил.
Местным наречием он не владел, поэтому слова его переводил один из химиков, мусульманин в тюрбане по имени Абу-Карим.
– Я дам вам коней, – пообещал Хулагу. – Вы поскачете перед моими воинами, подводами и пушками. Поскачете на запад и на юг, и каждому встречному велите открыть мне двери, отдать жен, дочерей и богатство. Тогда я, может, сохраню им жизнь. Скажите каждому: если город, малое поселение или хотя бы дом запрется передо мной на засовы, их ждут разрушения и боль – такая, что земля застонет.
Хулагу развернулся и поскакал прочь, не дожидаясь, пока переведут его слова. К юго-западу отсюда лежал Багдад, халиф которого изощрялся в угрозах и лжи. На севере же Хулагу манили крепости ассасинов. Он заворчал, не зная, на что решиться.
Глава 14
Сколько людей суетились вокруг Хубилая! Кто рыл выгребные ямы, кто занимался лошадьми, кто готовил еду для мужей и сыновей. Прежде Хубилай не знал кочевой жизни, но, как ни странно, она приносила ему умиротворение. Глядя вдаль, он вновь подивился тому, что привел на юг целый народ. Полмиллиона людей числилось в колонне, которая двигалась вдоль границы империи Сун. Точного числа Хубилай даже не знал.
Негромко застонав, он расправил спину. Жена и сын готовили ему юрту, хотя, как заметил Хубилай, от маленького Чинкима толку было немного. На семью Хубилая приказы Мункэ не распространялись, и десятилетний парнишка носил цзиньскую шелковую рубаху, узкие штаны и мягкие сапоги из овечьей кожи. Черный хохол болтался туда-сюда в такт каждому движению мальчишки. Хубилай чуть не расхохотался, когда Чинким стащил целую горсть горячего резаного мяса из горки, которую Чаби раскладывала по сумкам. Жена отвернулась буквально на миг, но мальчишка был проворен. Пока она не обернулась, Чинким затолкал мясо в рот. К несчастью – или, наоборот, к счастью, – именно в тот момент мать о чем-то его спросила. Чаби обожала и баловала своего первенца, но бдительность от этого не притупилась. Чинким попытался ответить с полным ртом мяса, а когда она ткнула его в живот, изо рта мальчики брызнул мясной фонтан, и он захихикал.
Хубилай улыбнулся. Его до сих пор удивляла сила чувств, накатывавших на него, когда он смотрел на свою семью. И восхищался не только сыном. Рядом с семьей он вдруг понял собственных родителей. Его отец отдал жизнь за спасение хана, и лишь сейчас Хубилай понял истинное значение его жертвы. Тулуй действовал ради народа, понимая, что больше не увидит жену и сыновей. Его поступок делал их должниками и оставлял ощущение, что, как бы достойно они ни жили, с отцом-героем им не сравниться. То же самое тяготило и Мункэ, но, как ни старайся, одобрения мертвого не получишь.
По крайней мере, брат не ограничивал его ни в людях, ни в обеспечении. Орлоком Хубилая стал Урянхатай, его помощником – Баяр. В арсенале у войска имелись двести пушек и тысячи накрытых тяжелой парусиной подвод с порохом и нужными устройствами. Войско обслуживали девяносто четыре тысячи обозников. Погруженный в задумчивость, Хубилай рассеянно наблюдал за теми, кто ошивался поблизости. Как только он закончит трапезу, к нему сразу пристанут с вопросами, проблемами, жалобами. Хубилай вздохнул. Тяжело. Вечерами он валился с ног от усталости и мгновенно засыпал, а поднимался затемно, чтобы тренироваться в обращении с луком и мечом. Но когда доспехи перестали казаться тяжелыми, Хубилай почувствовал благодарность Мункэ за перемены, на которые тот его сподвигнул. В военном искусстве хан разбирался лучше младшего брата. К сожалению, больше он не разбирался ни в чем…
Зачесалась подмышка – Хубилай просунул палец меж металлических чешуек и поскреб болячки, кряхтя от удовольствия. Жизнь налаживалась. Он смотрел на цзиньские владения, и перед его мысленным взором из тучной земли пробивались ростки. Несколько крашеных колышков, которые он воткнул в землю, ознаменовали новый этап в его жизни. Яо Шу помог сдать в аренду тысячи участков с правом оплачивать ее с первых урожаев. Если цзиньские крестьяне разбогатеют, Хубилай получит две пятых от их дохода. Этого хватит, чтобы построить город на севере.
Вот она, настоящая мечта, нечто большее, чем несметное скопище коней и воинов, заслонявших Хубилаю горизонт. Пока городом условно считался огромный квадрат, размеченный на лугу, но люди Хубилая уже назвали его Шанду, или центральной столицей, а не владеющие цзиньским – Чжунду. Хубилай прошептал это слово вслух.
Чаби со вздохом вытерла лоб и велела Чинкиму отнести тарелку к печи. У Хубилая рот наполнился слюной. В последнее время есть ему хотелось постоянно. Чаби встала и потянулась. Хубилай перехватил ее взгляд, такой же усталый, как у него самого. Фантазии о дворцах рассеялись, в животе заурчало.
– Ты принесла мне вина? – спросил он.
– Конечно, – ответила Чаби. – Надеюсь только, бурдюк ты не опустошишь и завтра не будешь жаловаться, что голова раскалывается. От меня же сочувствия не жди.
– Я никогда не жалуюсь! – возмутился уязвленный Хубилай. – Молчу как рыба.
– Так сегодня утром вокруг юрты бродил кто-то другой? Ругался и выяснял, кому понадобилось красть его шапку? Я думала, это ты, и очень на это надеялась, потому что ночью тот кто-то не давал мне покоя.
– Да тебе сон приснился!
Чаби усмехнулась, убрала длинную прядь от лица и быстро подколола ее. Хубилай беззастенчиво уставился на ее грудь, шевелившуюся под платьем, и Чаби фыркнула.
– У двери ведро чистой воды. Вымойся, старый козел! И не витай в облаках, не то еда остынет. Ты все равно будешь жаловаться, да только я слушать не стану.
Чаби вошла в юрту, и Хубилай хмыкнул, услышав, как она распекает Чинкима за кражу мяса.
Выступая из Каракорума, царевич не знал, как быстро доберется до границ империи Сун. Мункэ стал ханом уже два года назад, и половину того времени Хубилай со своим войском двигался на юг. Его тумены не расставались с семьями, поэтому недовольства в их рядах не было. Воины не останавливались, чтобы жить. Для них поход и был жизнью, а не просто переброской на юг. Вечерами они играли с детьми, пели, любили, ухаживали за животными, занимались тысячей дел, которыми можно заниматься где угодно. Человеку, почти всею жизнь прожившему в Каракоруме, это казалось странным.
