Чингисхан. Пенталогия (ЛП) - Иггульден Конн
Сулейман смотрел на юношу чуть ли не с нежностью, удивляясь, что у него самого сбилось дыхание. Старость не радость! Он и дальше поучал бы молодого идиота, не появись его сын. Рукн-ад-Дин
[18]
поднялся в комнату, едва взглянув на Хасана.
– Отец, они прислали ответ.
Слова сына расстроили Сулеймана, и он застыл в задумчивости, потирая трость большим пальцем.
– И что они говорят, сынок? Выкладывай, не тяни.
– Гонца отпустили с миром, – сказал Рукн-ад-Дин, покраснев. – Но нам велено покинуть крепости.
Сулейман жестом велел Хасану подняться и убрать трость. Как ни странно, порой с простаком ему было удобнее, чем с сыном. Молодой слуга как любимый пес: ничего особенного от него не ждешь, и он не разочарует.
– И больше ничего? – уточнил Сулейман. – Ни условий, ни встречных предложений? За все мои старания ханский братец Хулагу не предлагает ничего?
– Ничего, отец, прости.
Сулейман никак не отреагировал, даже не выругался. Показывать свои чувства бесполезно, или, чего пуще, на руку врагам. Даже распаленный избиением Хасана, он говорил спокойно, чуть ли не доброжелательно.
Тут Сулейман расслышал звон фарфоровых чашек. Звенящие сосуды несли вверх по винтовой лестнице. Сулейман улыбнулся в предвкушении удовольствия.
– Рукн-ад-Дин, пора пить чай. Составишь мне компанию?
– Конечно, отец, – отозвался тот.
Он не услышал приближения женщины, и когда она вошла с тяжелым подносом, повернулся к ней в полном удивлении. Порой отцовские способности казались Рукн-ад-Дину почти мистическими. Сулейман знал все о своем за́мке – от малейшего звука до физических и умственных возможностей каждого из слуг.
Хасан быстро обернулся, заслышав женскую поступь. В переводе с арабского Камиила означает «самая совершенная», и красота этой женщины полностью соответствовала ее имени: волосы черные, кожа оливковая, при ходьбе бедра колышутся так, что глаз не отвести.
Сулейман хмыкнул, видя телячий восторг Хасана. Два года назад он забавы ради сделал Камиилу женой слуги. А потом наслаждался смятением дурака, когда тот сообразил, как ему повезло. До Камиилы у Хасана женщин не было, вот потеха! Нащупывать чужие слабости Сулейман умел мастерски. Из Хасана можно было веревки вить, только бы Камиилу не наказывали. С чувствами молодого идиота Сулейман обращался виртуозно, как художник с полотном. Многое из происходящего между супругами он записывал в назидание будущим членам секты. Подробных письменных источников об ассасинах существовало немного, и Сулейман с удовольствием обогащал мир знаниями.
Камиила подала чай, ни разу не взглянув на мужа. Сулейман восхищался ее самообладанием. Собаку можно обучить лишь простейшим командам, а вот люди поразительно многогранны и покладисты. В присутствии господина Камиила словно не видела Хасана. Сколько раз Сулейман до крови избивал молодого идиота, чтобы выжать из нее хоть слово. Он знал, что Хасан влюбится в знойную красавицу, а вот взаимность Камиилы стала чудом. Сулейман держал чашку сухими ладонями, вдыхал тонкий аромат чая и украдкой наблюдал за происходящим. Если бы он только мог помыкать монгольскими военачальниками так же ловко, как своими слугами!
Камиила поклонилась, и Сулейман медленно провел пальцем по ее скуле.
– Ты очень красивая, – похвалил он.
– Господин, вы так любезны, – отозвалась женщина, не поднимая головы.
– Да, – отозвался Сулейман и, допивая чай, оскалил желтые зубы. – Цветочек, забери с собой Хасана. Мне нужно поговорить с сыном.
Получив дозволение уйти, Камиила поклонилась и выплыла из комнаты; Хасан, не справляясь с трясущимися руками, – следом. Сулейману вдруг захотелось позвать их обратно, но он не успел: заговорил Рукн-ад-Дин, в глазах его пылал гнев.
– В доказательство нашей решимости можно уничтожить крепость в Ширате. Надежной ее и так не назовешь: сплошные ящерицы да растрескавшиеся камни. Если на виду у всех уничтожим ту крепость, получим еще год. Кто знает, вдруг за это время монголы уйдут?
Сулейман взглянул на сына, в очередной раз пожалев, что не оставит умного наследника. Сколько лет он надеялся на рождение сына, похожего на него самого, но те надежды давно умерли.
– Тигра не успокоишь, скармливая ему собственную плоть. – Хасан с Камиилой ушли, и теперь Сулейман злился на Рукн-ад-Дина, прервавшего его забавы. – Если мне уготована столь мерзкая участь, без боя крепость не отдам. Надо выяснить, чего добивается этот воитель, и молиться, чтобы он не оказался таким, как его дед Чингисхан. Думаю, нет. Таких, как Чингис, мало.
– Не понимаю, – отозвался Рукн-ад-Дин.
– Это потому, что ты человек слабый. Ты раб своих аппетитов, поэтому отрастил пузо и ходишь к моим докторам, чтобы те свели бородавки с твоего мужского достоинства. – Сулейман остановился: решится сын ответить на его оскорбления? Рукн-ад-Дин молчал. Старик насмешливо фыркнул и продолжил: – Когда Чингисхан явился к моему отцу, он желал только разрушать и покорять. Богатства не хотел, власти и титулов ему хватало. К счастью, сынок, на земле таких немного. Остальные чего-то домогаются. Ты предложил этому Хулагу мир, и он отказался. Предложи ему золото – увидишь, что он скажет.
– Сколько мне ему дать? – спросил Рукн-ад-Дин.
– Ни одной монеты, – со вздохом ответил Сулейман. – Ни единой. Привезешь подводы с золотом – а Хулагу начнет гадать, сколько мы утаили, и еще сильнее захочет снести наши крепости. Даже Чингисхан собирал дань с городов, потому что его окружению нравился блеск рубинов и благородных металлов. Предложи… ровно половину того, что у нас в казне. Если откажется, мы предложим в два раза больше.
– Ты позволишь мне отдать Хулагу все? – изумленно спросил Рукн-ад-Дин.
Отец ударил его по лицу с такой злостью, что от боли и неожиданности молодой человек упал навзничь. Когда Сулейман заговорил, голос его звучал совершенно спокойно.
– Какой прок от золота, если падут Аламут и Шират? Нам на целом свете никто не страшен, кроме монголов. Они не должны прийти сюда, сынок. Вечно не простоит ни одна крепость, даже Аламут. Я бы даже одежду свою Хулагу отдал, если бы он хоть ненадолго оставил нас в покое. Может, золото его убедит… Поживем – увидим.
– А потом? Что будет, если он откажется от золота? – спросил Рукн-ад-Дин, щека которого еще пылала от пощечины.
– Если Хулагу откажется от золота, мы разрушим Шират, некогда лучшую из наших крепостей. Сынок, тебе известно, что я там родился? Тем не менее я готов пожертвовать Ширатом, чтобы спасти остальное. – Сулейман устало покачал головой. – Если же монгольскому царевичу не хватит этого, мне придется подослать своих лучших людей, чтобы отравили ему еду и вино, перебили охрану и уничтожили Хулагу спящим. Я стараюсь избежать этого, сынок. Не хочу гневить разрушителя городов, убийцу женщин и детей.
Сулейман на миг сжал кулаки. Его отец подсылал фидаев к великому хану, но добился лишь нового кровопролития. Чингисхан разрушил города и выкосил настоящую дорогу смерти – там, где он прошел, до сих пор пустыня.
– Если же не останется выбора, придется отнять у Хулагу жизнь. Тот, кто угрожает нашему существованию, не лучше моего козопаса. Погибнуть может каждый.
*
Хулагу смотрел, как на ветру колышутся трупы. Мункэ будет им гордиться. В походах на запад и на юг от Самарканда полководец не знал жалости. Теперь разлетится молва о новом хане, которого нужно бояться. Хулагу понял свое задание и теперь с жаром зарабатывал одобрение старшего брата. После штурма в городе остались лишь девять молодых людей: остальных жителей воины уничтожили. Река покраснела от крови, течение уносило тела. Хулагу любовался цветом воды: вот бы течение разнесло кровь на сотни миль, пугая каждого, кто ее увидит. Тогда его больше не встречали бы запертыми воротами.
По дороге на запад Хулагу сжег три маленьких города: убил немногих, зато разорил и обрек на голодную смерть местных жителей, забрав хлеб, соль и масло. Он не запомнил название городка с высокими стенами, где встретил отпор. Местные заперли ворота на железные засовы и укрылись в погребах, оставив солдат охранять стены.
