Русские качели: из огня да в полымя - Николай Васильевич Сенчев
— В таких опорках у нас только Андерсон щеголял. Лагерный Пикассо. Художник, — поясняет бывший начальник отряда бывшей колонии А.Шальнев, — а вот этой кружкой, возможно, пользовался Николай Рыжков.
— Тот самый?
— Да, тот самый — «афганец» …
Печать сообщала о жестокой судьбе русского парня. Вихрь афганской войны занес его в США. С нетерпением и страхом выбирался он на Родину. Выбрался. Чтобы быть осуждённым военным трибуналом.
— Сидел здесь один, — с неохотой вспоминает А.Шальнев. — Вот с этих клумб срывал цветы и ко мне с поклоном: «Будь ласка, начальник». Куртуазный мужик, откуда-то родом из Ровно. Как глянул в его дело — волосы дыбом. Каратель. Младенцев расшибал насмерть о колеса автомашин.
— Как же он вышки избежал?
— Трибунал решал… До разоблачения, говорят, ударно трудился, ордена получал.
Колоритна тоже фигура одного артиста, завербованного в своё время немецкой разведкой. Он в лагерных концертах с чувством исполнял песню «Партия наш рулевой». Или другой каратель, за жестокость носивший кличку Гитлер. Ну и Степан Затикян, запомнившийся москвичам по бессмысленным жестоким взрывам в метро в 1977 году. Ещё до этого он отсидел в Дубравлаге четыре года за антисоветскую деятельность. Вышел на свободу и после организации кровавых терактов в Москве был приговорен к расстрелу.
Под впечатлением рассказа о фашистских пособниках и разного рода садистах стали знакомиться мы с уникальной тетрадью — своего рода хроникой диссидентского движения 60-х и 70-х годов — время брежневского правления. Неизвестный хозяин этой летописи, вероятно, офицер лагерной администрации, вёл досье на осужденных за антисоветскую агитацию и пропаганду. Характеристики предельно кратки: «Враждебно настроен», «Крайне враждебный». К кому?
Считается, что хрущёвская оттепель вызвала к жизни движение, не совпадающее с официальными установками. При Брежневе, поначалу смягчившим репрессивные меры, это движение получило новый энергичный толчок. Среди инакомыслящих появились рабочие, военнослужащие. Радикальнее становилось студенчество. В ответ, по закону противодействия, — усиление карательного нажима.
Что знали у нас тогда обо всем этом? То, что Сахаров и Солженицын отщепенцы. Писатели Синявский и Даниэль — очернители и хулители… В общем антинародные элементы.
Читаем в тетради: «Андрей Донатович Синявский. Русский, кандидат филологических наук. Осужден 16 февраля 1966 года за антисоветскую агитацию и пропаганду, срок — 7 лет». Крохотная тюремная фотография. Спокойные, чуть печальные глаза, открытое лицо, борода. Чем-то напоминает Глеба Успенского.
— В начале семидесятых годов я работал в Явасе. Как раз в это время заканчивался срок у Синявского и Даниэля, — рассказывает В. Хухлынин, бывший заместитель председателя КГБ Мордовской АССР. — Если Даниэль был таким шебутным, крикливым, то Синявский, наоборот, вёл себя корректно, сдержанно. Оба от заявлений о помиловании отказывались, виновными в преступлении себя не считали. На лесоповале, как утверждают теперь в некоторых изданиях, Синявский никогда не был. Заключенные «тройки» (колония № 3), где он сидел, изготавливали мелочёвку из металла, дерева. Синявский после смены занимался Пушкиным. Книг много выписывал.
Судя по безымянной тетради, движение диссидентов было отнюдь не разрозненным и стихийным, как некоторые представляют. В 1968 году лагерь принял в свои объятия сразу целую группу ленинградских учёных и студентов. Среди них Е. Вагин, научный сотрудник академического института русской литературы, специалист по Достоевскому, В. Платонов, востоковед, ассистент кафедры африканистики ЛГУ, Н. Иванов, ассистент кафедры того же университета… Всего 25 человек. Организация называлась ВХСОН — Всероссийский христианский союз освобождения народов. Идейная платформа — учение о христианском социализме.
Почти одновременно с членами ВХСОН в Дубравлаг доставили участников рязанско-саратовской молодежной организации — братьев Вудки, Сенина. Им инкриминировали сочинение книги «Закат “Капитала”».
— А у вас не возникало ощущения, что некоторые из заключённых осуждены понапрасну, что преследовались мыслящие люди, глубоко и искренне переживавшие за судьбу страны? — спрашиваем мы В.Хухлынина.
— Если бы я так считал, то, наверное, сменил китель офицера госбезопасности на робу арестанта, — говорит В. Хухлынин. — Не скрывая симпатий к таким людям, как Синявский или Вагин, я был убежден: нарушил закон — отвечай. Другой вопрос: кем закон писан и для чего…
Профилактика инакомыслия доходила до абсурда. Один из заключённых попал сюда только за то, что в пылу воспалённого воображения заявил своему соседу, что непременно скоро станет Председателем Правительства СССР и убеждал всех в том, что марксизм в нашей стране досконально знали только Ленин, Сталин и он. Другой загремел в Дубравлаг за «антисоветскую пропаганду на лбу» — не очень патриотическую татуировку.
Мы слушали эти, как поначалу казалось нам, неправдоподобные истории и вспомнили один эпизод из печальной жизни Льва Гумилёва. Когда его оформляли на отсидку, Лев Николаевич спросил следователя: за что? «За то, что вы опасны», — сказал вежливый следователь. Чем же я опасен, — поинтересовался Гумилев. А тем, что вы грамотны, — невозмутимо отреагировал следак.
Я не являюсь антисталинистом, как не являюсь и его безумным поклонником. И у меня, как и у миллионов моих соотечественников, есть свой счет к тому времени, когда людей загребали мелкоячеистой НКВДэшной сетью и отправляли в лагеря. И за их сгорбленными понурыми спинами сурово маячил не только «кремлёвский горец». По всей стране, будто клонированные, множились унтер-пришибеевы: они стучали на брата, отца, сына, жену, мужа, соседа, сослуживца…
И если Сталин открыто вёл кровавую борьбу со своими политическими противниками, то с кем и за что вели свою крысиную войну доносители и осведомители разных калибров? Их никак не назовёшь идейными, тем более преданными социализму. Своими шкурническими помыслами они создавали себе маленькое обманчивое счастье. Но именно их доносительской энергией питалась и жила карательная система.
… Мы уезжали из Яваса со смятенным чувством. В своей будущей публикации нам не хотелось идти проторенной либеральной тропой. Это было бы, учитывая новые веяния Кремля, не так сложно. Достаточно было живописно изобразить людоедскую систему исправительно-трудовых лагерей и тебя взасос расцелует псевдодемократическая братия. Но это был бы однобокий журналистский взгляд.
Тогда мы решили воссоздать увиденное в Дубравлаге по правилам отстранённого наблюдения. Показать то, что видели и ощущали, абстрагируясь от своих взглядов и убеждений. Статья «Зона особо опасных» вышла в «Правде» 30 сентября 1990 года. Это было время наивысшего, пожалуй, накала низвержения советского прошлого.
