Русские качели: из огня да в полымя - Николай Васильевич Сенчев
ХХХ
Командировки в Мордовию и Пензенскую область всегда сулили неожиданные встречи, знакомства с неординарными людьми. Мордовия вообще привлекала своей самобытностью. Республика, находящаяся под боком у Москвы, сохранила свой патриархальный облик. В деревнях и поселках крестьянский быт удивлял своей суровостью. Через Мордовию со свистом шёл в Европу газ по экспортным трубам «Уренгой — Помары — Ужгород», а в селениях республики печи топили углем и дровами. Жители, многие из которых за всю свою жизнь не бывали дальше райцентра или Саранска, денно и нощно трудились на полях и фермах. А когда выпадал подходящий случай, то находили удовольствие в стакане водки.
Впрочем, республику нельзя было назвать пьющей. В этом эрзя и мокша всё-таки знали меру, но при этом умело и с мордовским упрямством накачивали угощением гостей. Я это понял сразу и старался избегать такого навязчивого и избыточного хлебосольства. В свою первую поездку в Мордовию я столкнулся со странным протоколом, в котором было расписано по часам, где и когда я должен побывать, где позавтракать и где пообедать, с кем встретиться. Секретарь республиканского комитета КПСС Павел Данилович Грузнов, предложивший такой план моей командировки, ничуть не смутился, а даже, как мне показалось, обрадовался, когда я эту программку на его глазах отправил в мусорную корзину.
Помнится, меня здорово озадачила структура управления республики. По количеству министерств она едва ли уступала Москве. В какой коридор не зайдешь, тут же наткнёшься на таблички с золотым тиснением. Министерство сельского хозяйства, Министерство жилкомхоза, Министерство социального развития, Министерство спорта и так далее… На восемьсот тысяч человек населения столько министерских портфелей!
Подобная структура была в советскую пору и в других автономных республиках. Это отражало бюрократический стиль управления, стремление чиновного люда быть в привилегированном статусе. Уже при Ельцине «министерская» болезнь расползлась вширь и вглубь. Почти во всех российских областях, независимо от их экономического потенциала и размера территории вместо управлений и отделов появились министерства, а в них — департаменты, управления и отделы. В Ульяновской области, к примеру, бывшее управление сельского хозяйства, получившее статус министерства, разрослось до немыслимых размеров, куда вошли разные аналитики, эксперты, советники, пресс-секретари… И это при том, что его распорядительно-управленческие функции фактически свелись к сбору статистических данных о работе частнособственнических аграрных предприятий и раздаче государственных субсидий. И так везде!
Любопытно, что накачивание мышц чиновничьего спрута происходило под привлекательным лозунгом, выдвинутым ближайшим соратником Горбачёва — А.Н. Яковлевым, о разгосударствлении, депаратизациии и дебюрократизации страны. Другой деятель, не мельче Яковлева, в каком-то телевизионном обсуждении утверждал обратное: советская власть потому так легко сгинула, что слишком мала была чиновничья гвардия и с недостаточными привилегиями. Видимо, эта мысль, высказанная в приступе откровения, стала впоследствии мотивом и обоснованием безумного расширения государственного и муниципального управленческого аппарата как основной социальной базы будущего постсоветского государства. Сейчас даже трудно назвать его численность. Открытых статданных нет. А кроме того, бездна чиновничьих контор закамуфлирована под различные агентства, корпорации, фонды, они как бы выведены за скобки госструктур и вообще не улавливаются статистикой.
С одним таким министром опереточного министерства Мордовии мы двинулись в отдалённый Ардатовский район. Министр оказался разговорчивым. Без умолку рассказывал о выдающихся представителях мордовского народа, упомянув, конечно, что сам Черномырдин чистейшей воды эрзянин. До этого другие люди убеждали меня, что Виктор Степанович крещёный еврей. В Чувашии его почему-то считали чувашем. Очевидно, будущий ельцинский премьер-министр производил на людей магическое впечатление, и все хотели видеть его своим соплеменником. А вот в Оренбургской области, где Черномырдин работал когда-то партийным функционером и где многие хорошо знали о его способностях, отзывались о своем земляке весьма сдержанно…
Да из нас, — вдохновенно говорил министр, — каждый второй — исполин. И он стал перечислять фамилии. Великий реформатор православной церкви Патриарх Никон — мордвин! Протопоп Аввакум — борец с никонианством и сожжённый никонианами тоже мордвин. Историк Василий Ключевский, Максим Горький, Василий Иванович Чапаев, маршалы Устинов и Ахромеев, лётчики Валерий Чкалов, Алексей Маресьев, певица Лидия Русланова, писатель Василий Шукшин — это же всё мордва!
Министр, утомившись называть фамилии, наконец выдохнул самое важное. Степан Эрьзя! Русский Роден. Человек, создавший историю человечества в скульптуре. Последнее утверждение, конечно, нужно воспринимать с натяжкой. Но образы Моисея, Карла Маркса, Ленина, библейской Евы, Иоанна Крестителя потрясают. Современный поэт Мордовии Светлана Ламбина под обаянием скульптуры «Ева» написала экспромтом замечательные строки:
В позе искушённо — виноватой,
Ты руками плечи обняла…
Впереди — библейская расплата,
Счастье материнского тепла.
К дереву прижалась беззащитно,
Плодородьем тело налилось…
Ева и природа тесно слиты:
Эрьзя знал — с тебя всё началось!
И вот мы приехали в село Баево Ардатовского района, где в 1876 году родился Степан Дмитриевич Нефёдов, взявший впоследствии своим псевдонимом название мордовской народности Эрьзя. Наверное, в истории человеческой культуры нет другого такого примера, когда деревенский ремесленник, резчик по дереву, иконописец, ставший ваятелем, назвался именем своего народа и это имя обессмертил на века и на весь мир.
Мы ходили по улицам Баево и министр, назубок знавший биографию Эрьзи, рассказывал о его родителях, простых мордовских крестьянах, о его первых опытах резьбы по дереву, о его учёбе в Москве, о том, как он создавал монументальную летопись революции, которую он принял всем сердцем. И наконец, рассказ о его жизни в Аргентине, где мордовский демиург первым в мире освоил технику скульптурной обработки субтропических деревьев альгарробо и кебрачо, которые по своей твердости едва ли уступают железу.
Где-то в складках старинного села, в сумраке деревянных домов наверняка теплится ещё жизнь людей, знавших и помнивших Эрьзю. И такого старичка-боровичка мы нашли. Он, такой маленький, скукоженный, сидел на завалинке дома и дремал. В ватной фуфайчонке, хотя на дворе был июнь, в белых шерстяных носках, в вязаной, от внучонка, шапочке, из-под которой торчали седые с желтизной космы. Помнит ли он Эрьзю? Старичок долго молчал, уходя далеко-далеко в своё детство, и переспросил: Стёпку что ль? А как же, сказал он, помню, но не сильно. Упрямец был. Ох,
