Синий Цвет вечности - Борис Александрович Голлер
Там на опушке — два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет — где отважный?
Кто выдет с ним на смертный бой!..
Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко… выстрел… легкий дым…
Эй вы, станичники, за ним…
Что? ранен!.. — Ничего, безделка…
И завязалась перестрелка…
Он освободился уже от поучений бабушки, скрылся в кабинете. Сюда она никогда не входила, когда он работал…
Но в этих сшибках удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет…
Из экспедиции Галафеева он писал Лопухину, которому помешал когда-то жениться на Сушковой. Может — правильно, может — нет, кто знает?
«У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов сряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и всё время дрались штыками».
…Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет…
«У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте <…> вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью» (из письма к Алексею Лопухину).
В цифрах он немного ошибается. Или не отвергает желания прихвастнуть. (Алексей — друг и родной брат Вари — Веры из «Княжны Мери». Может, и вправду эти странные стихи — поэма? журнал событий? письмо в вечность? — обращены именно к ней?)
Раз — это было под Гихами,
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Эти шесть часов боя (или то время, какое он принял за шесть часов) он мотался между Галафеевым, находившимся в арьергарде ближе к центру отряда, и медленно наступающими частями авангарда.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось…
Впереди был лес, тот самый, Гехинский. Он двумя клиньями выходил к дороге. По опушке его, перерезая дорогу, текла речка Валерик. Что берега ее отвесны издали не было видно. Артиллерия обстреляла на всякий случай лес, в ответ — глухое молчание. Ни звука…
…Впереди же
Всё тихо — там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Еще подвинулись; молчат;
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь всё спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Не долго длилося оно,
Но в этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Галафеев сказал Михаилу:
— Поторопите Фрейтага. Пусть двигаются!
И Лермонтов помчался на коне к авангарду, в котором было два батальона Куринского полка во главе с полковником Фрейтагом.
Фрейтаг подал знак снимать орудия с передков и начать движение…
Вдруг залп… глядим: лежат рядами…
Рядами — это два ряда Куринского полка!
Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов выносят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей…
Раненые пытаются отползти в сторону. Бегут санитары. Видение ползущих, ползающих в крови людей еще страшней, чем убитых.
…Что нужды? здешние полки
Народ испытанный… В штыки,
Дружнее! раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди…
Верхом помчался на завалы,
Кто не успел спрыгнуть с коня…
Он сам из тех, кто «помчался на завалы», «не успев спрыгнуть с коня». (Рассказать бы бабушке! Может, она бы не так настаивала на его службе? Даже в роли адъютанта!)
Полковник Фрейтаг был ранен сразу. В грудь…
Ура — и смолкло. — Вон кинжалы,
В приклады! — и пошла резня.
«Война совсем не фейерверк, а просто трудная работа…» — так будут писать век спустя правоверные его ученики. А он писал так:
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть…
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.
V
Нежданно появилась Ростопчина. Ее взволновал его быстрый уход от Карамзиных.
— Случилось что-то?
— Да нет, ничего. Случится — скажут!..
Бабушка даже от гостьи не умела скрыть своего недовольства ее приходом. Уныло юркнула в свою комнату. А когда он вышел к Андрею распорядиться столом, всё ж решила объясниться:
— И эта явилась? А ты знаешь, что у нее в Москве муж и трое детей — брошенные?
— Разве трое? Я думал, четверо! — сказал Михаил.
— И почему ты всё ищешь несчастий на свою голову?
— Я не ищу — сами находят!
Дети его не пугали. Что` дети? Он любил детей. Зато не выносил взрослых, давно растерявших детство в себе.
— Если б мать твоя бедная видела, что` ты сделал с собой, она б, наверное, запросилась у Бога обратно!
Он усмехнулся. Всё понял.
— Не бойтесь, родная! Я ж обещал, что не женюсь! Во всяком случае… — чуть помедлил, — при вас!
— Бабушка ненавидит меня? — спросила его Додо.
— Что́ вы? За что? Вот странные мысли, ей-богу!
Они выпили кофию с потрясающими пирожками, которые умел готовить только повар бабушки (начинка с рисом и с яйцом).
Потом Михаил прочел ей «Валерик», только что написанный. И как прочел! От начала до конца.
Уже затихло всё; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
…и что-то чиркал себе. Михаил и сейчас помнил. Так и стояло перед глазами. Что он чиркал? Может, как раз то, что Михаил записал сейчас стихами?
«Храбрый и распорядительный командир Куринского полка, полковник Фрейтаг, сам впереди вел на кровавый
