Синий Цвет вечности - Борис Александрович Голлер
— Очень.
— Ну… она вам рассказала, конечно, про жениха, который погиб на Кавказе? Благодаря чему ей пришлось…
Спросила насмешливо: мол, мы-то с вами, светские люди, понимаем, что эти женщины несут или способны нести!
— Оставим ей думать о себе, как ей хочется! — и скрылся за дверью.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию, — но вас
Забыть мне было невозможно.
Он не знал, о ком это было теперь, — но это было. И очутился вдруг у своего дома. В квартире, к удивлению, застал Столыпина.
— Куда ты пропал? Там все волновались.
— Я и пропал, чтоб волновались! Ты тоже беспокоился? Но ты-то знаешь меня!
— Оттого и беспокоюсь, что знаю!..
— Ладно, брось! Я, может, не заслужил права являться когда хочу, но хотя бы право исчезать…
— А где ты был?
— Где все мы бываем. Иногда! У Софьи Остафьевны.
— И девушка рассказала тебе свои беды — и почему она здесь?
— В точности! Знаешь, только… почему-то меня это меньше раздражает, чем все остальное!
IV
Поутру, за завтраком, бабушка снова стала наседать на него…
— Ты не хочешь все-таки встретиться с Меншиковым? Мне говорили, он искал адъютанта для Финляндии.
— Но я буду опять далеко от вас! — улыбнулся он успокоительно.
— А сейчас ты близко? Но я тогда тоже перееду в Финляндию.
В глазах ее показались слезы, а он не терпел, когда она плачет. Всегда готов был разбиться в лепешку — только б не плакала. В конце концов — кто он такой, чтоб приносить ей столько горя?
— Меншиков близок к государю! — сказала она с твердостью, отирая слезу.
— Тем более! — сказал Михаил, стараясь быть убедительней. — Так захочет ли он терять свое положение? И ради того, кто неприятен сюзерену?
— А ты уверен, что неприятен?
— Ну да. Чего только стоит поведение Бенкендорфа! Он, по-вашему, правда возлюбил так Баранта? Просто не хочет рисковать, вот и всё!
Он доел, чуть поспешая, яичницу и принялся за кофий.
— Закурить можно? — спросил виноватым тоном.
— Ну уж кури, что с тобой поделать!
Он все же попытался рассуждать:
— Все просили как могли — и кто мог… Жуковский говорил с наследником. С императрицей он тоже говорил. Известно, что названные сами также обращались по этому поводу к самому. И Философов и Бобринская… Философов точно беседовал с великим князем. Это к чему-нибудь привело?..
— Но скоро помолвка наследника с принцессой Гессен-Дармштадтской!
— Заранее говорю: простят кого угодно — кроме меня. Попомните мое слово! По поводу моих представлений к наградам за действия на Кавказе, говорят, государь лишь выказал неудовольствие, что генералы разрешили мне вместо пребывания в своем полку участвовать в экспедициях, где я мог отличиться. Какой ужас!
— Бог с тобой! Несчастный ты человек! — она перекрестила его. — Ты мне не оставляешь никакой надежды!
Заплакала снова. Он ткнул пахитоску в пепельницу, обнял бабушку…
— Ну не надо, не надо! Я виноват! Может, в самом деле смотрю слишком мрачно. Мне ж вон разрешили продлить отпуск. Может, еще продлят… А там… дадут авось просто выйти в отставку!
— Но не раньше, чем станешь адъютантом!
— Но я уже побывал адъютантом!
Слово «адъютант» для нее значило много.
— У кого? — спросила она недоверчиво.
— У генерала Галафеева. Начальника Двадцатой пехотной дивизии.
— Разве ты числился там адъютантом?
— Да. Это даже есть в представлениях. То есть как будто написано!
— Это не считается, — сказала бабушка, — если как будто.
Что он мог ей объяснить?
И к мысли этой я привык,
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не всё ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе, как турок иль татарин,
За всё я ровно благодарен;
У Бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса востока
Меня с ученьем их пророка
Невольно сблизили.
«Отряд <…> выступив из лагеря при крепости Грозной, переправился с рассветом по мосту через реку Сунжу и взял направление через ущелье Хан-Калу на деревню Большой Чечень…
С приближением отряда к деревне Большой Чечень неприятель стал показываться в малом числе и завел перестрелку с казаками, посланными для истребления засеянных полей…
Дошед до деревни Большой Чечень, оставленный жителями, и после сделанного там привала, отряд, предав селение это со значительными садами пламени, двинулся далее к деревне Дуду-Юрт.
В то же время истреблены казаками близлежащие засеянные поля».
Из «Из Журнала военных действий отряда на левом фланге Кавказской линии с 6 по 17 июля 1840 года», что велся от имени генерала. Лермонтов мог читать эту реляцию… не эту, так другую, а мог сам ее вести. Он ведь был адъютантом Галафеева и какое-то время в экспедиции входил в его штаб.
…И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днем,
Всё, размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью…
И нет работы голове…
— Это всё твои стихи наделали! Зря я нанимала Мерзлякова учить тебя их писать!..
Потом Раичу платила. Рисовал бы себе только. И то лучше!.. А как ты хорошо рисовал!
…Зато лежишь в густой траве
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз;
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком, повеся нос…
Он не искал слова и уж точно их не подбирал (как думала потом Ростопчина). Просто сон и явь мешались друг с другом и наполняли воображение. Он недаром принес в поэзию эту прозаическую интонацию. Ее нащупал еще Пушкин, но наполнил поэзией — он.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам…
Всё так спокойно: мы били, нас били… «Доставалося и нам». И никакого подъема голоса. Война — лишь затянувшаяся игра взрослых людей.
«С приближением отряда к деревне Большой Чечень неприятель стал показываться в малом числе и завел перестрелку с казаками, посланными для истребления засеянных полей. В этой перестрелке с нашей стороны легко ранен 1 рядовой и контужен другой».
Уж показалися значки
