Кунигас. Маслав - Юзеф Игнаций Крашевский
— Сговориться, — подхватил первый, — не так уж мудрено.
— Ну как же? Как же?
— Ночью легко спуститься с валов, — смеясь, отвечал спрошенный.
Наступило долгое молчание. Потом послышалось перешептывание.
— Так и надо сделать, — сказал старик, — а не то все подохнем.
— Поговорите с Репецом, поговорите с Веханом…
— Почему бы нет…
— Надо думать о себе…
Голос понизился так, что Собек ничего не мог разобрать, но он слышал ясно злорадное пересмеивание и оживленное бормотание. Но и того, что он слышал, было достаточно.
Осторожно, чтобы не выдать своего присутствия, встав с соломы, он вышел из конюшни и прошел на двор с другой стороны, желая увидеть лица заговорщиков. Он успел, обойдя здание, подойти ко входу в сарай. Мужчины уже ушли из него, остались только две женщины. Младшая кормила ребенка, а старшая, завернувшись в плахту, дремала возле нее. Но Собек твердо запомнил имена Репеца и Вехана.
Случай помог ему набрести на след опасности, о которой еще никто, может быть, не подозревает.
Невольный трепет охватил старика. Он сам не знал, что теперь делать.
Следить еще или тотчас же дать знать, кому следует? А вдруг вся эта болтовня окажется просто глупостью, а он успеет поднять тревогу? Собек, всю свою жизнь проведший в замках своих панов, глубоко к ним привязанный и разделявший все их надежды и опасения, встревожился не на шутку.
Когда настали сумерки, он тихонько вышел из конюшни, выбрался из первого двора и при входе во второй стал поджидать старого Белину. Он увидел его издали, спокойно отдающего приказания, и пожалел тревожить его покой всякими вздорными слухами.
Собек решил последить еще, справедливо рассчитав, что его серая сермяга поможет ему подслушать больше и лучше разузнать дело, чтобы не делать напрасной тревоги. Может быть, он жалел и людей, устами которых говорил голод и утомление и на которых он мог навлечь грозное наказание.
Пока Собек стоял, приглядываясь к тому, что делалось вокруг, и раздумывая, что ему делать, вдруг из-за строений послышался шум и крики.
Люди бежали в ту сторону.
— Бей, стреляй! — кричали им вслед.
Бросился туда старый Белина, а за ним и Собек, шум и крики все усиливались.
Никто не знал, что произошло. И только, выбежав на валы, старик узнал, что кто-то, пользуясь темнотой, спустился с валов и ушел в лагерь нападавших, хотя вслед ему пустили несколько стрел.
Часть вторая
I
В следующие дни в долине все оставалось по-прежнему. Новых сил не прибавилось в неприятельском лагере, а ранее прибывшие не отваживались подойти ближе. Замок усердно готовился к обороне. Старый Белина почти не уходил с валов. Прохаживался по дворам или заглядывал за рогатки, зорко следя за людьми, строго карая за всякий проступок и почти не зная отдыха. Когда голод начинал докучать ему, он шел и кричал, чтобы ему принесли пищу, и ему подавали ту самую похлебку, которую ели все. Даже не присаживаясь, он подкреплял свои силы и снова возвращался к своим занятиям.
Вид этого старца и его личный пример не позволяли и другим требовать большего. Никто не осмеливался роптать.
Валы со стороны речки и болот были увеличены, ограждены новыми рогатками, бревна и каменья были втащены наверх и приготовлены на случай нападения, а со времени бегства из замка одного из простолюдинов днем и ночью повсюду была расставлена бдительная стража.
Между тем лагерь, расположенный над речкой, бездействовал, словно он только угрожал своим присутствием, не предпринимая никаких решительных действий.
Напротив валов возвели, как будто для забавы, несколько виселиц, и, показывая на них, кричали:
— Это для вас!
Но этим и закончились все их труды. Они себе расхаживали по долине и над речкой, пели песни, ели и пили. Ночью разводили костры, а днем отправлялись на охоту.
Вшебору так и не удалось уговорить кого-нибудь прорваться из замка; а вдвоем с братом он не отваживался, да и не хотел бежать. Спыткова, которую он всячески убеждал, оставалась непреклонной и даже слушать об этом не хотела.
Другие тоже отворачивались от него, когда он начинал говорить об этом, и только пожимали плечами. Наконец и сам Долива потерял весь пыл убеждения, хотя про себя продолжал думать, что сидеть в Ольшовском городище было равносильно смерти.
Доливы были уже всем известны тем, что они всегда носились с каким-нибудь планом, поэтому им давали выболтаться, пока они не охладевали сами и не выдумывали себе чего-нибудь нового.
И осажденные, и осаждавшие развлекали себя тем, что посылали друг другу ругательства и угрозы. Небольшая группа людей подходила к воротам замка и, подперев руки в бока, вызывала противников на словесный поединок, в котором ни та, ни другая сторона не скупились на бранные слова. Плевали друг на друга, грозили кулаками, показывали на виселицы, на которых уже висели две собаки. Иногда кто-нибудь позадорнее бросал камень или пускал стрелу, и только ночь вносила успокоение.
Доливы почти с каждым днем все больше и больше тяготились этой однообразной жизнью. Они стали проситься устроить вылазку и предлагали себя в качестве предводителей, но и на это не последовало согласия. Так прошло дней десять, и, так как братья, проводя целые часы в бездействии у камина в большой горнице, постоянно с кем-нибудь ссорились, то в конце концов все от них отстали, и они расхаживали в одиночку, угрюмые и недовольные.
Но ссоры эти были несерьезные, на другой день все уже забывали о них, и разговоры начинались заново, и опять заканчивались спором. Когда наступал вечер, а с ним холод и тьма, братьев начинало тянуть в теплую горницу, они смирно усаживались у камина и молча слушали, но потом кто-нибудь из них не выдерживал и вставлял резкое замечание. Ему отвечали тоже в резкой форме, и ссора разгоралась.
И вот случилось однажды, это было уже на одиннадцатый день, не заметив того, что старый Белина потихоньку вошел в горницу и остановился поодаль, Вшебор в ответ на жалобы о том, что осада так затянулась и не видно было конца ей, заговорил недовольным тоном:
— Что за диво! Сидим в этой дыре, как кролики. Мужики смеются над нами и нисколько с нами не считаются. Да и правда! Уж давно надо было показать им, что мы еще сильны и не дрожим перед ними, так что даже носа не смеем из-за ворот высунуть.
— Попробуй-ка показать им нос, они его тебе оботрут! — сказал Лясота.
— Никогда! — воскликнул Вшебор. —
