Я знаю точно: не было войны (СИ) - Тарханов Влад

С лошадью на службе разу же возникли проблемы. Помог Аркадию старый боец с очень примечательной фамилией Конюхов. Звали его Макарием, было ему сорок шесть лет, и был он из конармейцев-буденовцев. Подо Львовом получил серьезное ранение, еле выжил, потом попал в отряды ВЧК, из которых и формировали пограничную службу на западных рубежах СССР. О боевом пути Конюхов рассказывал мало, о некоторых эпизодах не рассказывал никогда, но именно он помог молодому армянину-политруку освоиться с лошадью, понять ее нрав, научиться ухаживать за этой норовистой и такой деликатной штучкой. Очень скоро Аркадий перестал смущаться Макария, точнее, особенно его лица, изуродованного ожогом, а в строгом окрике опытного солдата были слышны не только повелительные интонации, но и явное одобрение. Довольно быстро он нашел общий язык с гнедой кобылой, которую ему предоставили для обучения, а вскоре пересел на молодого жеребца проверенной буденовской породы. С жеребцом опять возникли трудности — характер не покладистый, злобный, Аркадий долго искал подход к Кауру (так звали жеребца), действуя проверенным методом кнута и пряника. Как ни странно, но на этом этапе Конюхов советов молодому политруку не давал. Твой конь — твои проблемы. Но присматривал за Аркадием все равно. И когда тот лихо пронесся на Кауре по полосе препятствий, только тогда подошел к Аркадию и сказал: «Конь хороший, береги его!»

Отдушиной для Аркадия стали синеблузники. Как-то незаметно он старался в свободную минуту выбраться в город и попасть на их репетицию или выступление. Как-то само собой получилось, что Аркадий втянулся и стал выступать сам. У него был музыкальный слух, немного умел играть на гитаре, правда, гитару осваивал на слух, самоучкой, во время учебы в Ташкенте. А теперь все это пригодилось. Однажды он подменил заболевшего артиста, потом ему стали давать собственные слова и роли (конечно, роли — это громко сказано, но в действах синеблузников он оказался втянут основательно). И была ли причиной в этом его увлечении та самая девушка — Ребекка? Наверное, нет, если бы самому не нравилось, терял бы он время на это? Конечно же нет. Ему нравилось выступать, чувствовать зал, видеть одобрение людей, их реакцию на твои слова, чувствовать ту самую дрожь, которая называется экстазом… от искусства?

Аркадий задавал себе вопрос, так ли это. Что больше волновало его — это искусство или эта девушка? И не находил в себе ответа. Впрочем, времени было полно, в палате обхода еще не было, стояла звонкая тишина, которая бывает как раз перед таким событием — обходом главврача, когда медсестры и санитарки навели блеск, порядок и чистоту, с коридоров вытолкали пациентов по палатам и теперь только ждут. Это короткое время перед появлением толпы в белых халатах (главврач, вся его свита вплоть до ординаторов и интернов, а, еще дежурная медсестра, куда же без нее) Аркадий использовал для того, чтобы покопаться в своей душе. Дело это (копание) он не любил. Но все равно делать было нечего, газеты прочитаны, книги никакой под рукой не было, так что было время разобраться.

Наверное, это любовь. Или так Любовь, которая с большой буквы. Нет, что-то пока не то, пока что только ощущение, что это что-то новое, но очень приятное чувство. Что такое любовь? Аркадий знал это по родителям. Видел, как они относятся друг к другу, чувствовал, как их объединяет Чувство, которое позволяет жить. Отец вернулся с Гражданской инвалидом, но это не помешало матери продолжать его любить. Нет, в их маленьком глинобитном домике все было слышно — и шум любви в ночную пору, и разговоры в соседней комнате, и при этом никогда Аркадий не слышал, чтобы отец позволил себе поднять на маму голос, крикнуть, сказать что-то неприятное. Нет, он не был под каблуком, он просто был по-настоящему интеллигентным человеком. А что, разве воспитанный интеллигентный человек не может быть сапожником? А если хорошим сапожником? Ну, вот именно…

Наверное, он искал такую же женщину, как мама. Нет, не внешне, а внутренне. Анаит была очень сильным человеком, такие рождаются раз в сто лет, а среди женщин — раз в тысячу (Аркадию позволительно некоторое преувеличение в раздумьях о матери, не правда ли?). И все-таки он искал именно такой характер, железный, крепкий, женщину-лидера. А в их вроде бы патриархальной семье мама была настоящим лидером. Во всяком случае, в последнее время. Послушайте, разве одно то, что она сумела найти общий язык с хозяйкой-узбечкой, которая сдавала комнату (они жили в Ташкенте в маленькой комнате впятером), и не только найти общий язык, а уговорила ту разрешить ей выкармливать свиней. Армянке! В мусульманском квартале мусульманского города! Хозяйка поморщилась тогда и сказала: только так, чтобы не было их видно и слышно. Слышно и видно не было, но запах-то был! Вот тогда и пришли люди в дом и сказали хозяйке: что творят твои постояльцы, они выращивают грязных животных. И та ответила: я им разрешила. Скажите, это о чем-то говорит? И я о том же, о силе характера. Ребекка понравилась Аркадию именно своим характером, огненным, мощным, она была способна на Поступок, имела какой-то внутренний стержень, настолько крепкий, что танковая броня по сравнению с ним казалась простым стеклышком…

Но тут мыслеизлияния молодого политрука вынуждены были прерваться: в палату шумною толпою, нет, нет, не цыгане ворвались, а чинно вошли медицинские светила во главе с главврачом. Главврач госпиталя, профессор, доктор медицинских наук, был человеком грузным, на котором халат еле-еле сходился, на круглом полном лице блестело золотое пенсне, а короткие усики как-то совершенно не шли к безвольным губам, но все это было впечатление внешнее и не самое верное. Михаил Аксентьевич Аржанников был еще и человеком весьма энергичным, волевым, а его умение стоять по пять-шесть часов у операционного стола, проводя одну операцию за другой поражало и более молодых коллег. Они после часовой операции чувствовали себя выжатыми, как лимон, а тут пять часов отстоял, а сам как огурчик. Выкурит папироску, взглянет на молодежь и устроит сразу же разбор полетов по ходу проведения операции. Профессор присел на поданный ассистентом стул, выслушал краткое описание ранения, заставил больного приподняться, на секунду из-под пенсне проник пытливый взгляд опытного лекаря.

— Ну что, голубчик, вам несказанно повезло. Можно сказать, что вы у нас счастливчик. Продолжайте в том же духе. Вы идете на поправку. Так-с, а что у нас тут?

И главврач отвернулся, судьбой счастливчика более совершенно не обеспокоенный. Ему было кем заняться еще.

А Аркадий хотел было вернуться к своим мыслям, да только опять ничего толком из этого не получилось. Их палата была последней и врачебное сообщество переместилось куда-то дальше, а дежурная медсестра, Любаша, полноватая симпатичная тридцатилетняя женщина в самом соку зашла в их палату и спросила:

— Никому ничего не надо? Хотите, могу письмо написать, я карандаш взяла и бумагу, хотите?

Неожиданно Аркадий встрепенулся. Эта мысль показалась ему важной, очень важной и он попросил:

— Любонька, можно ко мне? А?

— Конечно, больной Григорян. — Любаша почему-то всех больных называла именно так «больной» и по фамилии. Пока медсестра устраивалась на стуле рядышком, Аркадий задумался. Как начать? Дорога Ребекка? Ривочка? Глупо, у нас ничего такого не было, даже серьезного разговора… Нет, дорогая все-таки можно. Или нет? Не хочется фамильярничать, и про что ей написать? Что был ранен? Хм… Так как про это напишешь? Что жив? А вдруг ей все равно жив я или нет?

— Так, больной Григорян, писать будем или нет? — прервала его затянувшееся раздумье Любаша. Аркадий встрепенулся, посмотрел на Любашу каким-то мутным взглядом, но тут же что-то в голове его переключилось, он медленно расцепил зубы и произнес:

— Пишите, Любонька: дорогая мама…

Глава тридцать третья. Счастливчик Аркадий

Глава тридцать третья

Счастливчик Аркадий