Изменники Рима (ЛП) - Скэрроу Саймон

- Борьба, которая была обеспечена римским серебром. И не секрет, что, когда Рим платит серебром, он требует выплаты бескомпромиссной лояльности и, в конечном итоге, отказа от суверенитета. Парфии не нужны римские лекции на тему тирании и скрытых средств, с помощью которых она может быть навязана другим.

Катон молчал, обдумывая слова и поведение своего пленителя. Трудно было определить степень преданности Хаграра своему царю. И все же было жизненно важно выманить это из него, чтобы лучше понять баланс сил в Парфии.

- Повелитель, я не могу отрицать правду того, что вы говорите. Но есть возможность и примирения. Рим и Парфия слишком долго были врагами, и с обеих сторон было пролито достаточно крови. Многие римляне устали от почти постоянной войны на восточной границе. И я уверен, что то же самое и в Парфии. Среди ее знати и вассальных царей должны быть некоторые, которые опасаются, что Вологез ведет их к дорогостоящей войне. Люди, которые предпочли бы, чтобы на престоле в Ктесифоне был новый человек, без необходимости рисковать дальнейшим конфликтом с Римом.

- В любой империи всегда есть недовольные, - признал Хаграр. - У Вологеза есть враги, как и у вашего императора Нерона.

- Полагаю, эти люди вам известны, повелитель? Вы не сочувствуете их помыслам? Ведь в случае войны ваши земли будут ближе всего к границе с Римской империей. Именно вы первыми будете держать удар сил, обрушившихся на Парфию. Я могу представить, что такая перспектива должна сильно давить на вас.

Хаграр сухо усмехнулся. - Вы можете себе это представить? Осмелюсь сказать, что можете. Но если вы на мгновение думаете, что я предам вам свои сокровенные мысли, то вы дурак, трибун Катон. Даже если бы я знал, кто из придворных является нелояльным – если они вообще есть, – я бы не назвал их вам. Тем более я бы не стал доверять вам в отношении собственной лояльности Вологезу.

Даю слово, что то, о чем мы говорим сейчас, не покинет пределы этой комнаты.

- Я вряд ли поверю слову римлянина, если я не могу даже доверять ни одному человеку среди моих слуг. Насколько я знаю, ваша цель здесь как в шпионаже, так и в заключении мира. Точно так же здесь, в моем дворце, есть много других, которые утверждают, что служат мне, передавая информацию своему хозяину в Ктесифон. О некоторых из них я знаю, и я удостоверяюсь, что они слышат именно то, что я хочу, чтобы они услышали и передали. Но я уверен, что мне еще предстоит открыть для себя множество других. Мужчины и женщины, которые мне очень близки. Так что вы поймете, почему я не хочу обсуждать какие-либо вопросы, касающиеся моей преданности царю.

- Я прекрасно понимаю, повелитель, - ответил Катон. - Итак, давайте поговорим более абстрактно. Если, скажем, Рим мог бы предложить союз с каким-либо конкретным парфянским правителем, который гарантировал бы его положение в качестве правителя его владений и избавил бы от опасений, какой бы то ни было судьбы, уготовленной для него Вологезом, я бы предположил, что заинтересованный человек был бы склонен очень внимательно рассмотреть подобное предложение.

Хаграр на несколько секунд пристально встретился с ним взглядом, прежде чем со смыслом ответил: - Я полагаю, что так. - Затем он откинулся на диване и скрестил руки. - Теперь я устал от ваших игр, мой римский друг. Оставьте меня. Идите и скажите своим людям готовиться к путешествию в Ктесифон.

- Хорошо, повелитель. - Катону было интересно, как Аполлоний отнесется к двойственным взглядам Хаграра, когда у них будет возможность обсудить этот вопрос. - Я уверен, что будет много возможностей возобновить нашу беседу во время нашего путешествия.

- Да. Это более чем вероятно. - Хаграр закрыл глаза и махнул рукой в ​​сторону двери. – Ступайте, трибун. Вы изрядно израсходовали мое терпение на сегодня.

*************

Глава XVII

Пять дней спустя на рассвете Катон с кормовой палубы наблюдал, как команда плоскодонной баржи своими шестами оттолкнуло судно от берега реки к течению реки. Накануне они проплыли мимо большого торгового города Дура-Европос и были почти на полпути к месту, где они должны были высадиться, и пересечь самую узкую точку между Евфратом и Тигром, прежде чем достичь парфянской столицы.

Все свободные члены экипажа и пассажиры были подведены капитаном к корме, чтобы поднять нос и облегчить работу людям, вытаскивающим корабль из илистого тростника. Тонкие стебли зелени зашуршали по деревянным стенкам, а затем высвободились и медленно заскользили на небольшом расстоянии от берега. Капитан прижал ладонь ко рту и выкрикнул еще один приказ, и люди экипажа побежали по местам, вставив длинные весла в штифты с обеих сторон, напрягаясь, пока они гребли, выводя судно с мелководья к середине реки.

Густой туман повис над водой, так что солнце было нечетким оранжевым шаром низко слева от них. Мгновение спустя камыши растворились в тумане, когда корабль двинулся дальше, и Катон почувствовал, как волосы на затылке у него защекотали, когда он оглядел гладкую поверхность воды, растянувшуюся вокруг них, прежде чем она растворилась в дымке. В этой сцене царила жуткая атмосфера, и ему пришло в голову, что именно так может выглядеть переход через Стикс, когда за ним придет смерть.

Он пробрался вперед и оперся на носовой поручень, глядя вниз на стеклянный водоворот воды вокруг форштевня, пока он неуклонно продвигал корабль вперед. Вперед смотрящий присоединился к нему, чтобы осмотреть поверхность мелководья и выкрикнуть корректировки курса моряку за рулевым колесом на корме.

- Какая-то жуткая обстановка, не так ли? - тихо сказал Аполлоний, присоединившись к Катону и глядя на туман.

И снова Катону показалось, что этот человек читал его мысли, и ему нужно было подавить раздражение, прежде чем он сможет ответить нейтральным тоном.

- Что случилось, Аполлоний? Теряешь самообладание?

- Отнюдь нет. Во всем этом есть что-то безмятежное. Как будто мы отброшены от реальности в некую вневременную пустоту, без направления, где все возможно. Во всяком случае, я воодушевлен.

- Воодушевлен? - Катон посмотрел на него, задаваясь вопросом, не сошел ли этот человек с ума. - Мы пленники в путешествии в самое сердце империи злейшего врага Рима. Я бы сказал, что наши шансы убедить Вологеза принять мир – не более одного к четырем. И если он выберет войну, я сомневаюсь, что мы когда-нибудь снова увидим свои дома. Даже если он позволит нам жить и будет держать нас в плену. Честно говоря, я не вижу в нашей ситуации особого повода для воодушевления.

- Нет? Я удивлен. Я ожидал, что солдат с твоим опытом упивается тем риском, на который мы идем. Ты ведь сталкивался с куда более серьезными опасностями, чем эта?

- Я сталкивался с опасностью в бою. Я сталкивался с опасностями вовлечения в большую политику. Но у меня всегда было ощущение определенной степени контроля над своими действиями. Но в этот раз? - Катон неопределенно указал на туман. - Я во власти событий и жив только по прихоти этих парфян. Меня это не воодушевляет. Я чувствую страх, Аполлоний. Страх, что я никогда больше не увижу своего сына и своих друзей. Страх, что они никогда не узнают, что с нами стало, если Вологез пожелает, чтобы мы просто исчезли. Я полагаю, что все по-другому для мужчины, у которого нет семьи. Нет друзей.

Это была хорошо рассчитанная ремарка, чтобы вновь прощупать прошлое агента. Аполлоний холодно взглянул в ответ.

- Откуда ты знаешь, что меня никто не ждет, трибун?

- Ниоткуда, но я думаю, что знаю тебя уже достаточно хорошо, чтобы поверить, что никого нет, о ком бы ты заботился или кто заботился бы о тебе. Все, для чего тебе нужно жить, – это азарт, связанный с риском для своей жизни, и, конечно же, высокомерное удовольствие считать себя несколько выше остальных с точки зрения интеллекта и расчета.

Губы Аполлония на мгновение сжались в плотную складку, и Катон удовлетворенно кивнул. - Это не очень приятно, когда кто-то заглядывает в твой разум, не так ли?