Святослав Рыбас - Красавица и генералы
И за этими словами утешения следовали другие слова, другая мысль уже оторванных от родного и перешедших черту обычной жизни людей.
Анна Дионисовна не уходила с крыльца и жадно слушала песню.
- Ой, да неужели... - взвился высокий голос.
- Да нас одиноких, - подхватили остальные. - Ой, да убивают, ой, да на войне!
Да, это была та самая провожальная казачья, и пели ее те, кто пришел в поселок воевать.
Анна Дионисовна прикрыла плечи ладонями и почувствовала пронизывающий холод.
Прислуга Леська бежала с цебаркой угля. На ее крепких щиколотках болтались черные чуни.
- Двери надо закрывать, раззява, весь дом выстудила! - сказала Анна Дионисовна.
- Да все обойдется, не мучайтесь, - ответила Леська.
Анна Дионисовна почувствовала, что переворачивается и тонет семейный мир, который она прежде никогда особенно не ценила. "Революция, - подумала Анна Дионисовна. - Я дворянка. Мои предки опирались на незыблемые законы, на царя, Бога, семью. Это было служение долгу. А я вместо родины хотела верить в народ, земство, электричество. Если б можно совместить Бога и электричество!"
Она догадывалась, что наступает что-то страшное, от чего она не сможет уберечься, и потому домашняя крепость, семья, теперь показалась ей единственной защитой.
Первым пришел Миколка, сын хуторской работницы Павлы. Он укрывался от казаков на лесном складе, окоченел и был не в силах рассказать что-то связное, только говорил, что побито множество и что видел, как Виктор уезжал на коляске с самой Григоровой. Выпив водки и чаю, он отогрелся, стал рассказывать об обороне рудника и вдруг, проникнувшись доверием к Анне Дионисовне, заявил, что Виктор предал шахтеров. Как предал? Что он сделал? Этого Миколка не говорил. Он твердил, что других расстреливали, но Виктора отпустили.
- Что ж, - не выдержала она, - лучше бы его убили, так?
- Других убили, - ответил Миколка. - Чем он лучше?
Анна Дионисовна не знала, как его убеждать. Глядя на пылающее лицо, на красные руки с черными ногтями, она видела одного из мирмидонян, муравья. из бесчисленного муравьиного рода, и ощущала, что ей хочется выгнать его вон. То, что Миколка не понимал, что перед ним мать, было не то что бестактно, а просто дико.
Она велела Леське налить Миколке еще чаю и ушла из кухни, чтобы больше не слушать его. Что ж, он был как раз из тех, кого надо было по земской традиции воспитывать и образовывать, прощая дикость, уповая на будущее. "Пусть казаки их научат", - подумала Анна Дионисовна. Она почему-то вспомнила, что когда-то курсистки посылали японскому микадо поздравительную телеграмму в связи с падением Порт-Артура, и Миколка был подобен нетерпеливым глупым эмансипанткам. С небольшой разницей. Он с товарищами отнял чужую собственность.
Когда пришел измученный грязный Виктор, Анна Дионисовна в беготне и хлопотах забыла про Миколку. Пока грели воду, готовились мыть Виктора в корыте, тот помалкивал. Леська не захотела поливать Виктору, отнекивалась, а Миколка на просьбу Анны Дионисовны грубо отказался:
- Не барин, обойдется.
- Полей-ка! - попросил Виктор.
- Пусть тебе казуни поливают! - ответил Миколка. - А я почекаю поливать. В его голосе звучала не злость, а ненависть.
- Какая тебя муха укусила? - спросил Виктор.
- Не обращай внимания, сынок! - сказала Анна Дионисовна. - Он не в себе. Претензия у него, что тебя не убили, как других!
- Меня хотели убить! - сказал Виктор. - Не веришь?
Анна Дионисовна наклонила ему голову, стала лить из ковшика, произнося с укоризной:
- Не верит! Ну и пусть не верит... Мы его приютили, обогрели, а там Бог ему судья.
Миколка вышел в коридор. Хлопнули одна за другой две двери. Значит, выскочил на крыльцо.
- Пусть охолонет, - сказала она. - Мыль голову.
Хотелось, чтоб сын стал маленьким и она могла бы его защитить, уберечь, спасти.
Вымытый розовый мальчик сидел за столом, рассказывал ей, как все было. В чем он был виноват?
- Видишь, вы захватили ее рудник, а она тебе жизнь спасла.
Он кивнул, потом вздохнул и сказал:
- Как можно убивать? Русский русского?.. - И добавил: - Если б я не побежал, они б и меня... Я ведь тоже...
- Что тоже?
- Стрелял, мама.
- Бедный! Ты стрелял?
До Анны Дионисовны дошло, что все ею услышанное - правда. Его едва не убили: он участвовал в покушении на частную собственность, преступил закон, охраняющий права личности и собственности.
- Ты живешь с мужем-социалистом, а до сих пор ни к чему не привыкла, сказал Виктор, заметно бравируя. - Рабочие не хотят, чтоб ими распоряжались, кому топор с голоду варить, кому так помирать... Они объединились посильнее, чем в твоем земстве кооператоры. Тут речь о жизни и смерти.
- Ты-то разве рабочий? - спросила Анна Дионисовна - Нужны долгие годы, чтобы твои некультурные рабочие дотянулись до твоего уровня. У тебя дед был рабочим, а ты - свободный, умный, гимназию кончил. Их объединяет только голод.
За дверью зашуршало, скрипнули полы.
- Ой, вже вымылися? - спросила, входя, Леська. - А где Микола?
Анна Дионисовна велела ей прибрать корыто и ведра и перебралась с сыном в гостиную.
Через несколько минут она уже знала, как быть, чтобы защитить его. Увезти на хутор! Пусть все утрясется, казаки усмирят шахтеров, вернется порядок. Да и как может быть иначе? Переворот в Петрограде, в ответ на который Каледин ввел в Донской области военное положение, - это ненадолго. Есть армия, которая должна защитить правительство; есть главный закон - не разрывать нить жизни, а сохранять и приумножать нажитое дедами и отцами. Другой нити не существует. Если ее обрубить, то она срастется заново.
Виктор с ней не спорил, и они решили завтра ехать на хутор.
- Леська! - позвала Анна Дионисовна. - Нечего ему на крыльце чужих приваживать, пусть на кухне греется.
- А он вже на кухне сыдыть, - с усмешкой ответила прислуга про Миколку.
К ночи пришел Москаль, а с ним еще какой-то незнакомый, высокий, с бескровным лицом, раненный в шею. Незнакомого уложили в зале на диван. Наверное, у него была перебита ключица, руку подвело.
- Надо бы приютить, - с виноватым выражением произнес Москаль. - Ты не против?
Он взвалил на нее тяжесть, не спросив, посильна ли она. Анна Дионисовна ничего не ответила.
- Я на часок, - прохрипел раненый. - Надо уходить.
- Куда уходить? - вымолвил Москаль и косолапо прошелся вдоль дивана. Я тебя оставлю, жена за тобой присмотрит. - Он выжидательно и сурово поглядел на нее: - Верно, Аня?
- Да-да, - кивнула она. - Что же теперь делать?
Она распорядилась греть воду, готовить простыню для перевязки и постель.
Миколка стал стаскивать с раненого сапоги. Раненый напрягся, снова закашлялся, дергаясь со стоном.
Виктор стоял за Миколкой, с болью смотрел в бескровное лицо, потом посмотрел на Анну Дионисовну, и она поняла, что он далек от мысли о хуторе.
Миколка стащил оба сапога, в гостиной резко запахло заношенными портянками.
- Вынеси, - велела она, отворачиваясь.
- Три дня сапог не снимали, - оправдываясь, сказал Москаль.
- Ничего, - ответила Анна Дионисовна. - Ты скоро идешь?
- Сейчас, - сказал Москаль.
- А что будет с нами? - спросила она.
Он не знал, что будет с ними, и стал говорить о каких-то красногвардейских отрядах, которые выбьют казаков.
Она не удержалась, спросила, а что же тогда? Кто обеспечит порядок? Вы же не признаете частной собственности ?
Раненый хрипло произнес:
- Главное, власть...
- Какая власть?! - повернулась к нему Анна Дионисовна - Вам-то она зачем? Главное, если я что-то понимаю, экономическая сторона. На что вы употребите свою власть?
- Мы отдадим власть народу? - сказал Москаль привычной фразой.
- И вы определите, кто народ, а кто ненарод? - язвительно спросила Анна Дионисовна, вступая в ненужный, как она видела, спор, но ей хотелось сказать все, что она думает. - Чем вы объедините нашу лоскутную империю - бедностью, пугачевщиной, ненавистью к богатым?
- Сейчас недосуг спорить, - хмуро сказал Москаль. - Собери мне тормозок.
- Бедные насытятся! Что тогда заставит их работать для пользы державы? - Она уперла руки в бока и подступила к нему вплотную, как это делала Хведоровна с Родионом Герасимовичем. - За тучными коровами идут худые коровы, верно я говорю? Твое равенство - это равенство баранов...
- Черт тебя дери! - выругался Москаль. - В своем ли ты уме? Там людей стреляют, гражданская война началась...
- Мама, не время спорить! - сказал Виктор.
- Я недолго у вас пролежу, - произнес раненый, поняв ее состояние. Суждено, видать, помучиться вместе.
Леська внесла кастрюлю с горячей водой, и Анне Дионисовне можно было не отвечать. Сострадание к мучающемуся человеку и христианский долг заставляли ее быть милосердной. Но едва она задумывалась, куда ведут эти люди, подобные ее мужу и раненому, сострадание куда-то отодвигалось.
