Вольдемар Балязин - Правительницы России
Орлёнок расправляет крылья
Однако ни Софья, ни Шакловитый не предполагали, что начало 1689 года было временем апофеоза Софьи, за которым почти мгновенно наступил её полный и окончательный крах. И причиной тому было то, что она недооценила своего младшего брата Петра, сначала выпустив его из своего поля зрения, а потом и из-под контроля своей власти.
Мы оставили Петра в страшные дни весны 1682 года на Соборной площади Кремля, когда с ним случился первый припадок эпилепсии. И всё же в десять лет Пётр был рослым, крепким мальчиком, подвижным и любознательным. Одним из его первых учителей был подъячий Посольского приказа Никита Моисеевич Зотов, выучивший Петра грамоте и началам российской истории.
В одиннадцать лет Пётр показался секретарю шведского посольства шестнадцатилетним. «Лицо у него открытое, красивое, молодая кровь играла в нём... Удивительная красота его поражала всех предстоявших, а живость его приводила в замешательство степенных сановников московских».
Как раз в это самое время начал Пётр свои знаменитые «марсовы потехи». 30 мая 1683 года, когда исполнилось ему одиннадцать лет, в подмосковном селе Воробьёво артиллерийский капитан Симон Зоммер впервые учинил перед Петром «потешную огнестрельную стрельбу» из настоящих орудий. Зоммер был одним из первых иностранцев, с которыми судьба свела юного царя, и почти тотчас же Пётр обратил внимание и на других иноземцев, живших, как и Зоммер, на берегах ручья Кукуй в Немецкой слободе.
Военные игры привели к тому, что Пётр объявил о создании потешного полка, и на его зов 30 ноября 1683 года первым явился сорокалетний придворный конюх Сергей Леонтьевич Бухвостов, вошедший в историю как первый солдат российской регулярной армии. Он прослужил до семидесяти лет, выйдя в отставку майором артиллерии. Пётр так любил Бухвостова, что приказал скульптору Бартоломео Растрелли-старшему сделать ещё при жизни Сергея Леонтьевича его статую.
Однако не Бухвостову выпала на долю наибольшая известность, а тем более наибольшая удача: в особом, как тогда говорили, «кредите у Фортуны» оказался другой человек, сын другого дворцового конюха, тоже явившийся на зов Петра в потешный полк, — Александр Данилович Меншиков. Пётр видел Меншикова в доме швейцарца Лефорта, где тот был «казачком» — мальчиком на посылках. Да и было ему в ту пору десять лет. Пётр же был старше Меншикова всего на полтора года. А уже через три года тринадцатилетний Меншиков служил денщиком Петра, почти сразу же превратившись и в его любимца. Сметливый, расторопный, весёлый, смелый, с удовольствием разделявший все утехи своего государя, Меншиков вскоре стал «вторым я» юного царя, ни на час не отлучаясь от него и ловко угождая малейшим его прихотям. Случилось так, что юный царь не мог оставаться без своего любимца и часа, приказывая повсюду следовать за ним и оказываться под рукой в любую минуту.
Вокруг Петра очень быстро возник кружок его сверстников, а также шумная и весёлая компания мужчин и женщин гораздо более зрелых, однако же готовых потакать сначала достаточно робким, а потом всё более откровенным и, наконец, необузданно распущенным вожделениям будущего российского самодержца. И в этом Меншиков был первым их сподвижником и не по годам ловким сводником, завзятым собутыльником и забавником-весельчаком.
Да и в «марсовых потехах», которые в это время составляли главное занятие и царя, и его денщика, они были столь же неразлучны и единодушны, как и в прочих делах.
Так, между играми, забавами и непременными серьёзными занятиями по обмундированию, снабжению, вооружению и обучению сотен молодых рекрутов в селе Преображенском появился одноимённый, пока ещё вроде бы и потешный, но уже и нешуточный, а впоследствии первый гвардейский полк России, увенчанный всеми наградами империи.
Пётр, наряду с другими, стал служить в этом полку рядовым, испытывая на себе все перипетии и тяготы солдатской службы, которая закалила его и рано сделала взрослым мужчиной. Эта же служба ещё более сблизила Петра с иностранцами-офицерами, так как именно их — преимущественно немцев — молодой царь пригласил в Преображенский полк на командные должности.
В 1685 году Пётр приказал построить в Преображенском, на берегу Яузы, потешный городок-крепость Прешбург, чтобы обучать солдат осаде, обороне и штурму городов. Ах, как жестоко пошутила потом судьба с этой игрушечной крепостью! Пройдёт восемь лет, и именно здесь разместится страшный Преображенский приказ — место пыток и казней государевых, петровых супротивников.
А тогда, ещё не помышляя о будущем, строили «потешную фортецию» всё те же иноземцы, ещё более разжигая любопытство Петра к европейским премудростям.
Игра перерастала уже в дело серьёзное и небезопасное для всех противников молодого царя. Весной 1687 года он начал создавать второй потешный полк — Семёновский, формировавшийся в соседнем селе — Семёновском.
И здесь не обошлось без иноземцев, которые кроме фрунта, экзерциций, парадов и военной музыки приохотили пятнадцатилетнего бомбардира и к музыке партикулярной, к табаку, пиву, вину, а затем познакомили с юными прелестницами из Немецкой слободы.
Весёлые молодые девицы и женщины, любившие потанцевать, выпить вина, пофлиртовать с молодым и красивым царём, намеренно откровенно соблазнявшие его своими прелестями — обнажёнными руками и плечами, полуоткрытыми бюстами и спинами, затянутыми в рюмочку талиями, сверкающими, зовущими глазами, были полной противоположностью московским невестам-боярышням, не поднимавшим глаз, укутанным в тяжёлые златотканые одежды, молчаливым и скромным.
Кукуйские девы кружили голову не хуже вина и представлялись Петру живым воплощением первозданного плотского греха — влекущего, сладкого и пока ещё неизведанного.
Пётр, никогда не игравший вторых ролей, всегда старавшийся не уступать никому ни в чём, и в утехах вовсю показывал свою силу, удаль и молодечество. С этого времени пирушки с иностранцами и русскими товарищами его забав и дел стали неотъемлемой чертой жизни и быта Петра, сохранившейся до самой его смерти.
А когда исполнилось ему шестнадцать, затеял он построить на Плещеевой озере, в Переяславле-Залесском первую флотилию, положив тем самым начало российскому кораблестроению. Эта очередная потеха заставила Петра заняться арифметикой и геометрией, освоить различные астрономические и корабельные инструменты, чему обучали его тоже иноземцы — голландцы Франц Тиммерман и Карстен Брант.
Месяцами стал он пропадать на озере, чем приводил матушку свою Наталью Кирилловну в великое смятение.
Мать боялась, что её Петруша утонет, и не знала, что предпринять, чтобы привязать сына к Москве. Новая затея казалась ей ещё хуже и опаснее, чем потешные игры возле Преображенского и ночные кутежи в поганом Кукуе.
И тогда Наталья Кирилловна надумала женить сына на молодой красавице и стала присматривать будущую невестку среди лучших столичных невест. После раздумий, впрочем непродолжительных, ибо время не ждало, она решила остановить свой выбор на двадцатилетней московской дворянке Евдокии Лопухиной, девушке красивой, доброй и нежной, и вроде бы из хорошей семьи, давно связавшей судьбы своих сородичей с военной и гражданской государственной службой.
Произошло это не враз и не без политического расчёта.
Уже упоминавшийся нами князь Куракин в «Гистории о царе Петре Алексеевиче» утверждал, что противная князю Голицыну партия Нарышкиных и Тихон Стрешнев не допустили женитьбы царя Петра на родственнице Голицына или его сторонников и добились того, что 27 января 1689 года шестнадцатилетний Пётр женился на Евдокии Фёдоровне Лопухиной. Свадьба была очень скромной. Новая царица происходила из среднего дворянства. Но её многочисленные родственники, оказавшись при царском дворе, тут же обнаружили самые дурные качества. Куракин писал, что были Лопухины «люди злые, скупые, ябедники, умов самых низких и не знающие нимало в обхождении дворовом... И того к часу все их возненавидели и стали рассуждать, что ежели придут в милость, то всех погубят и все государством завладеют. И, коротко сказать, от всех были возненавидимы, и все им зла искали или опасность от них имели».
Что же касается самой Евдокии Фёдоровны, то Куракин отмечал: «И была принцесса лицом изрядная, токмо ума посреднего и нравом не сходная к своему супругу, отчего всё счастие своё потеряла и весь свой род сгубила... Правда, сначала любовь между ими, царём Петром и супругою его, была изрядная, но продолжалася разве токмо год. Но потом пресеклась; к тому же царица Наталья Кирилловна невестку свою возненавидела и желала больше видеть с мужем её в несогласии, нежели в любви. И так дошло до конца такого, что от сего супружества последовали в государстве Российском великие дела, которые были уже явны на весь свет...»
