Фриц Маутнер - Ипатия
– Поздновато, – прошептал Троил.
Потом все вновь замолчали, словно ожидая реакции Ипатии. Но она смотрела вдаль, туда, где исчезало солнце и поднимались огненно-красные облака. Было тихо, так тихо, как еще никогда раньше. Не было слышно ни людей, ни животных, ни каравана, расположившегося у подножья пирамиды. Синезий откашлялся и сказал:
– Мужественный мальчик Александра познал на себе иронию времени, так как он хотел телесно того, что поднимается над пространством и временем. Если бы эту сказку придумывал не иудейский раввин, а греческий философ, она звучала бы несколько иначе. Мудрый ученик Платона легко удовлетворился бы духовным обладанием удивительной птичкой, и вместо того, чтобы протягивать к ней свои телесные руки, он сразу бы поймал ее головой, и с этого момента она принадлежала бы ему, как принадлежат друг другу духи.
Вольф расхохотался, и даже по губам Ипатии скользнула улыбка. Троил воскликнул:
– Однако, любезный хозяин! Ты, по крайней мере, оставляешь кое-что другим! А на охоте ты делаешь то же самое? Созерцаешь фазана и мысленно укладываешь его в свою духовную сумку, а фазан появляется потом на чужом столе!
– Все же здесь есть нечто, – сказал Александр, немного подумав, – чему можно поучиться. Быть может, он прав. Если череп слишком мал для птицы, он может предоставить ей только духовное помещение. И если Синезий стремится к слишком большой птице, то ему, конечно, ничего не остается, кроме Платона, и я полагаю, что наш благородный хозяин, действительно, мечтает о такой птице, которая ни как не подойдет к его прекрасно сформированному черепу. Он любит… марабу!
– Конечно, марабу! – закричали Вольф и Троил. Моментально птица дала о себе знать. До сих пор она с маленьким погонщиком оставалась наверху. Теперь аист медленно и тяжело полетел вниз, но сейчас же вернулся, как только заметил, что погонщик тоже начал свой спуск. Скача и подпрыгивая, спустился мальчик, потом, достигнув сравнительно гладкого места, полетел вниз, как стрела. А за ним, стуча клювом и хлопая крыльями, несся марабу, и так пронеслись оба, как школьник, спасающийся от разгневанного учителя.
Ипатии не хотелось слушать дальше пререкания своих друзей, и она сказала Троилу:
– Смеяться легко. Не знаете ли вы тоже какой-нибудь хорошенькой сказочки о времени и вечности?
– Я не знаю сказок.
– Ну, так придумайте!
– Сказок не придумывают, но я могу рассказать то, что я видел, и то, что я вижу – истинную историю этой пирамиды: когда Бог, который в те времена не имел еще никакого имени, создал мир, он дал каждому существу, человеку, животному и растению его долю радости, каждому одинаковую долю счастья и наслаждений. И он звал все создания к своему трону и стал думать: кто из них самый умный и кто самый глупый. Оказалось, что самым умным является человек, самым же глупым – пшеничное зернышко, так как оно вырастает, чтобы сделаться хлебом для людей. Когда это выяснилось, Господь, который не имел имени, спросил: сможет ли умное существо со своим запасом счастья прожить дольше глупого? И человек поспорил с зернышком пшеницы, что он сможет прожить дольше. Через биллионы лет соперники услышат приговор Бога. Человек был умен, он распределил свои радости на долгую жизнь, на несколько сот лет. И он смеялся над зерном, которое в течение одного лета рождалось и умирало. Но человек не знал, что наслаждения питаются жизнью, а жизнь питается временем. Вовсе не тело фараона, как вы думаете, покоится глубоко под нашими ногами. Там лежит пшеничное зерно и человеческий труп. Труп принадлежит молодой женщине, которая некогда спокойно скончалась семнадцати лет от роду, ибо она жадно пила назначенную ей долю наслаждений и скоро истратила свое время и свою жизнь. А пшеничное зерно не коснулось и капли воды, хотя оно мучалось жаждой, и оно уснуло рядом с девушкой таким же сном смерти. Но будет время… Пирамида будет стоять, она пережила уже три великие имени божия, и она будет стоять, пока вечный Бог не получит от человечества своего последнего имени. Тогда наступит последний день, и перед судом Бога выступят девушка и зерно пшеницы. И всем своим могуществом не сможет Бог пробудить к жизни семнадцатилетнюю девушку, а зернышко собственной своей силой сможет начать жить после тысячелетнего сна. И я, мои милые друзья, создан, к сожалению, человеком, а не зерном пшеницы, которое могло бы спать под ногами Ипатии.
– Нет!
Это сказала Ипатия и больше не произнесла ни слова. Но она посмотрела на Вольфа, и он начал свой рассказ.
– Под нами пирамида, а вы толкуете о жизни и смерти, как о чем-то важном. Слушайте! Жила-была фея, по имени Фата. И так как она пожелала иметь большую мудрость и холодное сердце, ей присудили обладать бесконечным знанием и железной душой. Она стала вечной феей смерти. Но заклятие должно было исчезнуть, чтобы она снова могла стать обыкновенной женщиной, если смелый юноша освободит ее от него. Но никто не знал, как это сделать. Фея смерти приблизилась со своим бесконечным знанием и железным сердцем к благороднейшему из греков – Ахиллесу. И она сказала ему: «Я приношу тебе вечную славу, но ты должен отдать мне за это жизнь. Ты умрешь молодым!» Но Ахиллес начал просить о пощаде, так как он хотел еще жить. Но она поцеловала его в смуглый лоб, и он умер. И через тысячу лет фея смерти со своим бесконечным знанием и железным сердцем предстала перед благороднейшим германцем – Зигфридом. Она сказала ему: «Я приношу тебе вечную славу, но ты должен отдать мне за это жизнь. Ты должен умереть». И Зигфрид засмеялся, так как он стремился к битвам и смерти. Но она поцеловала его смуглый лоб, и он умер. И еще через тысячелетие фея смерти пришла к юноше, который был и германцем, и греком. И она сказала ему свои слова. Но он обнял ее стройное тело и, поцеловав, сказал: «В твоих объятиях жизнь и смерть одно и то же. С тобой нет смерти». И фея смерти освободилась от заклятья и стала женщиной. И когда настал их час, они оба умерли.
Долго все молчали. Ипатия вздрогнула. Синезий напомнил о простуде и предложил продолжать спуск.
У подножия пирамиды они снова нашли прекрасную палатку, в которой проболтали до поздней ночи. Еще два дня, бродили они и осматривали все сказочное и загадочное, что сохранилось со времен фараонов. По аллее из сфинксов дошли они до какого-то храма и слышали там молитву жреца Зевса. В другом египетском храме они слушали проповедь христианского монаха. А на берегу Нила стояли смуглые феллахи, христиане и язычники и приносили совместную жертву за плодородный год.
Через четыре дня переполненное впечатлениями маленькое общество возвращалось к своей барке. В последний час путешествия по пустыне, когда белые верблюды уже вытягивали длинные шеи к священной воде, один из проводников приблизился к Ипатии, прося ее покровительства. Он просил разрешения доехать на их судне до Александрии, где хотел снова стать там христианином и заниматься предсказаниями. Синезий стал его расспрашивать, и они услышали удивительную историю.
Этот египтянин был сыном прорицателя и сам стал прорицателем, укротителем змей и заклинателем духов. Он много бродил по свету. Во времена Юлиана он сделался в Александрии жрецом Сераписа. Потом в Константинополе он крестился, перешел с солдатами через Альпы, помогал друидам при их жертвоприношениях, а в Риме снова стал язычником. Милости ужасного епископа Миланского снова вернули его христианству. Потом в свите Алариха он был арианцем и затем из страха преследований бежал сюда.
– Но эти египтяне – все нищие, они не в состоянии платить, как следует, своим предсказателям. Я хочу снова стать христианином.
Удивленная Ипатия спросила, разве можно заниматься его ремеслом одинаково во всех религиях.
– Конечно, госпожа, – сказал предсказатель. – Тебя я не буду обманывать. Я убедился, что это искусство нравится одинаково и язычникам, и христианам, и иудеям.
– Мошенник замечательно подходит к нашей философской лодке! – воскликнул Троил, смеясь. И просьба предсказателя была исполнена.
Погрузка продолжалась недолго. В последний момент на судно проскользнул какой-то египтянин с мешком. Друзья не обратили на него внимания. Но один матрос схватил мешок и поднял крик. Там было что-то живое. Сбежался весь экипаж, предсказатель упал на колени перед Ипатией и стал молить о пощаде. В мешке были ядовитые змеи, правда, лишенные своих зубов.
Предсказатель бросился объяснять зачем ему змеи.
– Госпожа! – воскликнул он смиренно. – Ни одному прорицателю не будут верить, если он не укрощает змей. Но обыкновенные змеи не думают о нас и не приходят на наш зов. Только эти милые твореньица вылезут на мой свист, потому что я пою их изредка молоком. Видите ли, госпожа, когда я собираюсь укрощать змей, я поначалу прячу поблизости своих собственных. Мой успех зависит от этого. Поверьте, госпожа, удается вызвать только тех змей, которых сам предварительно припрятал. Змеи – мое средство к существованию.
