Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию
— Но от них вы не избавляетесь, надеюсь? — Иосиф выжидательно поглядел на Екатерину.
— Ну что вы, как можно, — пожала она плечами. — Сплетничание — едва ли не главная добродетель женщины. Отнимите его у нее — и она перестанет быть женщиной, жизнь ее тотчас обесцветится.
— Мне как-то об этом трудно судить, хотя… Хотя моя покойная матушка, припоминаю, любила разговоры придворных дам, сидя в их кругу. Но были ли то сплетни? — развел руками Иосиф.
— О, государь, я вас уверяю — непременно были! — с жаром воскликнула Екатерина. — Мне это очень хорошо знакомо. Но, заметьте, есть два рода сплетен: придворные, без коих не обойтись, и межгосударственные — эти обычно разносят дипломаты. Оба рода доставляются мне исправно, и от обоих я получаю некоторое удовольствие. К тому же в них содержатся небесполезные сведения.
— Да, пожалуй, — рассеянно произнес Иосиф. Он испытывал некое раздвоение чувств. С одной стороны, он оказался как бы в плену Екатерины и невольно глядел на все почти что ее глазами.
с другой же, императорская скептичность и критичность пытались побивать этот плен. Увы, далеко не всегда это удавалось.
Вот тот же Херсон. Саксонский посланник Гельбиг призывал не верить глазам своим. Все-де это обман, карточные декорации, намалеванные по приказу Потемкина. Этот Гельбиг пустил меж иностранных министров определение: «потемкинские деревни».
Но деревни, как правило, были деревнями, обжитыми и нисколько не богатыми, с глазеющими мужиками и бабами, с ревущим скотом. Правда, мужики и бабы были несколько принаряжены. Но большинство — босые. Если что и было внове, то это арки с надписями.
А Херсон, по правде говоря, его просто поразил. Это был вполне устроенный город с добротными домами, сложенными из местного камня, иной же раз из кирпича. Не было никаких декораций, ничего похожего. Ну, те же арки с надписями, прославляющими Екатерину. В этом не усматривалось ничего чрезмерного: посещение монархини во главе первых особ государства есть событие экстраординарное, из ряда вон выходящее. И его следует обставить и встретить экстраординарно, ибо оно случается единый раз во все царствование. Не грех все должным образом вычистить и подновить, изукрасить, елико возможно, а иной раз и понастроить. А как же иначе: со-бы-тие!! В ознаменование его и балы, и подношения, и отличия — все. Ибо пришествие государыни есть праздник для ее подданных.
На следующий день предстояло посещение адмиралтейства и освящение нового корабля.
Дорога от дворца до верфи была гладка, как стол. Она и являла собою присутственный стол гигантской величины: во всю двухсаженную ширину и полуверстную[44] длину она была покрыта зеленым сукном. Удивляться? Возмущаться? Противоречивые чувства раздирали Иосифа. В этой варварской стране все было варварских масштабов.
Екатерина была в нарочито простом наряде: сером просторном платье и черной атласной шапочке. Иосиф облачился в простой же фрак. И лишь виновник торжества Потемкин блистал в фельдмаршальском мундире золотого шитья и при всех звездах.
Восьмидесятипушечный корабль возвышался на стапелях, готовый вот-вот расправить крылья. Горы щепья и стружек окружали его.
— Задерите голову, государь, — бесцеремонно потребовала Екатерина. — Видите?
Да, он видел. К просмоленному деревянному борту была приколочена таблица с надписью кириллицей: «Иосиф II».
Корабль был освящен на стапелях. Священники с причтом обошли его посуху, а потом, кадя и кропя, поднялись на борт.
— Не подняться ли и нам? — предложила Екатерина. — Осмотрим корабль вашего имени и вам посвященный, а затем спустимся тою же дорогой, пока он не окунется в свою стихию.
— Согласен, — отозвался Иосиф, и они в сопровождении свиты поднялись по широкому золоченому трапу на борт. Подъем был довольно крут, но оба самодержца, пыхтя, одолели его.
Нос судна был наклонен к воде, как бы обнюхивая ее своим бушпритом. Палуба блистала свежим навощенным деревом, команда выстроилась вдоль борта и, казалось, не дыша, ела их глазами.
Высоким посетителям были представлены капитаны первого ранга Войнович, Мордвинов, Ушаков и другие, которым предстояло стать знаменитыми флотоводцами. Они были обласканы и награждены.
Иосиф глянул вниз. Там, на пенистой воде, колыхались щепки и доски, как бы ожидающие спуска корабля, чтобы стать его свитой. Прихотливая волна то уносила их, то вновь воротила. Их было много, этих непременных спутников корабельного строения, и они упорно держались на воде близ верфи.
Пушки в своих портах были готовы к бою. Музыка, неутомимо сопровождавшая их во все время, гремела все так же. Пора было возвращаться: наступал миг спуска корабля на воду — торжественный миг.
— Ах, погодите, ваша милость, — отмахнулась Екатерина. — Здесь так хорошо пахнет. Эти запахи — дерева, смолы, пеньки — отчего-то волнуют меня. Походим еще немного.
И она маленькими шажками продолжала свою прогулку в окружении почтительно молчавших вельмож, едва не наталкиваясь на бухты канатов и якорные цепи, на горки ядер и пакли.
Наконец они сошли вниз и заняли свои места, откуда будет хорошо видно, как деревянный гигант, освобожденный от последних оков, ринется в свою стихию.
— Начинай! — выкрикнул Потемкин, когда сходни были торопливо убраны. И плотники, вооруженные кувалдами, стали выбивать подпорки, удерживавшие корабль на стапелях. Удары отзывались в корпусе — он глухо ворчал, словно от боли.
Но вот последняя подпорка пала вниз, огромное тулово дрогнуло и, сопровождаемое восторженными кликами, стало медленно сползать к воде. Его движение все ускорялось и наконец с шумом и плеском обрушилось в набежавшие волны, будто торопившиеся к нему навстречу.
В тот же момент с борта новорожденного корабля грянули пушки.
— Ура, ура, ура! — гремело вместе с залпами.
— Ура, ура, ура! — отзывалось с земли.
— Слава Екатерине! — возопил кто-то.
— Слава, слава, слава! — тотчас подхватили грубые голоса.
Иосиф невольно поморщился. Все это было непереносимо для его ушей, привычных к чопорной камерности не только придворных манер, но и музыки, и парадов. В Вене все торжества проходили в чинности и благопристойности. И пушечная пальба допускалась только в исключительных случаях, ибо порох надлежало беречь. Здесь же палят не переставая, словно бы идет война. Расточительство, чрезмерность — во всем.
«Иосиф II» покачивался на волнах. На нем уже полоскались паруса. Иосиф II наблюдал с деревянных мостков первые шаги — шаги ли? — своего огромного тезки.
— Каково, ваше величество? — спросил его Потемкин, лицо которого светилось удовольствием. — Отныне вы зачислены в строй российского флота, в его первую линию. И как знать, не пушкам ли вашего тезки доведется дать залп правым бортом по крепостям Царьграда.
Император смутился. Как он торопится, этот Потемкин, нависавший сейчас над ним своим массивным телом, подтолкнуть события вовсе еще не бесспорные. Нет, он не прочь, совсем не прочь, но надо же быть реалистом. И он, помедлив, отвечал:
— Я чрезвычайно польщен, князь. Поверьте, это высокая честь для меня, и я желал бы ее заслужить.
Ответ ни к чему не обязывал. Так должно отвечать монарху, когда ему оказываются почести. Почести — это то, что входит в круг гостеприимства, и здесь Екатерина и ее алтер эго Потемкин оказались на высоте.
Он, Иосиф, был реалистом. Екатерина рвалась вперед, он осторожно ее осаживал. Нет, он был отнюдь не против ее плана. То, что Оттоманская империя, этот колосс на глиняных ногах, подлежит разрушению, было несомненно. Екатерина почему-то думала, что этот колосс падет от их совместного толчка.
Он считал, что она переоценивает свои собственные силы и недооценивает силы турок. Он не напрасно предпринял эту поездку: теперь он имеет представление о том, каковы силы его союзницы. Они приросли с тех пор, как он впервые побывал в России, это несомненно. Но он поостерегся бы делать окончательный вывод. Как знать, не откроется ли нечто неожиданное, о чем намекал Потемкин. Херсон — это из разряда неожиданного, это уже некий плацдарм, правда довольно далеко отстоящий от моря. Но с ним Россия на несколько шагов приблизилась к своему вековечному врагу, к его пределам.
Есть еще Крым, Таврида, как любит говорить князь, великолепная Таврида. Та еще ближе к турецким пределам. Поглядим, каково устроились там русские. Может статься, придется круто переменить мнение.
Он глянул в сторону императрицы. Она стояла, опираясь на руку своего фаворита. Мамонов был отчего-то бледен и, как обычно, молчалив.
Иосиф перекинулся с ним некоторыми малозначащими фразами. Фаворит отвечал разумно, видно было, что он хорошо воспитан и достаточно образован, так что вовсе не случайно занял свое высокое место. Высокое? Нет, скорей возвышенное. Возвышенность эта непрочна и, поколебавшись, рухнет. Что ж, такова участь всякого фаворита: под ним, как правило, нет фундамента.
