"Спецназ древней Руси". Компиляция. Книги 1-10" (СИ) - Корчевский Юрий Григорьевич

Впрочем, задолго до полуночи Хотен увидел певца за княжеским столом, а заснул он прямо в палате, в тёмном уголке, с гуслями под головою. Хотен, тот доехал до дома, поддерживая в седле пьяненького Сновида, а быть может, это Сновид папаню поддерживал. Встреченные у ворот Прилепой, отец и сын подверглись её яростным заботам, исторгнувшим из Хотена несколько не к месту откровенных замечаний. Удивительно ли, что поутру славный сыщик и не вспомнил об Игоревой песни?

Эпилог

Ростовский митрополит Димитрий открыл глаза – и вернулся из хаотически соединённых воспоминаний далеко не безоблачного киевского детства в скромный уют своей кельи в Ростове Великом. Он всегда легко просыпался, когда по древнему монастырскому обычаю позволял себе вздремнуть после заутрени. Иное дело – вставать на заутреню, да ещё после ночи, проведённой за книгами, да ещё под бамкание огромного колокола, варварски названного «Сысоем»…

Почему-то каждый раз после такого пробуждения митрополит ощущал обиду на государя царя и великого князя Петра Алексеевича, но не сразу, потому что с кровати видна только келья, которую можно было обставить и устроить по своему вкусу, а как обувался и подходил к окну, чтобы проветрить. За окном открывался вид на Соборную площадь, и тут уже одного взгляда хватало, чтобы понять, что ты не дома, на милой, хоть и разорённой бесконечными войнами Украине, а в чужой и холодной Московии. Архитект, построивший эти Архиерейские палаты, желал, наверное, в простоте своей московской, привыкшей перед начальством пресмыкаться души, чтобы господин отец митрополит, в оконце выглянув, потешился зрелищем всех каменных церквей, сгрудившихся на митрополичьем подворье, в народе называемом попросту Ростовским кремлём, вокруг гигантской коробки Успенского собора. Да, хоть не чёрные бревна это с мохом и тараканами меж ними, однако куда сим угрюмым строениям чуть ли не византийского ещё пошиба до весёлых, обильной лепниной и резьбой украшенных храмов милой отчизны!

Отец Димитрий понимал, что обижаться на российского царя не по-христиански, да что поделаешь? Тот оторвал его от мирных церковно-учёных трудов на родине, назначив митрополитом Тобольским. Предшественник его, Игнатий Корсаков, сошёл с ума в диких местах, а отец Димитрий в Москве, в Сибирь не успев отправиться, разболелся. Свирепый и придирчивый самодержец ему не поверил, лично приехал навестить на подворье Крутицкого монастыря, осмотрел, определил горячку и от назначения освободил. Почти год провёл киевский учёный чернец в пестрой толпе, окружавшей Петра, – среди жадных придворных, красномордых иностранцев и проныр-купцов: царь-novator переворачивал Россию кверху дном, безумно возжелав в несколько лет из татарской державы, воображающей себя Третьим Римом, сделать европейскую, – и как тут было обойтись без голов украинского учёного монашества, перенявшего основы латинской образованности? Потом назначен он был митрополитом Ростовским.

Время от времени отец Димитрий наезжал в огромную и бестолковую Москву, читал проповеди в кремлёвских церквях и однажды исполнил свой христианский долг пастыря, бесстрашно упрекнув стоявшего на клиросе среди певчих царя Петра в гневной ярости и в приверженности Бахусу, чревоугодному богу, а также прелестной, однако же коварной Венере. Устройство школы, наставление священников, невежественных не менее, чем их паства, борьба с влиянием на сию паству старообрядческих учителей, коих он считал квинтэссенцией московской дикости и суеверия, отнимали немало времени у занятий наукой. Но всё-таки отец Димитрий закончил труд своей жизни, фундаментальную «Книгу житий святых…», и подержал в руках отпечатанный в Киеве последний, четвертый её том (в десть, толстенный!) на три последние в году месяцы, июнь, июль и август. Теперь все силы свои бросил он на другую давнишнюю свою задумку, которую называл шутливо «Летописью келейной» и которая должна была стать общедоступно и живо написанной библейской историей.

В Киеве ещё достал отец Димитрий и не пожалел времени и труда, переписал для себя огромный рукописный «Хронограф», который о библейской истории собственно и рассказывает, однако совершенно устарел и для современного чтения даже в Российских Европиях совсем не годится. Годился он как источник исторических библейских сведений, но тот свой список отец Димитрий вынужден был оставить в Киеве. На днях ему привезли из книгохранительной палаты Спасова монастыря в Ярославле тамошний список «Хронографа», не больно и отличающийся от переписанного им киевского, взятого на время под самые страшные клятвы у головы московских стрельцов. Вчера отец митрополит закончил основную свою с ним работу: сделал потребные выписки и даже учёную ссылку на источник: «Хронограф Спасский ярославский».

Сегодня положил он себе проделать дополнительные с рукописью манипуляции, прежде чем вернуть её в Ярославль. Ведь ярославский «Хронограф» оказался сборником (по-латыни если, конволютусом), и предстояло ещё взглянуть на дополнительные рукописи, присоединённые при переплёте к переводному историческому труду. Отец Димитрий достал с полки толстенную рукопись, приятно пахнущую старой кожей и немножко пылью, поднёс к своему столу, установил на подставку. Отдышавшись (было ли отчего запыхаться, спрашивается?), осторожно отжал и отщёлкнул защёлки (с одной из них улыбнулся ему вырезанный уверенным резцом на меди круглолицый человечек), разогнул книгу на том месте, где оставил любимую свою закладку зелёного шёлка…

Помедлил немного, потому что хотел растянуть восхитительное ощущение, кое едва ли сумел бы выразить словами. С таким чувством, наверное, на берегу дальнего полуденного моря смуглый пловец раскрывает ножом раковину, в которой надеется обрести жемчужину. Так и здесь, в российских рукописных сборниках, может оказаться что угодно: от никому не нужных сказочных, не всегда и пристойных повестушек до неведомого доселе поучения Василия Великого. Итак, слева на странице заканчивается «Хронограф», и последние строки выписаны сужающимся книзу мыском с завитушкой, справа же (ах, сердце замирает…), справа – да, «Временник, еже нарицается летописание русских князей и земли Русской». Бумага пошла уже другая, лощёная, и почерк древний, который малорусу куда легче читать, чем современную московскую скоропись….

Называется «Временник», а дальше правильно – «летописание», летопись это, и чем же она заканчивается? «Лета 6951-го… (следственно, от Рождества Христова 1443-го), в Новгородской земли…». Ещё одна летопись, уж её-то редкостью не назовёшь… Далее смотрим. Вязь заголовка довольно замысловата… Ага, «Сказание об Индии богатой». Начало: «Аз есмь Иоанн, царь и поп…» Так, так… Вот оно! О том, что не описать ему, греческому царю Мануилу со всеми его писцами, всех богатств Индийского царства, а цены царства Мануйлова не хватит даже на покупку пергамена для сего описания… Знакомая сказка: в молодости по-латыни её читывал. Пролистнём. «Синагрип, царь Адоров и Наливския страны». Странно, это не заголовок, а первые слова сочинения – однако же киноварью, как заголовок. Опять замысловатая восточная сказка, он уже встречал её в одном московском рукописном сборнике. Стар он стал, дабы тратить драгоценное время (ох, немного ему осталось!) на перечитывание пустых сказок… Пролистнём. Теперь: «Слово о полку Игореве, Игоря Святъславля, внука Ольгова». Вот наконец-то нечто поистине новенькое! А недлинное сие «слово», чуть больше десятка листов. Забавно заканчивается: «Князем слава, а дружине аминь». Оставим на закуску. Отец Димитрий пролистал фолиант назад, к заглавию древней проповеди, перенёс сюда закладку. Теперь: «Деяние прежних времен храбрых человек о борзости, и о силе, и о храбрости». О вдове какой-то греческой, про неведомого сарацинского царя Амеру… «Преславный Девгений 12 лето мечем играше, а на 13 лето копьем, а на 14 лето похупается всех зверей победити». Тьху ты! И дальше до конца рукописи, до доски, всё сказка тянется об этом греческом богатыре-подростке, всё его имя («Девгений» да «Девгений») мелькает…