Опимия - Рафаэлло Джованьоли
Как прекрасен он был тогда с этой разлившейся по лицу бледностью, вызванной потерей крови от полученного ранения! Как шли Кантилию те страдания и задумчивая печаль, свыше месяца искажавшие его прекрасное лицо!
Долго-долго нежила себя Опимия этими сладкими воспоминаниями, но глухое непрерывное ворчание пса, спущенного с цепи, прервало ее глубокую задумчивость.
Она посмотрела в сторону кладовых и, наклонившись вперед, вся превратилась в слух.
Горячий румянец волной залил ее лицо, глаза засветились живым блеском, и она, привстав со ступеньки, быстрым шагом устремилась к кладовым, чуть слышно нашептывая:
– Ах!.. Это он!.. Да… я хочу опьянеть от поцелуев Кантилия.
Едва занавесь, прикрывавшая вход из храма в кладовые, упала за ней, как она услышала легкий скрип ведшей из сада калитки.
Почти не касаясь земли, побежала она в ту сторону, и в момент, когда, заслоняя лицо суффибулом, она открыла дверь, перед нею оказался Кантилий, закутанный в темную пенулу. Несмотря на эту одежду, молодая весталка сразу же узнала бледное лицо молодого человека, освещенное холодным белесым светом луны и звезд, усеявших распогодившееся темно-синее небо.
Когда он вошел, Опимия быстро закрыла дверцу, и комната, в которой оказались весталка и секретарь понтифика, погрузилась в глубочайшую темноту.
– Ты не ждала меня, любимая? – тихо спросил молодой человек.
– О мой Луций, – сказала девушка и обняла его за шею, отчего по всему ее телу пробежала дрожь.
– Моя любимая! Моя дорогая! Отчего ты дрожишь? Ты не больна?.. О боги, что с тобой? Почему ты так взволнована?..
И, говоря это, он страстно целовал ту, которая, как он полагал, была его любовницей.
Опимия, которой уже начинали отказывать силы, черпала их, казалось, только в жарких, лихорадочных, захватывающих дух поцелуях.
Тем временем Кантилий нежно увлек ее в угол другой комнаты, где – как мы знаем – находились сложенные одна на другую старые храмовые занавеси.
– Почему ты не отвечаешь мне? Почему так упорно молчишь? Почему ты все еще дрожишь?..
Опимия только глубоко вздохнула и едва слышно прошептала:
– О Луций! Дорогой мой, единственный… любовь к тебе выше моих сил… Я так давно ждала тебя, столько раз я тебя призывала… О мой Кантилий… Я умираю от любви…
И она упала в объятия молодого человека, припадая к его груди и прижимая к его устам, будто закрывая их, свои сухие и жгучие губы. Опимия задохнулась в сладострастных поцелуях.
И долго не разнимали объятий двое любовников.
Потом Луций почувствовал на своей груди холодеющие руки любимой женщины… Она стала неподвижной, голос замер на ее устах, и он больше не слышал ответов на свои слова. Испуганный, он поспешно поднялся и, встряхнув бесчувственную весталку, позвал ее, несколько раз повторив:
– Флорония! Моя Флорония! Что с тобой сегодня?.. Твой жар нынче больше обычного… Мне даже кажется, что ты изменилась… Флорония! О великие боги, помогите мне!.. Что с тобой, Флорония?.. Очнись, Флорония… приди в себя…
Не получая ответа от неподвижной, полностью потерявшей сознание девушки, сильно взволнованный молодой человек, исполненный самых горестных мыслей, вцепился всеми пальцами в пышные свои волосы и, как безумный, несколько раз обежал погруженную в темноту комнату… Он снова вернулся к ложу, на котором распростерлась неподвижная весталка, еще раз встряхнул ее, нежно позвал дрожащим голосом, призывая в память самые нежные имена, но весталка не приходила в сознание. Шатаясь, вышел он в храм, добрался до алтаря и, дрожа от страха, взял одну из потушенных ламп, стоявших рядом с алтарем, поджег от священного огня фитиль и, став бледнее мертвеца, вернулся в кладовую.
Опимия все еще лежала без чувств, с полуоткрытыми глазами, с застывшими вытаращенными зрачками, сведенными, очевидно, судорогой от любовного опьянения.
– Что это? – вскрикнул Кантилий, отступая в изумлении, когда увидел, что весталка, которую он до сих пор принимал за Флоронию, оказалась Опимией. – О Юпитер Статор! Что это значит?
И только чудом лампа, которую он держал в руке, не выпала из нее.
Как молнией пораженный, молодой человек на мгновение окаменел. Он тупо разглядывал потерявшую сознание неподвижную юную красавицу.
Некоторое время Луций ничего не понимал; глаза его смотрели на девушку, а мысли походили на лихорадочный бред умалишенного. Ему казалось, что у него пропала способность мыслить, понимать хоть что-нибудь.
Это оцепенение длилось больше тридцати секунд; силой воли он сбросил его, поставил лампу на какой-то ларь в углу комнаты, приблизился к Опимии, присел перед ней, поднял ее голову, потом положил к себе на правое колено и заговорил дрожащим и приглушенным голосом:
– Опимия!.. Опимия!.. Очнись!.. Приди в себя… Наше положение ужасно… Нас могут раскрыть… Проснись, Опимия!..
При этих встряхиваниях, при звуках этого голоса, раздававшегося возле ее уха, обморочное состояние Опимии начало медленно отступать; она вздрогнула, поднесла руку ко лбу, глубоко вздохнула, открыла рот и снова его закрыла.
Кантилий продолжал легонько потряхивать ее тело и постоянно водил ладонью по ее лбу; потом он снова наклонился к ее уху и прошептал:
– Опимия!.. Очнись же! Встань… заклинаю тебя богами-опекунами Рима! Еще какая-нибудь минута, и мы погибнем.
Девушка шевельнулась, еще раз вздохнула и, медленно открыв глаза, томно прошептала:
– Мой Луций! Любовь моя убьет меня…
И она повела глазами вокруг, словно потерявший память человек, потом уставила их в Луция, будто бы еще не узнавая его сквозь розовую прозрачную пелену прекрасного сна, и с неописуемым сладостным выражением любви улыбнулась ему.
– Вставай, Опимия, очнись… – еще раз с беспокойством сказал молодой человек, глядя на прекрасную девушку со смешанным чувством сострадания и любви; а внимание его уже привлекла открывшаяся под растрепанной одеждой роскошная белизна красивейшей груди.
Опимия резко поднялась и, проведя рукой по гладкому лбу, удивленная, огляделась; потом, внезапно покраснев, точно кровь собиралась брызнуть с ее лица, она закрыла его руками, опустилась на кипу старых занавесей и тихим, исполненным боли голосом прошептала:
– О, прости!.. Прости!
И внезапно разразилась рыданиями.
– Ну… хватит, Опимия… Что такое?.. Прощать?.. За что?.. Нет… не мне тебя прощать… Вставай… не плачь… – так говорил Луций Кантилий, растерянный, взволнованный, нерешительный.
Луций сильно любил Флоронию, однако… Ему было двадцать восемь лет, и он не мог, не умел быть суровым к столь пылкому чувству, которое он пробудил таким странным и неожиданным образом в одной из красивейших, если не самой красивой девушке Рима.
Опимия обвила руками шею Кантилия, укрыла орошенное слезами лицо на
