История Брунгильды и Фредегонды, рассказанная смиренным монахом Григорием. Часть I - Дмитрий Леонидович Чайка
— Живая ты мне более полезна, — честно признался Хильперик. — Если убью тебя сейчас — тут же получу войну со всеми сразу, а она мне сейчас не нужна. А так, глядишь, и сможем мирно ужиться. Посмотри на Гунтрамна, он скоро от денег лопнет, богомолец проклятый. Все нас лбами сталкивает, а потом в сторонку отходит. Мир нам нужен, сестра, разорены наши королевства. Мне и так с людей приходится последнюю шкуру драть, так еще и муж твой дикарей своих пускал по моим землям. Там же после них одни пепелища остались, обезлюдело все.
— Хорошо, — сказала после раздумий Брунгильда. — Я тебе поверю, если честно ответишь на один вопрос.
— Спрашивай, — кивнул Хильперик.
— Ты убил бы мы моего сына, если бы он был здесь?
— В ту же минуту, — не меняясь в лице, сказал Хильперик. — А следом отправил бы тебя в монастырь вместе с дочерями. Потом мы с Гунтрамном разделили бы земли Сигиберта, и всем на вас было бы наплевать, потому что герцоги получили бы свою долю. Довольна ответом?
— Вполне. Я поеду в Руан, и я не доставлю тебе неприятностей, … брат, — сказала ему королева.
* * *
Год 6083 от Сотворения Мира (575 год от Р.Х.). 25 декабря. Реймс
Гундовальд вел за руку пятилетнего короля. Впереди было поле, заполненное воинами, которые ждали, когда им явят нового государя. Пока герцоги делили власть и решали, кто их них будет править, Гундовальд решил провозгласить маленького Хильдеберта II королем.
— Хильдеберт, — сказал он, — тебя сейчас поднимут на щит, и пронесут по полю. Ты не должен упасть, это важно! Запомни!
— Почему это важно? — спросил мальчик.
— Примета плохая, — поморщился Гундовальд. — Раз король на щите не устоял, то и власть удержать не сможет. В это с давних времен верят.
— Я не упаду, обещаю, — заявил мальчик.
— Давай, малыш, — подбодрил его герцог. — Мы им всем задницу надерем. И за отца твоего отомстим.
— Мама сказала, что его дядя Хильперик велел убить. Это правда? — спросил юный король.
— Правда, — кивнул герцог.
— Тогда я его тоже убью, — серьезно сказал малыш.
— Правильно, — сказал Гундовальд. — Но ты никому не говори об этом. Носи месть в своем сердце, пока не придет время. А потом бей без всякой жалости.
— А почему говорить нельзя? — наивно спросил мальчик.
— А потому что так желание не сбудется, — пояснил Гундовальд. — Ну, пошли, нас воины ждут.
* * *
В то же время. Руан
Брунгильда с обозом ехала в Руан больше недели. Раскисшая от дождей дорога вымотала и людей, и лошадей. Но, все же, они добрались благополучно. Шайки алеманов уже убрались к себе, нагруженные добычей, и сердце королевы кольнула дурацкая мысль: А может, в словах этого негодяя Хильперика есть доля правды? Земли, через которые она ехала, были разорены вчистую. Крепкие еще недавно хозяйства, судя по обгорелым останкам, теперь представляли собой жалкое зрелище. Кое-где хмурые хозяева пытались ладить себе немудреное жилище на зиму, но были и те, кому повезло куда меньше. Часть деревень были пусты, а их жители лежали вдоль дороги, объеденные лисами и бродячими псами. Тоскливое запустение — верный спутник войны. Не менее верный, чем голодные люди, тянущие к ней грязные руки и показывающие малых детей с раздувшимися от травы животами.
Королева знала о войне. Она дочь воина, и жена воина. Но впервые она видела ее вот так близко, в тусклых глазах умирающих от голода детей. Она не отказывала в милостыне никому, и сердце матери разрывалось при виде этой картины. Подданные страдают за деяния своих королей. Не нападал бы на ее мужа Хильперик раз за разом, как неугомонный уличный пес, и люди эти были бы все живы, и целы были бы их дома и хозяйства. И эта мысль успокоила королеву. Да! Это все их король виноват, значит они за его грехи страдают. Ведь совсем рядом процветающая Бургундия, где правил на редкость нерешительный и трусливый Гунтрамн. Но посмотрите, его патриций Эоний Муммол раз за разом бил отряды лангобардов и саксов, что лезли туда из разоренной ими Италии, а война братьев Сигиберта и Хильперика и вовсе не затронула те земли. Там строились церкви и монастыри, порты на юге принимали корабли со всего света, а в городах спокойно трудились ремесленники. Может, и правда, замириться с убийцей мужа?
Дорога подходила к концу, и старый римский город Ротомагус показался вдалеке. Он, как и все города Галлии, сжался в размерах, и робко теснился на малой части своей прежней территории, оставив за стенами полуразрушенный театр и руины старинных храмов. Их, впрочем, ждала общая судьба римского наследия — быть разобранными на кирпич, из которого строился новый город. Корявые стены, грубо сложенные из того, что было вокруг, спасли жителей. Руан был чуть ли не единственным городом, что сохранил преданность Хильперику, хотя злые языки утверждали, что сделали они это из страха, а не из преданности. Крепость охотно сдалась бы королю Сигиберту, но открывать ворота алеманам горожане не захотели, разум еще не покинул их. Город был одним из самых больших в Нейстрии, и в его стенах жило не менее четырех тысяч человек, да еще двое больше набилось сюда при осаде. Впрочем, варвары брать такие укрепления толком не умели, и после гибели короля Сигиберта ушли к себе, нагруженные добычей, подгоняя стада коров и овец.
Дом епископа был самым большим в городе, ясно показывая, кто тут истинный хозяин. Королевский граф жил куда скромнее. Слуги споро разгрузили телеги, бережно перенося узлы с драгоценной утварью. Управляющий, выскочивший навстречу, склонился перед Брунгильдой.
— Королева, прошу вас. Мы для вас лучшие покои приготовили. Обед будет вскорости.
— Мне бы в баню с дороги, — слегка смущаясь, ответила королева.
— Уже греем воду, — закивал головой управляющий. — И глазом моргнуть не успеете, как все готово будет. Откушайте пока, прошу вас.
— Слуг моих тоже покормите, — сказала Брунгильда.
— Все сделаем. Святой отец лично распорядился, чтобы в лучшем виде все было… Он на службе, как закончит, сразу же к вам. За ним послали уже.
— Ну, хорошо, — устало сказала Брунгильда. — Еду тогда в мои покои подайте. Отдохнуть хочу.
Епископ Претекстат появился после заката. Он прибыл не один. С ним была невысокая женщина ближе к сорока, одетая, как монашка, и девочка лет восьми, что держалась за ее руку. Дочь, видимо.
— Королева! — полное лицо епископа озарила улыбка. Он, в отличие от своей паствы, явно не голодал ни дня.
Королева коротко склонила голову, с недоумением поглядывая
