Кристиан Комбаз - Властелин Урании
Он ругал на чем свет стоит этих простофиль-датчан, не желающих думать ни о чем, кроме охоты и религиозных распрей, между тем как вся Европа увлечена чудесами науки. Изгнание бесов из новорожденного, по его мнению, было противно природе, не способной создавать ничего нечистого прямо сразу, «по выходе из яйца».
«Процедуру изгнания бесов допустимо производить над стариками, а не над детишками, – говорил он еще, – и среди членов ригсрода я знаю многих, кто заслуживает, чтобы с ними это проделали незамедлительно».
Эта острота, произнесенная однажды вечером за пиршественным столом, была обращена к сотрапезникам, как нельзя более подходящим для того, чтобы донести ее до ушей молодого короля: один принадлежал у кругу близких Валькендорфа, другой – Рюдберга, да к тому же первого сопровождала супруга, второй был со своей матушкой.
Зала была отделана темным деревом, с полом, выложенным черными и белыми каменными плитами. Там царил неописуемый шум. Я был приглашен по настоянию Тюге: он хотел, чтобы его родитель, видя перед собой меня, лишний раз вспомнил о своем жестокосердии, ведь он решил оставить меня на острове.
– Вы же говорили, что это он послал вас искать меня?
– Так ты все еще не понял? Я один заботился о тебе, он-то был готов бросить тебя там.
Ревность делала его нетерпимым: привязанность, которую я питал к своему господину, раздражала его. В отношении Сеньора Тюге вел себя столь дерзко, что всем становилось не по себе. Он упрекал отца за сопение, насмехался над его грубым телосложением, а своего брата Йоргена, который прибыл как раз в вечер пиршества, бранил за слепую покорность родительской власти.
То, что господин Тихо наперекор своему нынешнему положению изгнанника ни на йоту не изменил присущей ему манеры рассуждать, норовил навязывать свои мнения всем и каждому и даже теперь, когда у него не осталось опоры при дворе, без конца вспоминал о знатности рода Браге, – все это вызывало у его сына жестокую иронию, которую он и не думал прятать от глаз публики.
– Отец, не угодно ли вам тотчас поведать всем здесь присутствующим, как его величество намерен распорядиться островом Гвэн после нашего выдворения? Вы же так дружны с королем, приходитесь ему, с позволения сказать, учителем астрономии, кому и знать это, как не вам?
В ответ Сеньор внезапно заявил:
– Нет, я этого не знаю, но позабочусь, чтобы мне сообщили об этом в Германию, когда мы там обоснуемся.
– В Германию? Что нам делать в Германии?
Только теперь до Тюге дошло, почему и его брат Йорген, и сестры, и мать, и знакомцы из придворного круга собрались на эту трапезу. Он сообразил, в чем смысл торжественности приема, казалось бы, неуместной в обстоятельствах, столь мало располагающих к веселью: решение было принято, еще неделя – и они простятся с Данией.
София Браге, давно осведомленная о намерениях брата, приняла новость с облегчением. Она даже решила сопровождать его, чтобы вместе проделать путь до Берна, вслед за уехавшим сыном.
Кирстен разразилась рыданиями, Элизабет и одна из младших дочерей вторили матери. Что до обманутой невесты Геллиуса, бедняжка Магдалена, со своими тонкими губами и круглыми плечами смахивающая на толстоватого парня наперекор нежным краскам пышного наряда, одобрила решение отца лучше удалиться в изгнание со своей уязвленной гордыней, чем ждать, пока король вконец растопчет ее.
Сам же я испытал удовлетворение, впрочем, смешанное с тревогой. Еще захочет ли он оставить меня при себе? Или мне суждено бродить по этому городу, выпрашивая подаяние? Но взгляд, которым обменялась со мной София Браге, говорил: «Не бойся, тебя не оставят».
На сердце полегчало, и я, восторгаясь дерзостью моего господина, залюбовался и его камзолом черного генуэзского бархата с серебряной бахромой, белоснежным воротником с вышитыми рукавами. На его шляпе с черным околышем, украшенным серебряным позументом, покачивалось серое перо короткие штаны были полосатыми, черно-серыми. Все это вместе напоминало оперение дикого голубя, когда он со своим гофрированным воротничком слетает на паперть храма Святого Клементия и, раздувая грудь, кружит перед голубкой.
Он постарался успокоить свое напуганное семейство. Сулил им самое блистательное существование сперва в Германии, потом в Богемии подле императора Рудольфа Габсбурга, говорил, что в Праге занятия наукой – дело обычное и всеми уважаемое. Там у него не будет нужды без конца доказывать преимущества просвещенного ума мятежному мужичью и неотесанным дворянам, у которых на уме одно – как бы затравить козленка да залить глотку пивом.
Для начала, объяснял он, мы отправимся к герцогу Мекленбургскому, деду короля Христиана. Это человек мыслящий, он уже давно и с большой горячностью приглашал приехать погостить. Оттуда, без сомнения, надлежит перебраться в Богемию, хотя можно опасаться, что Христиан IV, увидев, что семья Браге готова удалиться в изгнание, не захочет, чтобы он умножал таким образом славу иностранного двора, и попытается отговорить его.
Таков был мой господин Тихо: Никто еще не просил об этом, а он уже обещал, что в подобном случае проявит великодушие и, повинуясь зову сердца, согласится вернуться на родину.
Сиятельная дама Кирстен Йоргенс Даттер размазывала ладонями слезы по своим пухлым щекам, заранее ужасаясь при мысли о тяготах и обидах, уготованных им на чужбине. Ее страшило, что унижения, которых не сможет избежать ее супруг, коснутся и его потомства.
Тюге, наоборот, усмотрел отрадную сторону в этих переменах, известие о которых вызвало у его матери и сестер такие потоки слез. «Все это, напротив, отлично, – сказал он мне днем позже. – Пусть император Рудольф примет знаменитого астронома со всеми почестями, каких он пожелает! Там отец сумеет добиться для своих детей такого ранга, на какой мы не могли бы рассчитывать, оставшись в Дании».
Перед отъездом он послал меня к портному. Тот согласно воле хозяина сшил мне одежду с рукавами, очень пышными в локтях, а я еще попросил его сделать округлую складку на боку, чтобы мой братец-нетопырь мог прятаться в ней, а не томиться в кармане за поясом. «Как хорошо придуман этот фасон! – сказал мне портной. – Вытачка сбоку выглядит премило!» Он с удовольствием разглядывал меня, и женщины тоже. Что до Сеньора, он выругал портного, допустившего такую вольность при исполнении его заказа, и не пожелал высказать своего суждения о результате. Тем не менее он жестом приказал мне приблизиться:
– Это что такое?
И показал мне книгу в черном переплете, «De umbris idearum» Джордано Бруно, вытащенную из моего habersack лакеем, заподозрившим меня в воровстве.
– Я поднял ее с пола в библиотеке, на Гвэне. Когда Свенн Мунтхе погнался за мной и потом, когда я в ожидании своей судьбы прятался среди скал, эта книга была у меня под рубахой. Я и в мыслях не имел украсть ее и теперь охотно возвращаю ее вам.
– Она мне не нужна. А тебе я запрещаю ее читать.
– Увы, Господин, – признался я смиренно, – я помню ее наизусть.
– И другую?
– «De innumerabilibus, immenso et infigurabili»?[21] Да, ее тоже помню.
У него не было причин в этом сомневаться. С того дня, какн мне сдается, он стал мало-помалу примиряться с издавна мучившим его наличием в Природе нетленных истин, которых он не желал знать. Он все еще косился на меня, будто подозревая, что понятие о них мне внушил сам дьявол, но о том, чтобы прогнать меня с глаз долой, больше не помышлял. Напротив, мое присутствие стало ему необходимо, он, случалось, даже в ярость впадал, стоило мне отойти, только и слышно было:
– Куда подевался Йеппе?
– Я здесь, Сеньор, – отзывался я.
Чувствовать, как умиротворяет его этот ответ, было бесконечной отрадой. Порою даже во снах мне мерещился его зов. Тогда я пробуждался с привычным откликом на· устах, готовый в тот же миг предстать перед моим господином.
Из Копенгагена мы выехали в трех экипажах, каждый из которых влекла пара коней; направлялись мы в Кёге – там, как нам сказали, нас еще со вчерашнего дня ждал корабль. Слуги поочередно то ехали верхом, то поспешали за каретами на своих двоих. Повозка, крытая белой тканью, везла служанок.
Чуть только наш караван тронулся в путь, покатил мимо храма Святого Клементия и мельниц, расставленных вдоль дороги у городской окраины, как прискакали королевские посланцы, заинтересованные сим необычным переездом. Они пожелали знать, куда направляется господин Браге и почему с ним столько сопровождающих. Хозяину пришлось притаиться и вести себя смирно, ибо он прятал в конной повозке среди служанок Венсосиля, островного священника, переодетого лакеем. Поэтому мы выехали из города, ни единым словом не перекинувшись с непрошеным эскортом.
В тот же день, о чем в дальнейшем, еще пойдет речь, на остров Гвэн нагрянуло несколько господ, ища там новых поводов для оскорбительных обвинений господина Браге. Но он, не желая подвергаться их допросам, поспешил бежать и даже в дороге все еще торопил нас.
