Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм
— И Бог не знает, — заключила Тилли. — Ваш православный Бог совершенно непредсказуем.
Один Бенкендорф лучше жены и ее подруги, лучше всей свиты понимал, что их ждет в Петербурге. В офицерской среде имели опыт общения с императрицей: ее гнев не ограничивался никакими разумными пределами. Он заходил так далеко, как только могла заходить власть в России. Власть была орудием индивидуального гнева и была безгранична.
Великая княгиня открыла наугад томик Шекспира.
— Сколько раз императрица, иногда почти теми же словами, увещевала моего дорогого мужа: «…сбрось свой черный цвет… Нельзя же день за днем, потупи взор, почившего отца искать во прахе. То участь всех: все жившее умрет и сквозь природу в вечность перейдет». А он ей отвечал: «Сударыня, я вам во всем послушен».
Бенкендорф почел за благо оставить подруг вдвоем. А Тилли отобрала у великой княгини сборник пьес и с присущей ей любовью к точности принялась искать строки, напоминающие происходившее в Зимнем и Царском Селе.
— Да это просто история вашего двора! Шекспиром должен был бы заняться Шешковский. Англичанин знал русскую интригу не хуже нашего бедного Клингера. Сколько раз за месяцы, что я рядом с тобой, слышала намеками то, что Гамлет вещал открыто: «Еще и соль ее бесчестных слез на покрасневших веках не исчезла, как вышла замуж…» При виде Орловых Павел темнеет лицом. Разве ты не замечала? А видела, как он смотрит на их руки?
— Он мне по секрету поведал о них ужасные вещи. Он каждый день готов с ними расправиться, и я не сомневаюсь — расправится, когда взойдет на трон. Он не терпит унижений.
— А эти слова как тебе? — И Тилли прочла: — «Дух Гамлета в оружье!»
— Оружие он обожает. Это правда. Он сам не раз декламировал мне из «Гамлета», и в речь свою то и дело вставляет цитаты оттуда, иногда скрытые. Окружающее дурачье пьесы не читало — не поздоровилось бы ему в противном случае. Еще вчера в беседе с д’Аламбером он бросил: «Подгнило что-то в Датском государстве», имея в виду давние события на Урале. Я страшно испугалась, когда он — мы впервые осматривали вдвоем участок земли, который подарила императрица, — кинулся с протянутой рукой вперед и с невнятным криком исчез за деревьями. Его преследовали Fantômes. Мы в тот момент оставались, к счастью, одни. Возвратившись, он повторил дважды: призрак, призрак! О, отомсти за гнусное убийство. Я позже эти слова отыскала у Шекспира. Вообще он часто вспоминал о призраках. С другой стороны, его отношения с матерью вполне укладывались в завет отца Гамлета: «Но как бы это дело ни повел ты, не запятнай себя, не умышляй на мать свою, с нее довольно неба и терний, что в груди у ней живут, язвя и жаля». Я полагаю, что это одна из причин дьявольской ненасытности, которая так унижает и оскорбляет сына.
— Не преувеличиваешь ли ты, Софи? — ответила осторожно Тилли. — При всей поразительности очевидных совпадений Шекспир, называя Данию, имел в виду Англию, а не Россию, о которой если и имел сведения, то весьма поверхностные. Вместо Англии и Дании не будет ложью подставить, например, Испанию или Пьемонт: «…что можно жить с улыбкой и с улыбкой быть подлецом; по крайней мере — в Дании».
— Нет, я не преувеличиваю, — настаивала великая княгиня. — Ты знаешь, Тилли, его отношение к дядюшке Фридриху. Он считает его настоящим героем, и мы вдвоем обязаны ему семейным счастьем. Я лично обязана своим высоким саном. Ну пусть обстоятельства изменились. Я это хорошо понимаю. Я даже могу согласиться с тем, что мои братья раздражают дядюшку и что им следует потерпеть, пока ситуация улучшится. Но, скажи мне на милость, откуда ждать улучшения, если императрица запретила поездку в Потсдам, мы не посетим Сан-Суси и муж не обнимет своего кумира — великого Фридриха? Ты не знаешь, что сказал Павел, когда ему передали, что Орловы и Потемкин отсоветовали императрице включить Пруссию в наш маршрут. Мало того, понудили ее воспретить видеться с дядюшкой. «Пусть оберегутся, — прошептал он яростно, — пусть оберегутся! Они вспомнят судьбу Розенкранца и Гильдестерна, когда настанет час!» А предательство этого ничтожного фата Разумовского?! Затеять любовную интригу с супругой повелителя и друга? Политически интриговать с ней и для нее! Какие муки должен был пережить бедный Павел!
«Но какие муки суждено пережить и тебе, и нам всем, — подумала Тилли. — Да, Дания — тюрьма! Но что тогда Россия?!»
— И еще он добавил, что они пытаются на нем сыграть, как на флейте, извлекая самые различные им угодные звуки. Однако у них ничего не получится, сколько бы ни нажимали на клапана. «Я более сложный инструмент, чем какая-то паршивая дудка…»
— А я уже совсем запуталась, — грустно произнесла Тилли. — Чьи это слова: Гамлета или Павла?
— Павла и Гамлета.
Неожиданно дверь распахнулась, и в комнату вошел цесаревич в сопровождении Бенкендорфа, баронессы Оберкирх и герцога де Линя.
— Завтра утром мы уезжаем в Брюссель.
— Ну и слава Богу, — воскликнула великая княгиня. — Париж нам изрядно надоел сплетнями. Правда, Тилли? А в Этюпе нас заждались. Еще в Амалиенгоффе в начале зимы я обещала матери, что весной мы обязательно будем в Монбельяре и проведем с ними все лето. Сегодня седьмое июня, а мы еще в Париже.
— Ваше высочество, — взмолился де Линь, — день-два вы проведете в Генте. Затем коротенькая остановка в Брюсселе — и вы в объятиях родителей. Поедемте в Брюссель! Я не прощу себе никогда, если не покажу вам пляжи Остенде, старинные улочки Брюгге и абсолютно неповторимый Гент. Там есть на что посмотреть! Ах, Гент! Чудо-канал вынесет вас на побережье Северного моря. Совершенно незабываемая прогулка. Ваша родина, — продолжал с тонкой улыбкой де Линь, — Санкт-Петербург. Мне рассказывали, что он весь изрезан каналами, и вашему высочеству будет чрезвычайно полезно ознакомиться с тем, как они выглядят у нас в Европе. Тем более что его величество король Франции передал мне личный приказ сопровождать вас и предлагать вам лучшее, что есть у нас для обозрения. Кроме того, в Генте суконные фабрики выполняют военные заказы, производя тысячи метров великолепной ткани, образцы которой тоже вызовут интерес у вашего высочества. Полковник Бенкендорф говорил мне о ваших планах переустройства армии, о стремлении экипировать войска по новым моделям. Неужели вас, рыцаря, не привлекает Фландрия, прекрасная, изумительная по красоте земля. Вы увидите там старинные замки, напоминающие Эльсинор! И потом, гентский алтарь братьев ван Эйк… Мы с князем Юсуповым продумали каждый день до мельчайших подробностей.
— Хорошо, мы едем в Гент, — сказал решительно цесаревич. — Мы осматриваем Фландрию. Мы переночуем в Брюсселе. Мы катаемся на барке по каналам. Мы веселимся под вашим руководством, мой дорогой герцог! Бенкендорф, распорядитесь!
Сутки они провели в Остенде и Генте. Выехав на рассвете, днем уже оказались в Брюсселе и, едва успев перевести дух и переодеться, отправились в оперу. Доктор Крузе отпаивал дам чудодейственными эликсирами, снимавшими утомление. Музыка и превосходные голоса настроили путешественников на романтический лад. Цесаревич, который был неравнодушен к замкам и прочей рыцарской атрибутике, все вспоминал поместье герцогов Фландрских, сохранившее подлинный средневековый аромат. Одно время он носился с идеей выстроить нечто подобное в Павловске, но потом уступил уговорам великой княгини и Карла фон Кюхельбекера, которые убедили его в том, что среди зубчатых стен и подъемных мостов наследнику российского престола жить неприлично да и неудобно. Надев, однако, на себя императорскую корону, он вскоре занялся проектом замка, которому дал имя архангела Михаила, и соорудил мощное здание в кратчайшие сроки посреди Санкт-Петербурга. К чему это привело — известно.
Бенкендорф поддерживал рыцарские увлечения цесаревича, рассказывая ему о хитроумных форпостах Ордена тамплиеров, руины которых пока не исчезли с лица прибалтийской земли.
Опять fantômes
Подали ужин, но великая княгиня, сославшись на усталость, усугубленную посещением оперы, вышла вскоре из-за стола и, взяв с собой Тилли, отправилась отдыхать.
— Я оставляю вам Lane, — сказала она. — Надеюсь, баронесса будет достойно представлять меня и не позволит соскучиться дорогому де Линю.
Lane — интимное имя графини Генриэтты фон Вальднер — второй сердечной подруги великой княгини, вышедшей замуж за барона Оберкирха и оставшейся поэтому в Европе, о чем великая княгиня ужасно сожалела. Но скажите на милость, если у человека есть хоть малейшая возможность не ехать на житье в Россию, то кто от нее откажется? Великая княгиня мечтала увезти Lane в Санкт-Петербург. Тилли, конечно, ей была ближе, но Lane обладала своими непревзойденными качествами — нежным характером, впечатлительностью и острым ироничным умом, ни в чем не уступающим мужскому. Ей недоставало твердости Тилли, решительности, смелости. Тилли более надежная опора в борьбе с превратностями судьбы. Она скорее поможет выжить, выстоять, чем мягкая и лиричная Lane, получившая свою кличку от усеченного слова Саtalane[37]. Однажды в Монбельяре она явилась на маскарад в каталонском костюме — черные кружева на красном и белом фоне. Фурор, который произвела Генриэтта фон Вальднер, навсегда закрепил за ней звучное — Lane, отголосок тех счастливых дней, когда Монбельяр, притаившийся в розовых отрогах Вогез, постепенно становился настоящей провинциальной Меккой на северо-востоке Франции.
