Жюльетта Бенцони - Проделки королев. Роман о замках

Когда, исчерпав все возможные аргументы, он смолк, Кристина повернулась к отцу Ле Белю, который, дрожа, перебирал в углу свои четки. То, что она сказала, спровоцировало крик ужаса из уст Мональдески: священник должен был исповедовать виновного, чтобы подготовить его к смерти.

Взволнованный не меньше провинившегося, отец Ле Бель попытался как-то смягчить королеву, но она и слушать ничего не желала – ни доводов монаха, ни воплей человека, рыдающего у ее ног. Она вышла и почти бегом удалилась в свою комнату.

Прошли долгие минуты. Прислонившись горячим лбом к холодному стеклу, Кристина смотрела невидящим взглядом на сырой и туманный парк, начинавший погружаться в сумерки. Не было слышно ни звука, кроме легкого стука в дверь. Это был отец Ле Бель. Его лицо было бледно, а руки дрожали. Нет, он пришел не для того, чтобы сказать, что виновный исповедан, он просто хотел призвать эту женщину смягчить свое решение, которое по своей жестокости можно было сравнить с поступком варваров. Он описал Мональдески таким, каким только что его видел – плачущим, павшим ниц, зовущим королеву, одно лишь слово жалости которой вызвало бы его искреннее обожание. Затем священник обратился к сердцу Кристины и наконец заговорил о короле Франции, которому принадлежал замок и который не потерпел бы, чтобы в нем совершалось столь явное убийство… Ничего не помогло! Королева грубо приказала священнику вернуться в галерею и поторопиться с выполнением своего долга, если он не хочет, чтобы виновный умер без причащения.

Еще через несколько минут в дверь постучали вновь. На этот раз это был Сантинелли. Он тоже пришел просить помилования для человека, которого сам ненавидел и презирал, но которого все же нельзя было вот так хладнокровно убивать. Можно быть грозным дуэлянтом, можно быть даже жестоким наемником, но при этом отказываться убить человека, стоящего на коленях.

– Когда палач отрубает голову, ему всегда приходится убивать стоящего на коленях!

Теперь она уже начала угрожать. Если Сантинелли не желает подчиняться, пусть убирается! Она прогоняла его. Но, в любом случае, это не спасло бы Мональдески. Тогда она вдруг закричала:

– Это трус, бесчестный трус! Надо, чтобы он умер, и как можно скорее! И если он не поторопится с причащением, просто зарежь его!

Дверь закрылась за спиной итальянца.

В галерее происходил отвратительнейший спектакль. Мональдески, распростертый у ног священника, который и сам едва держался на ногах, был похож на жалкую тряпку. Сантинелли крикнул ему от дверей, что спасения нет и что час смерти пробил для него. Потом он приблизился к несчастному с обнаженной шпагой, а тот с глазами, полными ужаса, все продолжал и продолжал шептать: «Минуту… Еще только одну минуту!»

Но Сантинелли более не слушал. Подняв шпагу, он склонился над приговоренным, нашел сердце и покончил бы со всем в одну минуту, если бы на Мональдески не было кольчуги. Тот попытался рукой отвести клинок, который отрезал несчастному три пальца, а потом сломался. И тогда Сантинелли, как безумный, ввыхватил кинжал и ударил его по лицу, позвав еще двух гвардейцев на помощь, чтобы покончить со всем этим.

Однако это оказалось делом непростым. Мональдески цеплялся за жизнь, и его крики были слышны во всем дворце… Прошли долгие минуты, пока они не прекратились, и Сантинелли наконец удалось перерезать страдальцу горло.

Минутой позже, когда одни слуги уносили на носилках окровавленное тело, а другие отмывали мраморные плиты пола, мрачная процессия прошла перед Кристиной, застывшей на пороге своей комнаты. Она не дрожала, а лишь смотрела прямо перед собой невидящим взглядом, бледная и холодная, словно статуя. Отец Ле Бель еще раз поднял на нее полный ужаса взгляд:

– А ведь говорили, что вы любили его, мадам!

– Теперь я снова могу любить его. Смерть стирает все…

И вот под сенью церквушки в Авоне покоится тело Ринальдо Мональдески, чьим преступлением было то, что он предал любовь королевы. А плита, покрывающая его останки, видна до сих пор.

Что же касается Кристины Шведской, то она была вынуждена покинуть Францию. Правда, для того, чтобы выселить ее из Фонтенбло, Мазарини пришлось подарить ей дворец в Риме и деньги на то, чтобы там жить. Любила ли она еще? Похоже, она осталась верной памяти того, чьей смерти требовала с таким упорством. И с тех самых пор ее существование проходило без скандалов и было полностью посвящено наукам, философии и религии.

Она стала единственной женщиной, наряду со знаменитой графиней Матильдой[66], что однажды заставила императора топтаться на снегу в течение трех долгих дней, чей прах теперь покоится в соборе Святого Петра в Риме, неподалеку от знаменитой скульптуры «Пьета» Микеланджело.

Часы работы

С 1 октября по 31 марта с 9.30 до 17.00

С 1 апреля по 30 сентября с 9.30 до 18.00

Закрыт по вторникам, а также 1 января, 1 мая и 25 декабря.

http://www.musee-chateau-fontainebleau.fr/

Шатору (Châteauroux)

Голгофа принцессы де Конде

Мера любви – это любовь без меры…

В конце морозного 1686 года в сторону «Замка Рауля», старого костела, возвышавшегося над городом Шатору, медленно шел священник. Вот уже второй раз отец Тиксье посещал этот замок. Он уже был здесь десять лет тому назад – по приказу герцогини де Лонгвиль, поручившей ему убедиться в том, что находившуюся здесь под арестом знатную даму не обижают и что она содержится не в слишком суровых условиях. Вдали от мирской суеты, посвятив себя полностью Господу, бывшая королева Фронды почувствовала уколы совести и решила проявить заботу о женщине, которую она сама никогда раньше не ценила, а ее любимый брат, Великий Конде, так тот и вообще поступил с ней совершенно отвратительно.

Августейшую пленницу звали Клер-Клеманс де Брезе. Она была племянницей кардинала де Ришельё и, к своему несчастью, еще и принцессой де Конде, которой стала в ходе безжалостной политической игры.

По правде говоря, во время своего первого визита отец Тиксье, добрый иезуит, испытал некоторое беспокойство: он ожидал встретить здесь сумасшедшую женщину, всю в бреду и в грязи. Но на деле нашел женщину хоть и странную, но весьма достойную, со скрытным лицом и ледяным взглядом, которая вела жизнь монашки, окруженная двадцатью слугами, такими же надменными и холодными, как и она сама.

Принцесса тогда отказалась говорить с ним. Лишь когда иезуит признес имя ее безжалостного супруга, она вскинула на него свои выцветшие глаза и пробормотала:

– Господин принц презирал меня… но я презираю его еще больше!

И все.

Теперь же священник заметил, что принцесса мало изменилась, разве что стала еще бледнее и немного похудела. Она приняла его лежа в постели. Ее лицо не отображало никаких эмоций, когда он передал ей новость: «Господин принц скончался 11 декабря в Фонтенбло».

Принцесса ничего не ответила. Впрочем, у священника имелось еще кое-что: перед тем как покинуть этот мир, Конде попросил короля не выпускать его жену из плена.

Таким образом, даже находясь уже перед лицом Господа, он не усмирил своей ненависти. Ненависти такой долгой и такой несправедливой…

Клер-Клеманс было тринадцать лет, когда ее выдали замуж за того, кто тогда был еще лишь герцогом Энгиенским и которому было двадцать. Она сразу же влюбилась в него. Он, впрочем, не отличался особой красотой со своим худым лицом, крупными чертами, огромным крючковатым носом и горящими глазами. Но обладал таким обаянием, перед которым не могла устоять ни одна женщина, и вот под его-то власть и подпало наше дитя. Что же касается молодого герцога, то он с трудом скрывал свою неприязнь ко всей семье кардинала де Ришельё, и в особенности – к этой девчонке, мать которой умерла сумасшедшей.

Но при этом герцог Энгиенский тоже любил. Он испытывал пылкие чувства к восхитительной Марте дю Вижан, которая отвечала ему взаимностью. В результате долгие месяцы брак оставался фиктивным. То новоиспеченный супруг был болен, то он вдруг отправлялся воевать. Кончилось тем, что такое поведение взволновало семью: опасаясь гнева кардинала, принц де Конде попытался образумить сына. Он довел до его сведения, что женатые люди должны жить вместе и что герцогу и герцогине Энгиенским пора бы уже занять подобающее им место в обществе.

Герцог приложил для этого небольшое усилие: он официально обосновался вместе с Клер-Клеманс в красивом особняке де Ля Рош-Гюйон, на улице Бонз-Анфан… однако он и не подумал пересекать порог ее спальни. Тогда, как это и предвидел Конде, кардинал де Ришельё рассердился: или Энгиен будет вести себя, как это подобает супругу, или ему придется отказаться от командования армией. «Король только что вышел от меня, – сказал он ему, – и у меня имеется его королевское обещание: вы получите право командовать Пикардийской армией лишь в том случае, если ваша жена будет ждать ребенка…»