Константин Коничев - Русский самородок. Повесть о Сытине
– Все идет гладко: и поступление сырья, и производство, и сбыт бумаги. И рабочим здесь, вдали от города, жить не так плохо, как в городской гуще. Но хозяева не балуют рабочих: только и бесплатного – кипяток в общежитии да воздух на улице…
После обхода фабрики Иван Дмитриевич решил открыться в своих замыслах.
– Петр Михайлович, каково ваше мнение, – обратился он к директору, – я задумал иметь свою бумажную фабрику. Есть расчет или нет?..
– Ах, вот оно что… затея достойная сытинского размаха. Что ж, если есть такие излишки капитала от издательства, то начинайте… Смотря где?
– В Карелии, полагаю.
– Это невозможно. Нет путей сообщения. А вообще – канительная штука: «Не женись, брат Лука», как говорится в сытинском песеннике. Осмыслить надо…
– Конечно, такие дела очертя голову не делаются.
– Один или с компанией?
– Могу и с компанией.
– Бумаги своей в России не хватает. Новая фабрика не помеха. В час добрый, женись, брат Лука!..
Иван Дмитриевич заночевал у Горбунова, а на другой день – в Москву.
Евдокия Ивановна так и не поняла из его настроения – доволен он или нет своей поездкой.
В первую очередь Иван Дмитриевич попросил своего старшего сына Николая разыскать Сергея и позвать его для «исповедания». А это значило – как понял Николай Иванович – дядя Серж чего-то опять напроказил…
Надо сказать, что Сергей, младший брат Ивана Дмитриевича, был не очень удачлив в жизни.
Однажды, не поладив с Иваном Дмитриевичем, Сергей хотел перебраться на житье в Ясную Поляну к Льву Николаевичу. Как-то Лев Николаевич с художником Ге и Сергеем Сытиным пять суток шли вместе от Москвы до Ясной Поляны. Сергей всячески старался понравиться графу Толстому, прислуживал ему в дороге, угождал и даже изъявил желание вступить в члены общества «Согласие против пьянства». Но Лев Николаевич, видимо, невзлюбил Сергея и не позволил ему остаться в Ясной Поляне.
В руководстве товариществом Сергей не имел доверия и довольствовался лишь заработком от составления бесчисленного множества песенников. Составляя песенники, Сергей предпочитал для собственной «славы» указывать на титульных листах – «Песни дяди Сержа».
Красочные, яркие, заманчивые рисунки были на обложках песенников и диковинные заглавия: «Ни бе ни ме ни ку-ка-ре-ку!», «Ой, жидочки, жиденята», «Тарарабумбия», «Люблю я женский пол», «Не женись, брат Лука» и т. п.
Таким делом занимался Сергей, не добиваясь ничего большего. Однако старшему деятельному брату он нередко портил настроение. Так вот и тут случилось.
Сергей почувствовал, что брат приглашает его не зря. Заранее предвидя, о чем пойдет разговор, он придумывал отговорку, ведь давно было дело с этими родительскими крестами.
Сначала сдерживаясь, не показывая своего гнева, Иван Дмитриевич спросил Сергея:
– Что же это такое, Серж? Я был в Галиче на могиле наших батюшки и матушки, а куда же памятники девались?..
– Столько времени, братец, прошло, могли и пропасть, могли и украсть. Следить некому.
– Вот что, Сергей, – повысив голос, продолжал Сытин. – Довольно тебе дурака валять! За такие проделки оплеухи мало! Мне «почтеннейший» все рассказал: пропили, в карты проиграли! Кресты в карты! Богохульники, мерзавцы!
Сергей взмолился:
– Прости, братец, был грех… за давностью и закон не наказует, прости… Ну, я тоже умру, и, может, пораньше твоего… так ты не ставь на мою могилку ничего. Вот квиты и будем. Мертвым ни зонтики, ни будильники не нужны. Зачем же памятники, да столь дорогие?
– Уйди от меня, барабошка!.. Да пореже на глаза суйся. И чтоб ни на одном песеннике твое титло «дядя Серж» ни разу больше не стояло!..
Евдокия Ивановна не вмешивалась в ссору мужа с Сергеем. Лишь бы Иван Дмитриевич не ударил его: разве это допустимо в благородном семействе. Потом, чтобы отвлечь Ивана Дмитриевича от крупного разговора с братом, она подошла и тихонько сказала:
– Да наплюнь ты, Ваня, на него и закажи другие кресты… А я тут без тебя очень беспокоилась, как ты, да где ты? И за эти дни перечитала каталоги книжных издательств и магазинов Вольфа, Маркса, Суворина, Эфрона и сделала для нашего товарищества кое-какие выводы…
– Ладно, об этом после. Надоело. Я, кажется, поехал ради отдыха, а отдыха-то и не получилось. Ездили с Сазоновым на Кивач и такая загвоздка в голове, – покоя не найду, пока не решу этот вопрос.
– Какой же опять?
– Свою бумажную фабрику хочу иметь.
– Взвалить на себя еще ношу?
– Да, ношу, и тяжелую, зато результаты могут быть утешительные. Своя бумага будет в три раза дешевле покупной, а это даст экономии, считай сама, по два рубля с пуда, четырнадцать тысяч рублей ежедневно!
– Больно много, – удивилась Евдокия Ивановна, – слишком широко захотел шагнуть.
– Поживем – увидим… – уклончиво и неохотно отозвался Сытин.
– Да тут и видеть нечего, – продолжала возражать Евдокия Ивановна, – не может бумажная фабрика появиться, как в сказке, по щучьему велению, по твоему хотению. Улита едет, когда-то будет. Вложишь столько капитала на постройку да на всякие другие издержки производства, что своя бумага вскочит тебе на первых порах рубликов пять за пудик. Взвесь все, обдумай, не прыгай очертя голову. Да и не так уж ты молод, чтобы брать еще на себя такую обузу…
– Смелых бог любит, смелые города берут, – ответил ей на это Иван Дмитриевич и стал в подробностях расспрашивать жену о всех делах и новостях, без него происшедших.
В скором времени Сытин подыскал инженера и направил в район реки Кемь исследовать все возможные ресурсы для постройки бумажной фабрики…
Занятый повседневно большими делами, Сытин все реже и реже встречался с Толстым. Кстати сказать, Ивану Дмитриевичу, настроенному весьма религиозно, не по душе были антицерковные взгляды и высказывания Льва Николаевича. Но не мог спокойно и равнодушно отнестись и к определению святейшего синода «об отпадении» Льва Толстого от церкви, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею. В душе он был согласен с Толстым, который вместо раскаяния в своем ответе синоду заявил: «Вернуться же к тому, отчего я с таким страданием только что вышел, я никак уже не могу, как не может летающая птица войти в скорлупу того яйца, из которого она вышла».
Незадолго до своей смерти Толстой составил сборники изречений «Круг чтения» и «На каждый день». Это были его любимые книги, в них приводились глубокие житейские и философские мысли великих людей – мысли, совпадающие со взглядами и суждениями самого Толстого. Первое издание «Круга чтения» разошлось быстро. Толстой пожелал его переиздать и намерен был это сделать в издательстве И. И. Горбунова. Но Чертков посоветовал Льву Николаевичу обратиться к Сытину:
– Сытин сделает лучше и быстрее. Он богат и расторопен…
Толстой с этим согласился.
Иван Дмитриевич приехал в Ясную Поляну, встретился с Чертковым. Договорились об издании. После этого он долго беседовал с Львом Николаевичем и в тот же день уехал обратно в Москву. Об этой встрече с Иваном Дмитриевичем Толстой говорил гостившему тогда у него в Ясной Поляне музыканту Александру Гольденвейзеру:
«– Я давно не видал Сытина: мне было интересно его повидать. Подумать только, я помню, как он начинал, – у него ничего не было, а теперь у его газеты больше ста тысяч подписчиков. Он мне рассказал много интересного про книги. Революционные и социалистические книги лежат, никто их не покупает. Много продают географических книг, но теперь как будто тоже стало меньше. А „Ерусланы Лазаревичи“ идут все по-старому. Вот Чертков думает, что мы со своими книжками вытеснили их, а я думаю, что это неверно…»[4]
Сказано это было не без горечи.
Дело с переизданием «Круга чтения», вопреки сытинской расторопности, не двигалось. Сытин тогда увлекался изданием Военной энциклопедии, совершенно противной духу Льва Толстого. А главной причиной помехи было то, что Иван Дмитриевич несколько раз подвергался по линии цензуры судебным преследованиям и потому не решался печатать старый и новый «Круг чтения», где были высказывания антиправительственного содержания. Волей-неволей между издателем и Толстым возникли натянутые отношения.
В раздражении Лев Николаевич писал в те дни секретарю Черткова, толстовцу Алексею Петровичу Сергеенко:
«Возьмите у Сытина назад 2-е издание старого „Круга чтения“. Это самая дорогая мне книга, и ее нет, и как видно, нет и надежды на ее появление. Точно так же надо у него взять и „Новый круг чтения“… Право, надо, стараясь не сердиться на него, что мне трудно, прекратить с ним всякие сношения…»[5]
Через две недели Толстой из Ясной Поляны поехал в Москву. Его провожали Гольденвейзер и Александра Львовна. В Москве на вокзале встретили Льва Николаевича сотрудники редакции «Посредника».
Сытин почему-то не приехал к вокзалу, а послал сотрудника «Русского слова» Сергея Спиро. Узнав, что Спиро посланник Сытина, Лев Николаевич разволновался и стал резко выговаривать по поводу задержки Сытиным издания:
