Александр Чаковский - У нас уже утро
Лебёдка со скрежетом вываливала уголь, и одна из маленьких чёрных сопок быстро росла. Двое рабочих стояли у подножья этой сопки и лопатами сгребали осыпающийся уголь. Кто-то чёрный, в ватнике и ушанке, торопливо прошёл по направлению к домикам. Пронзительно завизжал невидимый паровоз, лязгнули буфера вагонеток, и все это снова покрыл скрежет лебёдки.
И Доронин инстинктивно почувствовал напряжённый темп работы. Это ощущение создавали и быстро растущая гора угля, и периодически повторяющийся скрежет лебёдки, и торопливая походка человека, и резкий свисток паровоза.
Перед глазами Доронина возникли пустынный, заснеженный пирс, дикие волны, вздымающиеся над стенкой ковша, и он подумал: «Да, у нас потише… Ну, ничего, придёт и наша пора».
Чёрный человек возвращался. Ещё издали Доронин крикнул:
– Не скажете, где тут начальника найти? Товарища Вислякова.
– Вислякова? – переспросил человек, подходя ближе, и вдруг взмахнул руками:-Ба! Рыбный директор пожаловал!
Только теперь Доронин узнал Вислякова. Издали его тёмные усы были неразличимы на фоне чёрного, покрытого угольной пылью лица. Вблизи же он походил на диковинного усатого негра, поблёскивающего зубами и белками глаз.
– Не узнал? – рассмеялся Висляков. – Нас, брат, сразу не узнаешь. Ну, пойдём ко мне. Наваги привёз?
– Какая сейчас у меня навага?
– Знаю я, это я так. Постой, брат, куда же это я иду? – воскликнул Висляков и остановился. – Ты уж прости, до дому доведу, а сам – на станцию. В полчаса обернусь. Заминка там у нас с платформами, понимаешь, какое дело…
Они подошли к небольшому деревянному домику, в окнах которого белели занавески.
– Вот и моя хата, – сказал Висляков и постучал в дверь. – Веруня, гостя принимай! – крикнул он.
«Жена, наверное», – подумал Доронин, но, когда дверь отворилась, он увидел на пороге худенькую, невысокую девочку, которой можно было дать не более четырнадцати лет.
– Прими гостя, Веруня, а я скоро вернусь, – сказал Висляков и торопливо зашагал в сторону.
– Проходите, пожалуйста, – очень серьёзно сказала девочка.
У неё был низкий голос, неожиданный для её возраста и вида.
Доронин вошёл.
– Раздевайтесь, папа скоро вернётся.
Сняв пальто, Доронин повесил его на вешалку рядом с брезентовым шахтёрским костюмом.
– Проходите, – повторила девочка и распахнула дверь в комнату.
Доронин зажмурился от неожиданности. Перед ним была комната, залитая светом. Казалось, что свет струится не только из окон, проникая сквозь занавески, но и из мебели: из белых, некрашеных, но аккуратно сделанных стульев, стола, буфета, из свежепобелённого потолка, из светлых обоев.
Всё это настолько отличалось от серых и чёрных цветов, к которым уже начал привыкать Доронин, что он удивлённо остановился на пороге.
– Ну, что же вы? – раздался за его спиной голос девочки.
– Сколько у вас света! – восхищённо сказал Доронин и шагнул в комнату.
– Мы любим свет. Все шахтёры любят свет. Садитесь, пожалуйста. – Она показала на диван, а сама села на стул, с достоинством выполняя обязанности хозяйки.
– Значит, вас зовут Вера? – спросил Доронин, думая, что глупо говорить отцу «ты», а его четырнадцатилетней дочери «вы».
– Вера, – ответила девочка.
– И давно вы здесь?
– Я приехала вместе с папой.
– А как же школа?
– Когда мы приехали, школы ещё не было, а теперь есть.
– В каком же вы классе? В седьмом?
– В восьмом.
– Значит, через три года на материк?
– Почему?
– Надо же будет поступать в вуз.
– К тому времени здесь будет вуз, – тоном, не допускающим возражений, сказала Вера.
Доронин улыбнулся, ему понравилась эта уверенность.
– В какой же вы хотите?
– В сельскохозяйственный.
– Не думаю, чтобы такой вуз тут скоро открылся, – сказал Доронин. – Прежде всего тут будут горный, нефтяной, рыбный… Сельское хозяйство имеет на Сахалине второстепенное значение.
– Это предрассудок, – спокойно возразила девочка, – японский предрассудок.
– Почему же? – смущённо улыбнувшись, спросил Доронин.
– Потому что японцы выкачивали из этой земли все и не вкладывали ничего. А сельское хозяйство требует заботы и внимания.
Вера прямо сидела на стуле, её острые коленки выступали под сереньким платьем. Закинутыми назад руками она обхватила спинку стула.
– Пожалуй, вы правы, – сказал Доронин. – Здесь, конечно, должно быть сельское хозяйство. Я знаю один такой колхоз… Да и земля позволяет.
– Прекрасная земля, – убеждённо ответила девочка. – Тут есть такие места, еланями называются, где рожь в один месяц двух метров вышины достигает. Совсем как у нас на Украине.
– Японцы, говорят, уверяли, что некоторые виды овощей тут вовсе не могут родиться… – увлекаясь, сказал Доронин.
– Японцы сажали в тюрьму тех, кто пробовал разводить здесь помидоры, – сказала Вера.
– За что же?
– Им было выгоднее привозить помидоры из Японии и продавать по дорогим ценам. А насчёт того, что не родятся… Пойдёмте. – Вера вскочила со стула.
Они вышли из дома и очутились в тесном дворике. Доронин увидел маленький сарай, примыкавший к дому и скорее напоминавший большой ящик со стеклянной крышей. Вера открыла дверь, и на Доронина сразу пахнуло теплом.
– Входите, – предложила Вера, – вдвоём там не уместиться.
В сарайчике топилась крошечная железная печь. На столе стояли ящики с землёй. Доронин увидел зреющие помидоры, стрелки зелёного лука, листья капусты…
«Чёрт побери, вот это девчонка!» – подумал он, выхода из сарая.
– Ну, как? – спросила Вера.
– Здорово! – вырвалось у Доронина.
Вера улыбнулась. Вся её серьёзность сразу исчезла.
– Вам нравится, правда? – затараторила она. – Я и дома овощи сажала… Кругом уголь, все чёрное, а тут свет и зелень… Правда, здорово?
В это время у входной двери раздался энергичный стук.
– Иду, иду! – закричала Вера и бросилась открывать. Вошёл Висляков.
– Ну, ясно, – сказал он ещё с порога, – в свой ботанический сад таскала? Вот, понимаешь, Мичурин в юбке! – Висляков говорил как будто с осуждением, но Доронину было ясно, что он очень любит дочь и гордится ею.
– Веруня, умываться! – крикнул Висляков, снимая ватник и шапку.
Вера повернулась на одной ноге, подпрыгнула и скрылась. Через минуту она возвратилась с кувшином и стала поливать отцу, склонившемуся над белым эмалированным тазом. Потоки чёрной воды полились между пальцами Вислякова, а он, фыркая и захлёбываясь, говорил:
– Понимаешь, директор, не дают вовремя платформы. Все на японцев ссылаются – подвижного состава мало! А почему я на японцев не ссылаюсь?
Вера вылила на руки Вислякову последние капли и снова убежала за водой. А он стоял над тазом, зажмурив глаза и растопырив пальцы.
– С японцами тут покончено, ну и довольно о них вспоминать, – продолжал он. – Мы добычу разворачиваем, я уже три телеграммы от министра получил…
Вера принесла полный кувшин, и в таз потекли новые потоки чёрной воды. Постепенно цвет её стал меняться, и наконец вода стала прозрачной.
Висляков повернулся к Доронину, и тот увидел знакомое лицо с желтоватой, точно дублёной кожей, на котором топорщились чёрные усы. Казалось, Висляков держит во рту два куска угля.
Подхватив Доронина под руку, он повёл его в дом.
– А я к тебе в гости приехал, можно сказать, на экскурсию, – сказал Доронин, чтобы предупредить возможные вопросы.
– Ну и хорошо, – скороговоркой заметил Висляков и снова принялся ругать железнодорожников.
– Байбаки, черти! – кричал Висляков, и усы его при этом укорачивались, точно он сжёвывал два куска угля, которые держал во рту. – Ведь как будто обо всём договорились, график подачи угля выработан, подписан, а тут – на тебе, пожалуйста! Сваливай уголь, пусть выветривается!… Ну, чего ты зубы скалишь, директор?
– Да так, – улыбаясь, ответил Доронин, – послушать тебя, так покажется, что мы не на острове сидим, а где-нибудь близ железнодорожного узла Липки. Не Донбасс же у тебя тут?
– А мне плевать, что остров! Что я, Робинзон, что ли! Почему не Донбасс? Земля советская? Уголь есть? Шахты имеются? Шахтёры рубают? Какая же разница?!
Висляков расправил усы и уже тише сказал:
– Ты извини, Доронин, что я кричу. Совсем ошалел. Будто не тебя, а начальника станции вижу. Он мне говорит: «Сейчас период особый, шторма»… Ах он сукин сын, капитан дальнего плавания! Будто его вагоны по морю плавают.
– Так он заносы имеет в виду, – попробовал защитить начальника Доронин.
– «Заносы»! – пробурчал Висляков. – Вот я телеграмму министру грохну, будет ему занос! Да чего же ты стоишь? Садись!
Он чуть подтолкнул Доронина к дивану, а сам подошёл к буфету, отворил дверцу и начал там что-то искать.
Затем он пошёл к столу, неся в руках тарелку, на которой позванивали друг о друга две большие, доверху налитые рюмки.
