Александр Немировский - Пифагор
— На Самос? — удивился Метеох. — Разве ты не знаешь?
— Ты имеешь в виду его осаду спартанцами? Так она же кончилась!
— Да нет! Оройт заманил Поликрата к себе и зверски его казнил. Спутников же обратил в рабов. Среди них и кротонский врач Демокед.
Пифагор опустил голову.
— Какой ужас! — вырвалось у него. — По твоим губам я понял, что несчастье произошло в Магнезии. И как мог Поликрат принять приглашение, зная, в какой город его зовут?!
— При чём тут город? Он мог пригласить его и в Эфес, столицу своей сатрапии. Что бы это изменило? — пожал плечами Метеох.
— Тогда слушай. В космосе извечно действуют могущественные силы притяжения и отталкивания. Незримые, они во всём — в камнях, в деревьях, в водах. Но есть на земле места, где эти силы наиболее могущественны. Там происходят страшные бедствия, совершаются чудовищные преступления. Горе тому полководцу, который решится дать битву близ Магнезии. Ведь там даже камни притягивают камни!
— И ты мог бы предостеречь Поликрата? И он остался бы жив? — взволнованно спросил Метеох.
— Конечно. И удивляюсь, что этого не сделали Анакреонт, Демокед, наконец, Меандрий — пусть они не знали о гибельности Магнезии, но коварство Оройта им должно было быть очевидно!
— Анакреонт! Да его сама судьба спасла. Он бы обязательно отправился с Поликратом, не будь приглашён в те же дни Гиппием в Афины на торжество.
— Так Анакреонт в Афинах! — обрадовался Пифагор.
— Был в Афинах некоторое время, — ответил юноша. — Теперь он со своим новым другом поэтом Симонидом в Фессалии. И вообще... Не знаю, что он в нём нашёл. Говорят, он настоящий урод. Анакреонт больше мне не пишет. Что же касается Меандрия, которого ты вспомнил, в Афинах говорят, что он умышленно отправил Поликрата к Оройту на верную гибель.
— Мало ли что говорят, — возразил Пифагор. — Видимо, всё же на всех, в том числе и на Меандрия, нашло некое затмение. Ведь удалось отразить нападение спартанцев, и казалось, больше нечего бояться. Такие моменты наиболее опасны. Но довольно об этом. Ты ещё ничего не сказал о своих планах.
— Меня ждёт Херсонес. Помогаю дяде. Ему отец передал власть. Вновь нападают фракийцы.
— Что же ты молчишь о самом главном? — сказал Пифагор, обнимая юношу. — Ведь ты женился. Будь же счастлив. А если родится сын, дай ему имя твоего великого отца.
— Опять ты прочёл мои мысли! — воскликнул Метеох. — Да, я тороплюсь к жене. Она вот-вот должна родить.
— Мне вспомнилась наша первая встреча, — проговорил Пифагор. — Гимнасий, игра в мяч. Собираясь к отцу, ты обещал писать Анакреонту. Напиши мне. Кажется, тебя ждут большие перемены.
Оправдание
Семеро молча сидели в Зале совета перед пустым царским троном. День рождения сына Кураша стал днём его смерти. Но никто не знал, как развернутся события дальше. Конечно, Бардией недовольны многие знатные персы. Но не сочтут ли они убийство царя, каким бы он ни был, преступлением? Не воспользуются ли те, кто сам не решился поднять на Бардию руку, возможностью устранить их, семерых, как убийц, нарушивших клятву верности царю? Не выдадут ли они их народу, обожавшему Бардию, чтобы захватить с его помощью власть?
Первым нарушил молчание Отана.
— Мужи! Мы вместе устранили неугодного нам царя. Но на этот трон, если нам поможет Ахурамазда, сядет лишь один. Каждый из нас по суеверию или по иным побуждениям пока не выставляет своих претензий. Но уже сейчас мы должны обезопасить себя от бед, идущих от нас самих. Поклянёмся же на собственной крови, что надевший корону не предпримет ничего во вред шести другим и будет способствовать их благополучию.
— Верно, — отозвался Дарайавуш, вынимая из ножен акинак.
Отана подставил руку, и первая капля крови влилась в чашу с вином. То же сделали шестеро других, и чаша, припадая к губам, обошла круг.
Стало светать. И тотчас по ступеням дворца в город спустились гонцы с заблаговременно заготовленными одинаковыми посланиями. «Именем Ахурамазды! Дела государства требуют твоего срочного прибытия во дворец. Виндафарна, Отана, Гаубурава, Видарна, Багабухша, Ардиманиш, Дарайавуш». Гонцам было наказано передавать послания молча, не отвечая ни на какие вопросы, и сразу возвращаться.
Зал стал понемногу заполняться. Сон ещё не покинул измятых лиц, но в глазах у многих ощущалась тревога. Присутствие семи никого не удивило и никем не было связано с тем, что трон не занят. Все молча ожидали царя.
При появлении признаков нетерпения и беспокойства Отана встал и, повернувшись к залу, произнёс:
— Царь не придёт, ибо он оказался не царём.
По залу прошло движение. Зашелестели одеяния. Заскрипели под ступнями кедровые половицы. Послышались удивлённые возгласы: «Что ты такое говоришь?!»
— Царь не придёт, — повторил Отана. — А самозванца мы убили.
Он сделал движение рукой, и тотчас встали шестеро и повернулись лицами к испуганному и растерянному залу.
Тишина длилась несколько мгновений, а затем взорвалась всхлипами и возмущёнными голосами.
— Убили... — повторил Отана, дождавшись тишины, — и готовы за это отвечать по закону, данному Ахурамаздой.
Все повскакали с мест. Одни, охватив ладонями головы, запричитали, другие, вскинув кулаки, разразились проклятиями.
— Мужи, дайте мне сказать! — произнёс Отана и начал речь, в которой было заранее продумано каждое слово. — Не мне вам объяснять, что над Курашем, как над любым, достигшим величайшего счастья, тяготел рок. Над ним самим и над всем его домом. Он, одолевший великих царей, расширивший свою державу до пределов земли, поднявший нас, персов, из мрака безвестности к свету Ахурамазды, погиб от руки женщины и претерпел позорную смерть. О старшем его сыне Камбизе уместно промолчать. Ему бы лучше вообще не родиться на свет. Младший сын Кураша Бардия был украшением царского дома. И я, не ведая о предопределении судьбы, был счастлив выдать за него незадолго до отправления с войском в Египет свою единственную дочь Федиму. Прошло совсем немного времени, и лицо дочери стало зеркалом перемен. Померкли глаза. Под румянами были видны следы слёз. «Что с тобой, Федима?» — спросил я. Она же мне ответила: «Он — не тот». Я воспринял это в том смысле, что Бардия, объявленный после смерти Камбиза царём, изменился, как каждый достигший высшей власти. Но я не мог не обратить внимания на некоторые изменения в его поведении. Однажды на празднестве багаядиш[57] я шёл за ним и увидел, как он давит сапогом муравьёв. Раньше он этого никогда не делал. При разговоре у него стала подёргиваться правая бровь. Потом же... Потом появилось то, что пугало не меня одного. Я имею в виду изгнание двух знатных персов и замену их мидянами, сложение с народа недоимок. И вот совсем недавно ко мне ворвалась Федима и с ужасом рассказала, что во сне у царя сполз колпак, с которым он обычно не расставался, когда на нём не было короны, и она, поправляя его, обнаружила, что у супруга... нет ушей. «Такого не может быть, — сказал я ей, — проверь ещё раз, но только чтобы он не заметил». Через несколько дней она это подтвердила. И когда я поделился моими сомнениями и страхами с Багабухшей, которому Камбиз поручал расследование тайных дел, он вспомнил, что присутствовал на пытке некоего мага Гауматы, настолько похожего на Бардию, что он подумал, не сын ли Кураша перед ним. Но тот маг был низкого происхождения, а обвинялся он в том, что уверял, будто царь Камбиз поклоняется не Ахурамазде, а дэвам. Во время пыток этому Гаумате отрезали уши. Ждало его отсечение головы, но ему удалось сбежать, и мы с Багабухшей подумали, не правит ли вместо Бардии этот беглец.
— А куда делся настоящий Бардия?! — послышался выкрик.
— Конечно, этот вопрос возник и у нас. Я стал расспрашивать тех, кто служил во дворце при Камбизе, не замечали ли они вражды к Бардии со стороны царских друзей или кого-либо ещё. В один голос они отвечали, что Бардию любят все, кроме его родного брата Камбиза. Один из них вспомнил, что незадолго до отправления Камбиза в Египет видел выходящего из покоев Бардии царского палача. Я стал его разыскивать и узнал, что Камбиз взял его с собою в Египет. Однако из Египта он с войском не вернулся. И вот совсем недавно он появился в Пасаргадах. Возникла возможность раскрыть тайну. Но встретиться с палачом не удалось. Его нашли мёртвым. Таким образом, узнать, кто и по чьему поручению убил сына Кураша, я не смог, но подозреваю, что это дело рук Камбиза, человека, как вам известно, злобного и подозрительного. Вот что я имею вам сказать.
Тотчас поднялся Радмиак, один из недругов Отаны.
— Я, — начал он, — один из двух мидян, которые за семь месяцев правления младшего сына Кураша взяты в число царских друзей. Отана усмотрел в этом некую перемену, забыв, видимо, кто сменил перса, уличённого тем же Багабухшей в злоупотреблении властью. Но об этом достаточно. Перехожу к искусно сплетённой басне, которую мы только что услышали. Я хочу задать тебе, Отана, несколько вопросов.
