Александр Немировский - Пифагор
— А палача возьму на себя я, — сказал Дарайавуш.
— И ещё, — вставил молчавший до того Гаубурава, — надо не забыть отрубить у мертвеца уши.
Мёртвое тело
Лучи Эос пробились сквозь щели каюты, и Пифагор задул светильник. Всю эту ночь, не смыкая глаз, он размышлял над найденным в заброшенной мельнице свитком. Он никогда не читал трудов Ферекида и даже не подозревал, что тот записывал свои откровения. И вот впервые интеллект учителя раскрылся во всей своей мощи. Зевс (Ферекид называл его Засом) — не сын Кроноса (Ферекид именовал его Хроносом), а такая же извечная стихия. Зас — это сила созидания и превращения. Творя космос, Зас превратился в Эроса и, соединив противоположности, привёл всё к тождественности и единению, согласию и любви. Таковы были главные идеи, рисовавшие Ферекида противником учения о поколениях богов, заимствованного Гесиодом где-то на Востоке.
Часть свитка от сырости невозможно было прочесть, и изложение космогонии обрывалось.
«К чему может относиться странное выражение «крылатый дуб»? — рассуждал Пифагор. — Не тот ли же это Зевс? Ведь пеласги считали дуб деревом Тина, бога дня и всякого сияния. Отсюда угодные Зевсу дубовые венки у эллинов. Или это из какого-то мифа, какими любил оживлять свои рассказы учитель, давая им аллегорическое толкование? А что такое «покров Заса, большой и красивый»? Не идёт ли речь о работе олимпийской мастерицы Афины?»
Отложив свиток, Пифагор поднялся на палубу. Корабль сильно качало. С трудом удерживая равновесие, Пифагор прошёл к корме.
Кормчий, поздоровавшись кивком, сказал:
— Добрый ветер. Домчал, как на крыльях.
Впереди вставал в розовом сиянии Пирей, а за ним виднелись жёлтые холмы Аттики, обжитые потомками Кекропа[55]. В юности Пифагор обошёл их вместе с Ферекидом, узнавая с его голоса о легендах этой суровой и удивительной земли, которую он называл «вратами Эллады». В памяти возникла пещера в горах Киферона. Учитель там впервые раскрыл перед ним аллегорический смысл Тартара, видя в нём не темницу для святотатцев, а великую бездну, в которой залегают все концы и все начала.
— Эй, на вёслах! — послышался зычный голос кормчего. — Что у вас, руки отсохли?!
Пифагор оглянулся. Сзади, на расстоянии полустадия, шла на полных парусах триера. Её высокий нос закрывал вид на палубу. Внезапно по лицу Пифагора проскользнула гримаса, словно от прикосновения чего-то отвратительного. Но этого кормчий заметить не мог.
— Вижу, ты торопишься попасть в Фалер[56], — обратился он к кормчему не сразу.
— Да, — отозвался кормчий. — Чего она нас обгоняет!
— Не торопись. Сверни в сторону и дай торопящемуся дорогу. Ведь на нём мёртвое тело.
Кормчий от удивления потерял дар речи. Конечно же он слышал от самосцев, что тот, кому он взялся служить, — необыкновенный человек. Но такое...
— Мёртвое тело?
— Ну да, покойник.
— Но паруса-то ведь не чёрные.
— Не чёрные, — согласился Пифагор. — Да и меняют паруса только в мифах. И ещё. Постарайся причалить как можно дальше от этого судна и сразу на берег не выходи.
По тону, каким это было сказано, кормчий понял, что больше не следует ни о чём спрашивать, решив, что после высадки он обязательно отыщет этот корабль и проверит, действительно ли он привёз мертвеца.
День рождения
Убийство царя было назначено на день его рождения, отмечавшийся со времени Кураша с особой пышностью. В столицу со всех концов огромной державы сходились царские чиновники, царьки и вожди, чтобы засвидетельствовать почтение царю царей и выразить ему свою преданность. Сузы в этот день превращались во второй Вавилон: пестрота одеяний, чужеземная речь, необыкновенное оживление. Гости поднимались по сорока ступеням гранитной лестницы к площадке перед монументальным входом, где стражи обыскивали их, чтобы никто не прошёл во дворец с оружием.
Взглянув на семерых, стража почтительно их пропустила, не обыскав.
К тому времени когда семеро вступили в Зал приёмов, первая часть праздника уже началась. Виновник торжества восседал на троне, и к нему выстроилась длинная очередь из дарителей. В руках у каждого было по золотому или серебряному блюду, диску, шкатулке из слоновой кости или благовонного дерева, диадеме, одеянию, затканному золотыми нитями, ожерелью, уздечке, богато украшенной золотом, или какому-либо другому предмету, который не стыдно было подарить царю царей.
Он сидел, прислонившись к спинке трона, отягощённый короной, утомлённый обилием лиц, пестротой одеяний, блеском драгоценностей, думая о том, когда это кончится и он окажется один или в тесном кругу друзей. Перед его мысленным взором проходили лица тех, кого он намеревался пригласить, а дарители всё подходили и подходили, и каждый падал перед троном плашмя, после чего проворно отползал в сторону, и его место занимал следующий. Из Зала приёмов каждый, кто выполнил свой долг, попадал в Зал пиршеств, где становился царским гостем.
Огромный прямоугольный стол был державой в миниатюре, с «территорией» для каждой области — Бактрии, Лидии, Каппадокии, Армении, Иудеи. После похода Камбиза появилось ещё три «участка» — для Египта, Эфиопии и Кирены. По левую и правую сторону от царского сиденья находились места для царских друзей, выделенные каждому из них в соответствии с его рангом. Места эти постоянно менялись: кто-то пододвигался ближе к царю, кто-то отодвигался. И это было неизменным источником зависти и вражды.
Все сидели молча перед накрытым, сверкающим драгоценной посудой столом. Но вот появился Бардия. Опустившись на своё место, он запахнул занавес и прикоснулся к чаше, украшенной гербом Ахеменидов. Пир начался.
На вопрос тестя, здоров ли он, Бардия ответил:
— Болит голова после ночного сновидения.
— Что же тебе снилось, царь? — участливо спросил Отана.
— Жеребец, — ответил Бардия. — Он скакал во весь опор, и я едва на нём удерживался. Внезапно он заржал, поднялся на дыбы, и я упал ему под копыта.
— Пустое, — проговорил Отана. — В ночь перед таким светлым праздником снам не верят. Мой отец рассказывал, что в ночь перед взятием Вавилона ему тоже снилось, что его сбросил конь, а наутро он на белом коне въехал в покорившийся нам великий город.
— Да, я тоже об этом слышал! — отозвался царь повеселевшим голосом.
Молчаливые слуги в длинных пёстрых одеяниях ходили вокруг стола, подливая вино. Развязывались языки. Присутствовавшие вспоминали о давних походах и приключениях, пирах и встречах. Чаще всего героем рассказов был Кураш. О Камбизе не вспоминали. Если бы среди гостей оказался какой-нибудь эллин из принадлежавшей персам Ионии, то написанная им впоследствии история Кураша ничем бы не отличалась от тех сказок, которые под теми или иными названиями испокон веков распространялись на Востоке, обрастая самыми невероятными подробностями.
Семеро были оживлённы и веселы, как и все. Они то и дело подносили к губам фиалы с вином, но никому не удавалось заметить, как они его выливали. Виновник же торжества жадно пил и ещё до наступления темноты был уведён телохранителями в свои покои. Отана его сопровождал до самой постели, где под балдахином царственного супруга ожидала испуганная Федима.
Что-то шепнув дочери, Отана возвратился в зал, где в отсутствие царя продолжался пир.
Было уже за полночь, когда по данному Отаной знаку заговорщики стали по одному покидать Зал пиршеств, чтобы встретиться в Зале совета.
Молча встав на колени, они прошептали слова молитвы и, поднявшись, направились к потайной двери, соединявшей зал с царской опочивальней.
Первым по ковру, скрадывавшему шаги, шёл Дарайавуш. В руке его поблескивал акинак.
Страшная весть
Проведя весь день и ночь на корабле и отдав распоряжение команде готовить судно к зимней стоянке и никому не сообщать о себе, Пифагор отправился в Афины.
Первым, кого он увидел, входя в город, был Метеох. Юноша бросился к нему.
— Ещё вчера в Афинах узнал, что ты был в Олимпии, — проговорил он. — И вот ты здесь! Какое везение!
— Ты прибыл вчера? — перебил Пифагор.
— Да, на рассвете.
— И я тоже. Соболезную твоему горю.
Метеох отступил на шаг.
— Но как ты узнал? Ведь я сейчас не думал об отце.
Пифагор отвёл глаза.
— Впрочем, я знаю, что тебе вопросов не задают... — продолжил Метеох. — Да, он завещал похоронить себя на родине, и я сейчас выполнил его волю.
— Не задают... Но тебе могу сказать, что есть вопросы, на которые я не в состоянии ответить и самому себе. Видя вчера плывущий в отдалении корабль, я понял, что на нём есть мёртвое тело. Почувствовал, и всё... А теперь расскажи, какие твои планы. Собираешься ли на Самос?
