Людо Зубек - Доктор Есениус
— А знаете, кто этот кормчий? Господь бог.
— Ваше величество полагает, что этот образок и все эти средства являются верным лекарством против болезней? — учтиво спросил Есениус.
— Вы прекрасно знаете принцип Гиппократа: «Где не поможет лекарство — поможет нож. Где не поможет нож — поможет огонь. А где и огонь окажется бессильным, там речь идет о неизлечимой болезни». Однако Гиппократ был язычником. Мы, христиане, не можем ограничиваться его тремя средствами. Нам всегда остается еще одно, последнее и вернейшее средство — бог. Неоднократным повторением слов, написанных на этом образке, больной наверняка вымолит помощь божию и вылечится…
«…или помрет», — подумал Есениус. Но вслух свою мысль не высказал.
Поблагодарив самым учтивым образом императора за оказанное внимание, Есениус отправился домой. В душе у него были противоречивые чувства. Осмотр императорских художественных сокровищ дал ему истинное наслаждение. Но вместе с императорские курьезы поколебали его уверенность в подлинности многих произведений и наполнили душу сожалением, что ловким торгашам и жуликам удалось выудить у доверчивого монарха столько денег за эти сомнительные ценности.
На другой день управляющий императорскими коллекциям Страда спросил у Есениуса:
— Домине доктор, вы повидали мир. Так скажите мне искренне, приходилось ли мм встречать что-нибудь подобное?
Он ждал, кто Есениус рассыплется в похвалах. Но доктор в раздумье ответил:
— Когда я учился я Падуе, меня интересовали жизнь и философия Савонаролы, флорентийского проповедника, которого как еретика сожгли па костре. Я отправился во Флоренцию, чтобы там на месте познакомиться с его жизнью. Мне посчастливилось увидеть художественные собрания, принадлежащие роду флорентийских владык Медичи. Хотя тамошнее собрание не столь богато, как собрание его императорского величества, но думаю, что оно гораздо ценнее…
Страда прервал Есениуса:
— Можете себе представить, сколько миллионов истратил император на все эти сокровища?
Страда чувствовал себя задетым тем, что кто-то осмелился подвергнуть сомнению ценность и значение императорского, а в каком-то мере и его художественного собрания.
— Я уже слышал о том, как щедро расплачивается император за произведения искусства и другие ценные вещи. Но, кроме императора, от этого никто ничего не выигрывает. Флорентийские коллекция Медичи доступны всем художникам, и они могут на них учиться. А самые выдающиеся творения находится даже в общественных местах: в храмах и дворцах. Купол флорентийского собора Брунеллески возвышается над всем городом, и каждый может любоваться его безмерной красотой. Надгробие на могиле Медичи, созданное Микеланджело, не спрятано, как запретная вещь, а выставлено для обозрения всех посетителей часовни. «Персей» Челлини[29] в Лоджии деи Ланци открыт каждому, кто проходит через площадь, точно так же как и восхитительные барельефы Джиберти на дверях баптистерия. Извините, что я касаюсь таких подробностей, но вы знаток и прекрасно понимаете, что я имею в виду… Скажите, если бы вы не состояли на государственной службе при дворе, а жили просто в Праге, разве вам не было бы обидно, что здесь, чуть ли не в двух шагах от вас, столько прекрасных творений, которые вам недоступны? Не плохо ли это?
Говоря все это, Есениус так разгорячился, что увлек и Страду. Но, как верный государственный чиновник, Страда не мог ничего сказать против императора. Однако он не осуждал и Есениуса. Он задумчиво произнес:
— Тут я ничего не могу изменить. Вы сами видите, какой оригинал наш император. Я бы не осмелился повторить ему ваши слова. Да вы и сами бы этого не сделали. Во всяком случае, в ваших интересах ни с кем не делиться подобными мыслями.
«БЕАНИИ»
После праздника святого Луки, то есть после 16 октября, в университете наступал новый семестр.
Начинался он с «беаний». Новоизбранный ректор Бахачек написал по поводу этого знаменательного события цветистым слогом по-латыни соответствующее извещение с указанием точной даты. В извещении он обращался ко всем магистрам, студентам, а также к их родственникам или просто к почитателям академии, чтобы все они, по возможности, приняли участие в «беаниях». Педель вывесил извещение на воротах Большой коллегии, а копии разослал по всем пражским школам.
В понедельник, в четыре часа, в Большой коллегии под курантами стали собираться студенты. Первыми пришли «беане» — новички, которые намеревались записаться на первый курс. Шли они неуверенно, робко озирались по сторонам, выискивая знакомых, от которых в эти трудные минуты можно было бы получить поддержку. Самый понурый вид был у юношей из провинции. Эти четырнадцати-пятнадцатилетние пареньки напоминали испуганных телят, которых ведут на бойню и которые не понимают, что с ними происходит. Они только предчувствуют, что их ждет что-то неизведанное и страшное.
У пражских юнцов было смелости побольше. Кое-кто надеялся на родственников, обещавших прийти на «беании». Это была немалая поддержка! Другие знали некоторых преподавателей, родители постарались упросить того или иного магистра взять опеку над их отпрыском. Вместе с новыми студентами, собственно, пока еще «беанами», стали появляться и студенты старших курсов, которые с нескрываемой радостью издевались над перепуганными новичками. «Подождите, беане, сегодня мы вас проучим. Сразу постигнете, что такое студент. Этот день вам запомнится до самой смерти». Так они стращали новичков. А бедные «беане» решили, что будут мужественными, сильными, что не поддадутся слабости, а в будущем году — ого-о! — радуйтесь, новые «беане», уж мы постараемся выместить на вас все наши невзгоды! Так переходил этот древний обычай от одного поколения студентов к другому.
Вот уже пришли первые гости, родители некоторых пражских учеников. Они расположились на предназначенных для них скамьях в последних рядах, ибо первые ряды отведены для учителей. Для ректора поставлено особое кресло.
Студенты стоят вдоль стен большой аудитории: с одной стороны — «беане», напротив них — слушатели старших курсов.
Перед первым рядом возвышается деревянная «коза». Это символ «беаний». Спина у «козы» сколочена из двух досок на манер крыши с острым гребнем. Наконец появляются преподаватели.
Есениус пришел вместе с женой.
Но вот суета, вызванная приходом преподавателей, утихла. Все ждут сигнала ректора. Ректор оглядывает собравшихся серьезным, величественным взглядом. Он выжидает, когда стихнет шум и все наконец усядутся. Потом кивает высокому, с длинными каштановыми волосами студенту, держащему в руках свернутую в трубку бумагу. Это церемониймейстер, на обязанности которого лежит проведение «беаний».
Студент выходит на середину зала и громким голосом читает приветствие.
Возвышенной латынью, пересыпанной гекзаметрами, он возвещает присутствующим смысл сегодняшних торжеств.
— В этот священный храм науки и искусств вошло сегодня несколько неучей и неотесанных увальней, которые представления не имеют об изящных нравах образованных людей. По существу, они глупы, как овцы, ничего не понимающие и проявляющие свое отношение к жизни только громким блеянием: бе-бе-бе-бе! Ведь и их прозвище произошло от сходства с бессловесными животными. Beatus est animal nesciens vitam studiosorum, что означает: «Блаженно животное, не ведающее жизни учащихся». Первоначальные письмена цитированной латинской фразы дают слово «беанус». Эти увальни и тупицы пришли к гражданам академии с нижайшей просьбой, чтобы славная «альма матер» воспитала из них приличных и образованных людей. Одним словом, чтобы она обтесала их грубый нрав, что является основным условием для принятия в университет. Процедура, свидетелями которой мы с вами сейчас будем, весьма стара. Прошел когда-то через нее и отец философии Аристотель, который по прибытии в Афины, где собирался учиться в тамошней академии, должен был перенести всяческие испытания, чтобы избавиться от своих грубых деревенских привычек. И нет никаких сомнений, что это исправление грубых нравов сыграло впоследствии главную роль в его великой учености. Поэтому и вы, «беане», возьмите пример со славного мудреца древности и смело пройдите через сегодняшний обряд, который принесет вам немалую пользу.
Потом он назвал имя студента, который стоял первым по списку. Это был Вавринец, сын мастера Прокопа.
Вавринец вышел из рядов и нерешительно направился к центру аудитории, где стояла «коза». Он пытался улыбаться, чтобы скрыть свое волнение. Когда Вавринец уже стоял перед «козой», он осмелился поднять глава, в его взгляд встретился с ободряющими взглядами отца в Есениуса. Они ободряли его, словно приказывая: «Выдержи!»
