Юрий Слезкин - Брусилов
«Что же это они такое делают?» — все более любопытствуя, спрашивал себя Алексей Алексеевич и даже высунулся по пояс из окна, ухватившись руками за раму и привстав на носки.
В тот же миг в дверь постучали.
Войдите! — крикнул Брусилов и за спиною своею — он не хотел обернуться, чтобы ничего не упустить из уплывающей назад любопытной сцены, — услышал голос Клембовского:
— Доброго утра, Алексей Алексеевич. Я так и думал, что вы встали. Хотел обратить ваше внимание на занятное зрелище, а вы уже сами все видели.
— А что? Что это такое? — совсем по-детски загоревшись, опять закричал Брусилов. Сквозь шум колес, в гудящем движении встречного воздуха, он думал, что его не услышат.
— А это наша игра. Волынская. Называют ее «белый плат».
— «Белый плат»? Замечательно!
Брусилов теперь отвернулся от окна, поезд подходил к станции.
Он смотрел на смуглого своего, черноусого, похожего на цыгана, начальника штаба с нескрываемым удовольствием.
— Мы сейчас же выйдем с вами. Пойдем туда. Вы мне все покажете и объясните. «Белый плат»! Как хорошо назвали! Чудесный, должно быть, народ у вас на Волыни!
Едва поезд остановился, Брусилов соскочил с подножки вагона и, не дожидаясь охраны и заспешившего ему навстречу растерянного начальника станции и еще какого-то военного начальства, почти бегом устремился по деревянной платформе вниз к балке. Клембовский, смеясь и что-то покрикивая отставшим и недоумевающим чинам штаба и охраны, поспешал следом за ним.
Добравшись до гребня балки, заросшего орешником, вербою и лозою, Алексей Алексеевич приостановился, прислушался к явственно доносящемуся сейчас до его слуха пению, захлебу гармошки, топоту ног и вскрикам и, оборотясь к подоспевшим господам офицерам, произнес почему-то шопотом:
— Только прошу вас, господа, не мешайте им, не шумите. Отсюда все будет видно… кусты нас укроют. Потом мы успеем с ними поговорить…
Он спустился чуть ниже по откосу в заросли ивняка, маня за собою Клембовского и шепча ему через плечо:
— Вы рядом со мною станьте, Владислав Наполеонович, будьте моим чичероне… Тут все видно и пахнет как!
От пригретой солнцем молодой бледно-зеленой лозы и точно шел необычайно вкрадчивый аромат, напоминающий сложный запах лилии и шагреня, мускуса и ванили. Алексей Алексеевич, любящий духи и, как женщина, знающий в них толк, тотчас же различил эти запахи и оценил их причудливое сочетание. Но все внимание его сейчас было устремлено туда, вниз, где шла веселая солдатская игра.
А было на что посмотреть и залюбоваться.
С недалекого и неподвижного места, на каком сейчас находился Брусилов и его начштаба, вся сцена выглядела куда живописней и увлекательней, чем оттуда — из окна вагона. Теперь перед глазами Алексея Алексеевича разлеглась балка во всю ширь и длину. Песчаное гладкое дно ее в иных местах казалось залитым тонким слоем полуды, какой покрывают украинские гончары свою глиняную посуду, — такое оно было плотное, гладкое и так лоснилось под солнцем. В своем далеком узком конце балка обрывалась яркой голубизной реки и неба, сияющего таким ослепительным светом, что больно было на него взглянуть. Во всю длину балки воздух полон был движения и звуков и, казалось, вторил движению, песне собравшихся внизу людей. Из конца в конец и от берега к берегу, то скрываясь в глинистых обвалах, то возникая вновь, стремительно носились и резко вскрикивали сотни, тысячи стрижей. Ниже, приметная только у самых глаз, над зарослью лозняка вилась и плясала, сливаясь в дымчатое облако, многомиллионная рать мошкары. От нее то и дело приходилось отмахиваться и нетерпеливо моргать глазами. Внизу, почти у самых ног, на желтой площадке, по краю которой уже топорщилась зеленая травка, плясали люди.
Шесть рядов по шести взявшихся об руку молодых парней, как в строю — шеренга к шеренге, не размыкаясь, не сбивая рядов, голова в голову, плясали. Пляс этот с легкой, равномерной присядкой был незамысловат, всего больше напоминал детскую скакалку из стороны в сторону, но ни на мгновение не сбивался с такта и в слитности своей завораживал глаз. Передовой, идущий в, голове колонны, плясал по-иному. Он то взмахивал руками, то подбоченивался, то приседал до земли и семенил на согнутых коленях, то волчком оборачивался вокруг себя, то плыл утицею, поводя плечами по-девичьи, то выделывал такие крендели и так присвистывал, что все зрители покатывались со смеху.
— Обычно у нас по деревням это каре образуют девчата, — шепотком, нагибаясь к уху Брусилова, объяснял Клембовский, и глаза его из-под густых черных бровей весело взблескивали. — Они на этот случай надевают самые свои праздничные платья, от бабок — старинные, очень яркие, а в волосах цветы и ленты… А впереди обязательно пастух со свирелью… Но эти тоже молодцы!
— Молодцы! — с удовольствием подхватил Брусилов. — А что же вот те шестеро, что вьются вокруг?
— А это коршуны. Они хотят отбить от стада белую лебедь.
— Почему же танец называется «белый плат»?
— А потому, что у каждой танцующей вокруг шеи накинут обязательно белый платочек. И тот коршун, который избрал свою лебедку, должен сорвать с нее тот платочек, а подруги ее защищают. Это трудная штука, руки-то у них заняты, оторваться друг от дружки нельзя. Зато можно плечами и ножкой или единым общим движением всей шеренги, и опять-таки — чтобы не разбить всего каре, не нарушить шеренги… Тут нужно искусство.
— Да какое еще! — опять не удержался вскрикнуть Брусилов. — И ведь поют в то же время, и танцуют…
— Поют про белый платочек. Ну, эти, конечно, свое… И кажется, что-то забористое! Публика, слышите, животы надрывает…
Но тут Алексей Алексеевич схватил за рукав Клембовского и сам залился от смеха.
— Как они его!
Один из коршунов приноровился было к одному из задней шеренги, схватил его руками за шею, даже повис на нем, силясь отвалить на себя, но тотчас — это произошло в мгновенье ока — вся шеренга метнулась в сторону, припрыгнула, с нею вместе метнулись и припрыгнули пять остальных шеренг, а тот, кого схватили за шею, по-жеребячьи прибрыкнул ногой, и посрамленный стервятник далеко отлетел к краю балки, перевернулся в воздухе и плашмя рухнул наземь.
Тут вскочила и закричала восторженно вся публика. Брусилов отпустил ветку орешника, за которую держался, и заскользил по осыпающемуся песку вниз, за ним поспешил начштаба, а сверху господа офицеры забушевали, захлопали в ладоши и тоже кинулись вниз…
Крики стали глохнуть. Кто схватился за рубаху, кто за сапоги, кто за ремень. Каре расстроилось. Последней замолкла гармонь. Гармонист, увлеченный игрой, не успел поднять глаз…
Брусилов подошел вплотную к рассыпавшимся шеренгам. Над ними уже заклубилось облачко мошкары, повевало жаром и крепким духом разгоряченных тел. По пояс голые, наголо стриженные молодые парни глядели на генерала во все глаза, обеспокоенно и с любопытством.
— Здравствуйте, молодцы! — весело крикнул им Брусилов.
— Здравия желаем, ваше-ство! — ответили ему разрозненно запыхавшиеся от пения и пляса голоса.
— Хорошо! — продолжал Брусилов. — Очень хорошо отделали этого! — И он указал кивком головы на поднявшегося и смущенно отряхивающегося коршуна. — Поделом ему! Не суйся, злая птица, в лебединую стаю, не обрывай песню! Так ли?
— Так точно, так… — вымолвил кто-то из задних рядов, и все начали подстраиваться, забыв о том, что голы и босы.
— Ничего, стойте так — вольно, — заметив это движение, махнул рукой Алексей Алексеевич, — я к вам в гости пришел незваный. Признаться, подглядывал за вами, — он хитро и весело подмигнул, — дай-ка, думаю, поймаю русское воинство на нехорошем каком деле… А тут вышло так хорошо! Так хорошо!
И неожиданно во всю силу легких, выпрямившись и гордо оглядев присутствующих, досказал:
— Русский солдат все хорошо делает.
Все примолкли, насторожились, лица стали строги, торжественны. Какое-то удовлетворение зажглось в десятках молодых глаз и уже не покидало их даже тогда, когда они разом, дружно откликнулись смехом на шутку.
— Русский солдат даже красной девицей прикинется — и то не узнаешь! Влюбишься!
И под общий смех звонко:
— Хитер! Немца перехитрит! Мастер! Любого доку иноземного за пояс заткнет! Без шуток говорю, с таким солдатом сквозь любой огонь пройдешь. Да еще с песней! Да еще плясом! Пройдешь! Так ли?
— Да, если дружно, ваше превосходительство, — осмелев, снова подхватил из задних рядов тот же голос.
— Вот! Вот! Верное слово! — вскрикнул обрадованно Алексей Алексеевич и даже подался весь вперед и протянул руку, маня к себе. — А ну-ка, ну-ка! Иди сюда! Знакомиться.
Сгрудившиеся перед генералом солдаты раздвинулись, пропуская вперед коренастого, плечистого парня с густою черной волнистой бородой. Парень оробел, не смея поднять глаз, переминался, все никак не умея по форме приладить у бедер огромные, лопатой, ручищи. Был он без фуражки, меж короткой щетинки волос на крутом черепе и на лбу выступил пот. Но гимнастерку, ремень и сапоги он уже успел надеть.
