Александр Волков - Два брата
Ракитин и Марков сели на скамью.
– Поздравляй, Егорша! – выкрикнул запыхавшийся Ракитин. – Я клад нашел!
Егор с сомнением посмотрел на приятеля. Тот расхохотался:
– Думаешь, спятил? Нет, брат…
Он передал свой разговор с купцом.
Егор искренне обрадовался удаче друга:
– Стало быть, ты вроде как жених?
– Вроде-то вроде, да невесте нельзя сказать, – огорчился Ракитин. – Эх, теперь начну я работать! Ночей недосыпать, куска хлеба недоедать… Всякий грош в торговлю вкладывать… У тебя деньги есть? – неожиданно закончил он.
Марков удивился.
– Червонцев с сотню, пожалуй, наберу.
– Сотня?! Выручай, Егор, вкладывай в мое дело!
– Зачем?
– Неужто не понимаешь? Еще в арифметике знаток! Из Антип Ермилычевой тысячи должен я пять сделать… В три года! Трудновато? Теперь считай: у меня сотен пять найдется да твоих сотня. Сколько выходит? Одна тысяча шестьсот! Значит, должон я капитал не упятерить, а, почитай, утроить. А ежели бы наскрести до двух тысчонок, то и вовсе ладно будет. Понятно?
– Понятно! – ответил Егор и захохотал. – Ах ты, толстосум, купчина петербургский новоявленный!.. Вот что, Ваня! Ты хотел повстречаться с Бахуровым. Сегодня вечером пойдем. Он тебе по коммерческой части поможет, да у него и деньги есть.
– Эх, Егор! Больше ты для меня в жизни совершил, чем брат родной брату делает.
Перед глазами Егора вдруг встало лицо Маши, ее кроткие глаза, затененные густыми черными ресницами.
Глава XVII. В гостях у Бахурова
Друзья отправились к Трифону Никитичу Бахурову.
Бахуров имел дом на Мойке. Трифон Никитич женился несколько лет назад. Лет ему было за тридцать, он растолстел, на голове появилась ранняя лысинка.
Математические науки и штурманская премудрость не дались Бахурову. Его выпустили в гражданскую службу. Начав с должности писца, Трифон Никитич, как исполнительный, знающий дело чиновник, быстро выдвинулся.
Должность Бахурова была «хлебная». Адмиралтейство ведало строительством кораблей, а ведь сколько всего надо закупить и заготовить, прежде чем спустишь корабль на воду. Тут и лес мачтовый, и доски, и брусья, и смола, и пенька, и парусное полотно, и канаты… Да всего и не перечтешь.
Чиновники Адмиралтейства, ведавшие хозяйственной частью, как сыр в масле катались. Ведь и они и поставщики действовали по поговорке: «Рука руку моет» – и были вполне довольны друг другом.
Егор не без основания предполагал, что у Бахурова водятся деньги.
Трифон Никитич встретил гостей радостно:
– Здравствуй, здравствуй, Егор Константиныч! В добром ли здравии?
– Твоими молитвами, Трифон Никитич. Вот мой закадычный, о котором я тебе говорил: Ракитин Иван Семеныч…
– Знаю. Помню. Вы, кажется, у купца Русакова служите?
– Служил, теперь свое дело открываю, господин секретарь.
Бахуров рассмеялся:
– Прошу без чинов. Трифон, Никитин сын, к вашим услугам.
– Очень рады, Трифон Никитич, с вами приятное знакомство свести! Не откажите нам в любви и милости, а мы вас будем почитать, яко первейшего человека и благодетеля.
Бахуров церемонно раскланялся.
На столе появился поднос с графином, рюмками и закуской. Через полчаса разговоры приняли другой тон. Бахуров и Ракитин после трех стаканчиков перешли на «ты», успели обняться и расцеловаться, но головы, не потеряли ни тот, ни другой.
– Так, значит, ты, Иван Семеныч, в купеческое сословие переходишь? – задал вопрос Бахуров. – Благовременно! Петр Алексеевич купечеству добрый покровитель и об успехах его весьма печется. Да вот вам! – Бахуров зачитал на намяты – «Московского государства купецким людям торговать так же, как торгуют иных государств торговые люди, кумпаниями…»
– Сиречь, сообществами?
– Сообществами, – подтвердил Трифон Никитич. – Да только у нас такое дело нейдет. Боятся купцы кумпании учинять…
– А то и правильно, – не удержался Иван Семеныч. – Как же так? Один больше внесет, другой меньше, а прибыль как?
– Очень просто: прибыль по капиталу делить. Да не в этом дело: думает каждый, что его другие кумпанейщики надуют! – Бахуров громко захохотал.
Но Ракитин сидел насупившись. Хозяину стало неловко.
– А ты не обижайся, Иван Семеныч! – сказал он. – Торговое дело исстари ведется по пословице: «Не обманешь – не продашь!» Государь же хочет все повернуть на лучший манир…
– Раз уж государь задумал торговлю улучшить, – уверенно подхватил Егор, – то и добьется своего.
Ракитин, помявшись, медленно заговорил:
– Трифон Никитич!.. С капиталами у меня… того… Ежели есть у тебя деньги… вкладывай – ей-богу, не покаешься! Спроси про меня у Егора. Он все обскажет.
– Подумаю, подумаю, Иван Семеныч!
– И думать нечего! Я тебе какой угодно процент дам!
– Уж и какой угодно…
– Ей-ей!
– Тридцать на сотню дашь? – Трифон Никитич зорко заглянул в глаза Ракитину.
Тот отшатнулся:
– Шутишь! Тридцать не дам.
– То-то и оно! Я, брат, вижу, ты себе на уме!
Оба захохотали.
Торг велся долго и упорно. Нашла коса на камень.
– Ну, так как же, Иван Семеныч? Двадцать пять?
– Десять, Трифон Никитич!
– Двадцать три!
– Одиннадцать!
Наконец новые приятели сошлись на пятнадцати процентах.
– Сколько вкладываешь, Трифон Никитич? – спросил Ракитин.
– Шестьсот червонных.
Сели писать условие. Бахуров достал гербовую[120] бумагу:
– Пиши, Иван Семеныч: «Я, такой-то… обязуюсь уплатить такому-то взятые у него заимообразно…»
– Я, Трифон Никитич, занятую сумму и проценты означать не буду, а напишу, сколько причитается к отдаче через четыре года… Это как водится…
– Правильно, – сказал Бахуров.
Ракитин произвел расчет.
– Пятнадцать с сотни, за четыре года шестьдесят процентов… «Уплатить девятьсот шестьдесят червонцев…»
Он поднес перо к бумаге. Бахуров схватил его за руку:
– Стой! А проценты на проценты забыл?
– Как! – ахнул Ракитин.
– Так! Ты что думал?
– Ну и хват же ты, Трифон Никитич!
– Не хуже тебя.
– Компаньоны подходящие, – проворчал Егор.
Иван Семеныч вытащил из кармана «Считание удобное», с которым не расставался. Через несколько минут он объявил:
– Одна тысяча сорок девять червонцев.
– Пиши для круглого счета одну тысячу сто, – спокойно сказал Бахуров.
– Ой! – вскрикнул Иван Семеныч.
– Ничего!..
Ракитин написал. Бахуров вынес деньги, Иван тщательно пересчитал.
– Помни, Иван Семеныч, – наказывал чиновник, – что я деньги дал, ни слова. Удобнее будет поблажки тебе устраивать. Понятно?
– Еще бы! – отвечал Ракитин. – Не маленькие.
– Все указы, какие будут готовиться, все заграничные цены, спрос, предложение раньше других купцов знать будешь! За это ничего брать не буду. Так, разве от собственного желания дашь…
– Трифон Никитич! Побойся бога! – завопил Ракитин.
– Бог-то бог, да сам не будь плох! – возразил Трифон Никитич.
С общего совета решили: купцу Ракитину открыть торговлю пенькой, смолой, парусиной и прочими корабельными принадлежностями. Как раз незадолго перед тем государство отказалось от монополии[121] на пеньку и пеньковые изделия и стало передавать торговлю ими частным лицам.
– Дело богатое, – уверял Бахуров. – Флот растет неслыханно. Каждый год строятся новые фрегаты, бриги, галеры, торговые корабли. На такой товарец спрос – подавай только! Полотна нам надо – не сочтешь! Недавно государь издал указ: «Во всех губерниях льняные и пеньковые промыслы размножать всемерно и севу на всякий год прибавлять».
Глаза Ракитина вспыхнули жадностью:
– Вот тут-то и перехватить у других купцов! Где еще только лен заводится – я туда! Предбудущие урожаи скуплю, задатки дам – все мое!
Бахуров рассмеялся.
– Вижу, из тебя, Иван Семеныч, купец цепкий будет. А я тебе помогу крепко: в Адмиралтействе все чиновники – мои приятели. Они тебе поспособствуют. Конечно, не без того, чтобы им барашка в бумажке подложить.
– За этим не постоим! – вскричал Ракитин. – Дали бы мне только развернуться!
Егору стало досадно.
– Хватит уж вам, – проворчал он. – Поглядишь на вас, весь свет хотите захапать…
– И захапаем, дай срок! – воскликнул Иван Семеныч.
Глава XVIII. Между двух жерновов
Громкие победы русской армии изменили тактику Алексея в его борьбе с отцом. Раньше царевич надеялся на победу Карла XII и рассчитывал, что эта победа поможет ему, Алексею, совершить государственный переворот и упрочить свою власть с помощью шведов.
Полтава и Гангут смешали изменнические планы Алексея. Теперь мысль о вооруженном вмешательстве иностранной державы во внутренние дела России приходилось отложить, и, быть может, на много лет. Злобу Алексей затаил глубоко в сердце, сознавая, что явной враждой к отцу и его приверженцам можно непоправимо испортить дело. Только во хмелю Алексей выбалтывал иногда истинные свои чувства.
