Эптон Синклер - Зубы Дракона

Это был весьма сложный мир для набожной прихожанки епископальной церкви и члена общества «Дочери американской революции» чтобы в нём двигаться ощупью. Большое банковское состояние дало ей огромную власть, и она искренне хотела использовать его с умом. Ланни рассказал ей о различных радикальных пунктах нацистской программы, и старая леди испугалась. Затем рассказал ей, как Гитлер отказывался от этих пунктов один за другим, и она снова воспрянула духом. Но он заверил ее, что Гитлер не хотел больше отказываться от этих пунктов. То, что он хотел, это получить власть, а затем он будет делать все, что необходимо, чтобы сохранить её и приумножить. Ланни выяснил, что невозможно объяснить это добрым, хорошо воспитанным и, добросовестным американским женщинам. Для них это было слишком ужасным. Если настойчиво говорить об этом, то удастся только убедить их в том, что не всё в порядке с говорившим, он слишком циничен.

Ланни просто не мог все время жить среди этих разжиревших классов. Он стал скучать по своим красным и розовым и вышел в раскаленный и многолюдный город и еще раз посетил школу социальных наук Рэнд. Он рассказал им, что делал для обучения рабочих на Ривьере, и сделал свой взнос в их расходы. Быстро разнеслась весть, что здесь побывал обладатель кошелька Фортуната,[65]. и все, кто имел основания, — а их, по-видимому, были сотни — стали писать ему письма или слать напечатанные на ротаторе или в типографии обращения на получение средств. Мир был полон бед, и было мало тех, кто о них заботился!

Кроме того, он подписался на еженедельник New Leader, и получал недельную дозу ужасов капиталистической системы, которая разработала такие чудесные силы производства, но не смогла их использовать. Она заставила миллионы голодать, в то время, как несколько паразитов жирели в роскоши. Эта статья лежала на столе в его комнате, и Ирма увидела бросающиеся в глаза заголовки и спросила: «О, дорогой, ты все еще читаешь эту чепуху?» У неё вызвало раздражение, что ее назвали паразитом. И Ланни должен был ответить: «Но мы и есть паразиты» и принялся доказывать это.

У нескольких групп трудящихся и профсоюзов были летние лагеря, где их участники могли провести отпуск. Ланни поехал взглянуть на один из них, желая знать рабочих из первых рук. Но он совершил ошибку, взяв с собой жену, которая испортила всё дело. Ирма делала, что могла, но она не знала, как стать приветливой. Место было переполнено, и в основном там были евреи. Они были одеты неформально и вели себя общительно. Они хорошо проводили время по-своему, не обращая внимания, что это ей не нравится. Они не оказывали достаточно почтительного отношения к её королевскому достоинству и не любили, когда на них смотрят, как в зоопарке. Короче говоря, попытка преодоления социальной пропасти потерпела провал.

На том же южном берегу Лонг-Айленда, где находилось поместье Барнсов, было увеселительное место, известное, как Кони-Айленд. Ланни слышал о нём, но никогда его не видел, а у Ирмы остались лишь смутные воспоминания от времени в детстве, когда они были там вместе с отцом. В жаркий воскресный день порочная идея пришла в голову одному из их элегантной компании: «Давайте поедем посмотреть Кони!» Они утверждали, что это действительно было зрелищем. Мировой первоклассный тур по посещению трущоб, туры такого класса в мире встречались только в люкс круизах с посещением Шанхая или Бомбея.

На двух полностью загруженных автомобилях они приехали на место, которое представляло длинную отмель. Трудно было найти свободное пространство для парковки, и они должны были пройти километра три пешком. Но они были молоды, и это было им в удовольствие. Там, наверное, был миллион человек, и большинство из них заполняло широкий участок пляжа. Едва можно было передвигаться между людьми, лежащими или сидевшими на песке, изнемогающими от зноя под палящим солнцем. Если хотелось узнать элементарные данные о человеческом существе, здесь было место, где можно было увидеть, какими жирными они были, или какими тощими, какими волосатыми, какими кривоногими, какими сутулыми, и как они отличались от норм, установленных Праксителем. [66] Здесь можно было обнаружить, также, какое зловоние и хриплый шум они издавали, какие дурно пахнущие продукты они ели, и какими совершенно непривлекательными и лишними они были.

Для привередливого Ланни Бэдда хуже всего было их безмозглость. Они пришли на праздник и хотели, чтобы их развлекали, и здесь был, казалось бы, бесконечный ряд устройств, созданных для этой цели. По ценам от десяти центов можно было подняться на огромных вращающихся колесах, или покрутиться, сидя на ярко окрашенных жирафах и зебрах. Можно было поездить в крошечных машинах, которые врезались друг в друга, можно было походить в темных туннелях, где было вечное землетрясение, или в светлых, где внезапный ветер вздымал женские юбки и заставлял их кричать. Можно было пугаться призраков и монстров, короче, можно было сделать тысячу фантастических вещей, все они были предназначены для животных, а не для существ с разумом. Там могли унизить или сделать смешным, но редко на Кони-Айленде могли ободрить, вдохновить или научить какой-либо полезной вещи. Ланни воспринял это кошмарное место, как воплощение деградации капитализма, причиняемой миллионам своих жертв. Все, чтобы держать их подальше от мыслей.

Таким образом, молодой либерал сам попал в жаркий спор с молодыми спутниками, которые сделали свои выводы из этого погружения в чувственность. Ирме, которая монополизировала до километра берега океана, противно стало, что кто-то довольствовался квадратным метром, сидя на корточках на берегу. Ее приятель детства, Бабс Лоример, отец которого когда-то был монополистом в спекуляции пшеницей, сделал политические выводы из спектакля, и спрашивал, может ли кто-нибудь представить, как эти массы могут войти в правительство и управлять. «Балда» Винтроп — его звали Ньютон, чьи овдовевшая мать собирала небольшую долю цента с каждого, кто ехал на Кони-Айленд по городской железной дороге, посмотрел на проблему биологически, и сказал, что не может себе представить, как такие орды уродов выжили, или почему они хотят жить. Ещё посмотрите на их детей!

Ланни обнаружил, что на удивление можно было ладить с ближайшими родственниками Ирмы. У властной Фанни Барнс были твёрдые убеждения, но по большей части они были связаны с манерами, вкусом и положением семьи. Она не задумывалась о политике и экономике. Гордость была ее ведущим мотивом. Она жила с верой, что ее протестантский епископальный Бог даровал её семье кровь со специальными драгоценными наследственными чертами. У неё было твердое убеждение, что люди, у которых в жилах течёт эта кровь, не могут делать ничего неправильного, и она нашла способы убедить себя, что они и этого не делали. Она решилась сделать всё, что можно, для зятя, назначенного ей судьбою, и теперь она находила оправдания для него. Кто-то назвал его социалистом? Ну, он был воспитан в Европе, где эти идеи не означают, того, они означают в Америке. Разве какой-то именитый англичанин — Фанни не могла его вспомнить, не заявлял: «Мы теперь все социалисты»?

Про Ланни, как принц-консорта, действительно можно было сказать много. Его манеры были безупречны, а его речь тем более. Он не напивался, и его нужно было заставлять тратить деньги жены. Неопределенность в отношении брака его матери не нашла отражения в газетах, а он был принят старинным родом отца. Так внушительная и величественная королева-мать поместья Шор Эйкрс намеривалась умаслить его лестью и получить от него две вещи, которые она страстно желала. Во-первых, он должен помочь Ирме произвести внука, который будет носить имя Вандрингамов. Во-вторых, что они должны оставить малютку Фрэнсис в поместье Шор Эйкрс на воспитание в традициях Вандрингамов.

Дядя Гораций, этот похожий на бегемота, двигавшийся с такой поразительной энергией, оказался столь же покладистым. Он обладал чувством юмора с озорством. Его позабавило, как Ланни высмеивает американскую плутократию, и особенно тех её представителей, которые приходили к Барнсам. Тот факт, что он сам был выбит и выкинут из системы, уменьшил его восхищение ею и увеличил его удовольствие видеть, как другие «получали своё». Он усмехался над розоватыми шутками Ланни, и взял на себя роль пожилого придворного у вновь коронованного короля. Надеялся ли он, что Ланни сможет когда-нибудь уговорить Ирму дать ему шанс на еще одну попытку на рынке? Или он просто убедился, что она назначит ему достаточную пенсию? Во всяком случае, он был хорошей компанией.

Отголоски бедствия докатились из Германии в Англию. Торговля падала, заводы закрывались, безработица росла. Возникли сомнения в прочности фунта стерлингов, в течение столетия служившего масштабом стоимости для всего мира. Инвесторы находили убежище в долларе, голландском флорине, швейцарском франке. Рик рассказал о ситуации в своей стране. Он говорил: необходима смелость, налог на капитал, шаги к национализации кредита. Но, ни у одной политической партии не было ни смелости, ни дальновидности. Тори требовали сбалансировать бюджет любой ценой, сократить пособие по безработице, зарплату школьных учителей, даже финансирование военно-морского флота. Та же история, как у Гувера с его «твердым индивидуализмом». Все, чтобы сохранить золотой стандарт и власть класса кредиторов.