Георгий Федоров - Игнач крест
— Оставь, оставь, князюшка, — с ласковым спокойствием ответила Пелагея, — заместо внучки будет. — И, видя, что Ксюша все-таки заплакала, легко подняла ее своими старыми, но все еще сильными руками и запела чисто, по-девичьи звонко:
Красна девица,Заря-зарница,Родна сестрица,Река — царица.Лесовая,Полевая,Луговая,Дворовая,Прошу тебя покорно, поклонно,Помилосердствуй за отроковицу сию,Чтобы она душой не болела,Не тошновала,Не тосковала.
Андрей вдруг с удивлением узнал в этой постаревшей, исхудавшей женщине ту остроглазую, ухватистую, быструю в делах и помыслах вещунью, которая когда-то с помощью душистых трав, притираний и ножа спасла его, когда нога уже начала опухать от укуса змеи. Ту звонкоголосую и смелую, к которой не без тайного трепета ходили мужики да и бабы полечиться от сглаза и разных хворей, послушать вольные ее песни.
Ксюша заслушалась и затихла, а вскоре и задремала. Пелагея осторожно положила ее на полати возле печи, накрыла овчиной.
Потом, вглядевшись в Андрея, сказала негромко:
— Сними свиту, князь. Вижу, и тебе мое ведение о болезнях надобно.
Князь хотел что-то возразить, но тут послышался вдруг лай собак, он вскочил и потянулся к сабле.
— Не горячись, батюшка, — спокойно сказала Пелагея. — Собаки-то наши. Это сынок мой Петря пожаловал.
Дверь распахнулась, в избу вошел высокий охотник с инеем на усах и бороде, с усталым и изможденным лицом. В руках у него была рогатина, за спиной лук и колчан со стрелами. Увидев незнакомца, охотник насторожился, но Пелагея певуче сказала:
— Здравствуй, свет мой сыне. А се муж славный, князь Андрей Дмитриевич. Он еще с отцом твоим в согласии был и ходил с ним на охоту, а тебя, мальца, на коленях качал. А это Ксюша. Иноплеменники поганые ее сиротою оставили. Теперь она тебе как сестра будет. Притомилась. Уснула.
Петр разгладил пышные усы, сбросил кожух, отряхнул онучи и молча поклонился князю, а затем также молча присел к тому концу стола, где находились остатки трапезы, и неторопливо стал есть. Пелагея снова захлопотала, достала из печи ухватом и поставила перед сыном дымящийся горшок со щами. Петр стал деревянной ложкой хлебать прямо из горшка.
Андрей с интересом разглядывал молчаливого охотника: неторопливым и точным было каждое его движение, спокойно-добродушным выражение лица и зорких, как у матери, глаз. Князь, хотя и не увидел в этом бородатом мужике никакого сходства с шустрым босоногим малышом, которого он когда-то знал, почувствовал, как растет в нем расположение к Петру.
Через некоторое время, увидев, что охотник насытился, Пелагея спросила:
— Ты что пустой, сынок, знать, не вельми богатая была у тебя охота?
— Да как сказать, — пожал плечами Петр, — охота знатная бысть под Ситью.
— Ты, значит, был под Ситью? Участвовал в сражении? — с живостью спросил князь.
Петр неторопливо кивнул.
— Да расскажи же! — с досадой воскликнул Андрей.
— Побили нас поганые, и великого князя Юрия Всеволодовича, и иных князей, а князя Ростовского Василька Константиновича в полон взяли. Ну да и поганых от наших рук полегло немало… — степенно произнес Петр и замолчал на полуслове.
— Ну, что ты замолчал? — рассердился князь.
Петр взглянул на него неодобрительно и как бы через силу сказал:
— Своими очами видел, как воевода поганый таурменский мертвому Юрию Всеволодовичу голову отсек да в кожаную калиту поклал и к Батыю послал с воями. А я за ними. Думал, у новоторжцев помощь найду, но Торжок пал. Обезлюдел. Все сожжено, разграблено. А гонцов с сей калитой я еще сегодня видел.
— Где? — уставился на него князь.
— А тут, недалече, верст пять будет, — кивнул тот в ответ. — Кони их притомились, вот и стояли на холме. А калита та с головой князя к седлу приторочена.
— Едем, — решительно встал Андрей.
Петр молча натянул кожух, поклонился матери. Князь Андрей поцеловал спящую Ксюшу, перекрестил ее, поклонился Пелагее, облачился в доспехи, и вот оба они уже скакали в сопровождении трех охотничьих собак. Ехать пришлось недолго. На открытом всем ветрам холме показались вскоре два всадника в черных чапанах. Кони их тяжело скакали по снегу, хрипло, с надрывом дыша. Как опытные охотники, загоняющие дичь, Андрей и Петр стали объезжать холм с обеих сторон. Собаки по знаку Петра запрыгали вокруг, грозно рыча, одна из них вцепилась в ногу воина. Тот, размахивая саблей, никак не мог достать ею гончую. А в это время князь Андрей подскакал, поднял на дыбы своего жеребца, ударил в грудь рыжего коня другого всадника, конь испуганно присел, а всадник от резкого толчка вылетел из седла назад и, перевернувшись, ушел с головой в сугроб по самые плечи. Второй нукер изловчился и тяжело ранил одну из собак саблей. В это время князь Андрей, нимало не мешкая, ударом сабли снес голову этому нукеру, так что подоспевший Петр только рот разинул.
Князь взял за недоуздок рыжего коня и отвязал притороченную к его седлу калиту, раскрыл ее, осторожно, медленно вытащил оттуда голову великого князя Юрия Всеволодовича. Седеющие волосы и совсем седая борода были покрыты черной запекшейся кровью, которая на срубленной шее образовала неровные комки. Твердо сжатые губы посинели, синевой своей поражали и широко раскрытые остекленевшие глаза. Немолодое, но все еще красивое лицо залито кровью. Андрей попытался опустить веки Юрия Всеволодовича, но они, заиндевевшие, не поддались, глаза настойчиво и требовательно продолжали смотреть прямо на Андрея, которого охватила дрожь: ведь даже в одной голове старшего из русских князей он почувствовал величие, строгость, достоинство. Князь Андрей снял свое красное корзно, завернул голову и передал ее Петру. В это время первый монгол, высвободившись наконец из снега, сел, недоумевающе оглядываясь, но от сильного удара носком сапога, который нанес ему князь Андрей, повалился вперед, потеряв сознание. Потом князь сунул отсеченную голову первого монгола в освободившуюся калиту, затянул на ней шнурки.
Собаки, ожидая приказа, уселись возле хозяина на снег. Только раненый пес не мог двигаться; истекая кровью, он обреченно, с человеческой тоской смотрел на хозяина. Петр пустил в него стрелу, чтобы избавить от мучений.
Первый нукер, снова пришедший в себя, со стоном поднялся и спросил глухо:
— Где Чинкой?
— Твой Чинкой трус, — презрительно ответил князь Андрей по-монгольски. — Он бросил тебя и бежал, как сайгак от беркута. Куда ты едешь?
— Везу от моего господина Бурундая бесценный дар великому Саин хану, — ответил все еще не пришедший в себя окончательно нукер.
— Тогда поспеши, — сказал князь и помог нукеру взобраться в седло, а затем хлестнул его рыжего коня.
Князь Андрей подозвал Петра:
— Немедля скачи к Сити, где была битва. Возгласи людям ростовской земли, чтобы обрели тело великого князя на поле сражения, голову с ним соедините и предайте погребению.
— А куда ты теперь, князь? — спросил охотник.
— Раз Торжок пал, у меня один путь — в ставку Батыя. — И он невольно прижал руку к поясу, проверяя, цела ли пайдза.
— Как же ты один?
— Что же, одинокий волк все равно волк, — недобро ответил князь.
Петр невольно поежился и сказал осторожно:
— Не хотел бы я стать твоим ворогом, князь.
— И я бы этого не хотел, — смягчившись, похлопал его по плечу Андрей, — да и не быть сему.
Они обнялись и поскакали в разные стороны — Петр к Ростову, а князь Андрей догонять недавно прошедшее здесь войско Батыя.
Глава XV
ПЛЕН
Александра очнулась от сильной тряски. Грудь нестерпимо болела. Рядом слышались приглушенные женские голоса, гортанные звуки незнакомой речи. Когда полог кибитки открывался от ветра, боярышня видела звездное небо и темные вершины елей и сосен, слышала удары копыт множества лошадей, скрип бесчисленных повозок. Чьи-то руки иногда приподнимали ее голову и вкладывали в рот несколько крошечных сладких шариков, которые она невольно глотала. Ей не давали ни есть, ни пить.
«Как же случилось, что я осталась жива? — подумала — в который раз! — Александра. — А может, все это происходит уже на том свете? Ведь я хорошо помню, как сабля вонзилась мне прямо в сердце. Может быть, спасла кольчужка, выкованная специально для меня Николкой Жабиным?..»
Их было шестеро на одного…
Боярышня лежала с открытыми глазами, но события недавнего боя отчетливо вставали перед нею. Она вновь видела Митрофана с поднятым мечом, сверкающее лезвие которого легко, как птица, взлетало над его головой, то и дело опускаясь на врагов. Видела всегда веселого и беззаботного сестрича Трефилыча Кузьму, который неумело тыкал мечом в наступающих на него таурмен в синих чапанах, пронзительно выкрикивая какие-то свои нехитрые ругательства и прибаутки. Они все трое старались спасти ей жизнь, принять удары поганых на свою грудь.
