Явдат Ильясов - Золотой истукан
«Обманихи» и есть.
Ну, от мяса отказаться можно бы, — не так уж он много съел его за свою жизнь (хотя и очень приятно вспомнить вчерашнее мясо, зажаренное на вертелах).
И без вина тоже можно прожить.
Но без общения с женщиной…
Стыдно думать о покойной Иаили как о любовнице. Мертва. Но разве на его плечах, на руках, на груди, на животе и на бедрах не сохранилось еще живое ощущение ее прикосновений? Разве он когда-нибудь забудет о ее жгучих ласках? Уйти в манихейскую общину — значит плюнуть на все, что было между ним и нежной Иаилью (все равно что в глаза ей плюнуть), изменить ее светлой памяти, гнусно предать ее, погибшую именно за любовь.
Ему хотелось закричать, упасть на дорогу, зарыться и пыль.
— Нет, отче. — Руслан остановился. — Ешь сам свою репу, пей сырую воду, женщин сторонись, — мне твое учение не по душе. Я к тебе не пойду.
— А! Негодяй Сахр, он уже успел тебя осквернить своей порочностью.
— Не трогай его, — я обижусь. И тебя могу обидеть.
Манихей долго бормотал вслед уходящему Руслану не то проклятия, не то заклинания, смерду было наплевать и на то, и на другое.
«Ишь, святой, — думал он злобно. — И этот заморыш хочет меня в темный гроб затолкать, обещая свет на том свете. Один такой проповедник уже пытался меня околпачить, — вспомнил Руслан ромея Киракоса, которого он вдвоем с Карасем хотел честно высечь. — Нет, шалишь, дураков больше нет».
…А жара! Мозги спеклись, пламя в глазах.
Пойду- ка, посижу в холодке под тем вон деревом, в ручье лицо ополосну, ноги в воду спущу. Только б на змею не наступить. Как сказал манихей? «Они любят лежать у воды». Сами вы, законники, не лучше змей, любите таиться у живой воды, добычу подстерегать.
Уф! Хорошо тут, прохладно. Только ручей какой-то странный. Уж больно прямой, с гладкими ровными берегами, — можно подумать, человеком вырыт, — но кто сумеет вырыть такой? Сколько сил на это нужно. Нет, все-таки похоже, человек работал: от большого ручья отходит малый, тоже прямой, и по нему вода, мутная, желтая, задушевно журча, бежит на ячменное поле. В грязи у бережка — следы босых человечьих ног. И вдалеке, на той стороне поля, кто-то ходит с большой мотыгой на плече.
Мать честная. А Руслан-то всю дорогу голову ломал: вокруг сады, поля зеленые, дождей же сколько дней уже нету, да и не бывает их, видно, здесь, — как люди с засухой бьются? Откуда воду берут? Вспомнил Руслан, — алан Арсамух говорил о какой-то большой реке. Может, ему доведется увидеть ее.
Отдохнув, чуть остыв, Руслан стал искать дорогу, по которой попал сюда из города. Заговорившись с манихеем, он и не заметил, где ее потерял. Тут целая сеть дорог и троп меж садами, полями, вдоль мутных ручьев, которых не меньше, чем троп, — легко заплутаться. Город-то — вот он, невдалеке, громоздится стенами, башнями; пойду полегоньку наугад, решил Руслан, авось по какой-нибудь дорожке и дойду до ворот.
Но дорожка, по которой он побрел наудачу, увела его с полей куда-то в сторону от города, и вышел Руслан к полноводной реке, к большому мосту. А, это и есть, должно быть, та большая река! Но и она, с глинисто-мутной, почти красной водой в ровных высоких берегах, уж слишком пряма, везде одинаково широка для природной реки. Неужто и эту махину вырыли люди?
«Видишь, что может сделать человек, — подумал Руслан уважительно. — А мы на Руси ждем дождей, молим о них богов, — и дохнем с голоду в засуху. Но, правду сказать, по нашим буграм да оврагам рек самодельных не проложить».
За рекою — бугристый пустырь в густых сухих бурьянах, на пустыре — приземистая круглая башня. В отличие от выцветшей охры городских глинобитных стен, освещенных солнцем, одинокая башня казалась черной, видно, потому, что стояла к нему теневой стороной. Над нею тучей носились птицы. Хотелось рассмотреть ее поближе.
«Живодерня, что ль, — подумал Руслан, учуяв тошнотворно-сладкий запах тления. — Э, куда меня занесло».
Но любопытство, будто за шиворот, потащило его через мост к загадочной башне.
— Не подходи! — услышал он чей-то испуганный голос.
Смотрит: под башней сидит средь желто-серых мохнатых кочек полуголый, в одних штанах, тощий, как смерть, старик. И кочки — не кочки, а огромные, чуть не с медведей, собаки. Экие псы! Загрызут, — что загрызут? — проглотят живьем. Но хоть бы ухом повел один из этих жирных, откормленных псов, — лежат себе, спят, ноздрей не дрогнут. Сам старик — весь иссохший, чем же он кормит такую ораву собак?
— Не подходи! Я нечистый, — снова крикнул старик. Но, заметив серьгу в Руслановой ухе, успокоился. — А-а. Хозяин прислал, — есть покойник? Старик встал ему навстречу, пригляделся к серьге — и вдруг замахал руками, завопил: — Не подходи! Уходи. Ты нечистый.
«Вот незадача — то он нечистый, то я» — усмехнулся Руслан. И спросил:
— Почему?
— Твой хозяин безбожник.
«И дался им всем мой хозяин! Видно, для очумелых этих людей самое страшное — знаться с безбожником».
— Хозяин, может, и безбожник, — я тут причем? — сказал Руслан примирительно. — Я человек богобоязненный.
— Верно, — сказал старик. — Я и не подумал, что так может быть. Но сейчас я тебя испытаю. Ел ты, как зверь, когда-нибудь, падаль?
— Что ты, бог с тобою!
— Не занимаешься ли мужеложеством?
— А это что такое? — разинул рот Руслан.
— И третий из трех самых страшных, неискупимых грехов, обрекающих человека на вечную погибель: не предавал ли ты своих умерших родичей огню?
— Нет, — солгал Руслан. С волками жить — по-волчьи выть.
— Ну, ладно. Коли так, можешь со мной разговаривать. Чего ты здесь ищешь?
— Вижу, башня, коршуны над нею. Хотелось поближе взглянуть.
— Это «кят», башня молчания. Здесь злые духи дэвы справляют бесовские игры. Будь ты правоверным маздеистом, ты не посмел бы приблизиться к проклятому этому месту.
— А ты маздеист?
— Да, слава светлому богу Ахура-Мазде.
— Зачем же ты здесь?
— Я из особого сословия. Здесь и жилье мое, — он кивнул на крохотные хижины, зарывшиеся в бурьян. — Здесь вся наша община. Мы приставлены к этой башне.
— А что в ней такое?
— Хочешь взглянуть? Разрешу — если дашь монету. Хорошо, что Сахр снабдил его утром серебряной монеткой, — Руслан, не жалея, вложил ее в жадную ладонь маздеиста.
— Мир извечно разделен надвое, — поучал маздеист, ведя Руслана наверх по ступенчатому откосу, примыкавшему к башне снаружи. — В царстве добра, света и правды властвует Ахура-Мазда, премудрый дух, в царстве зла и тьмы — дух лжи Анхро-Мана.
— Слышал я от манихея что-то похожее. Старик — строго:
— Манихеи половину своего учения украли у нас, половину — у христиан.
…Кто ведет чистую, праведную жизнь, после смерти взлетает в светлое место, в чертог Ахура-Мазды, в рай. Нечестивцы обречены томиться в аду, в черных владениях Анхро-Маны. В конце мира, когда явится спаситель Саошиант, родившийся от девы, души праведных людей воскреснут, а грешники вместе с самим Анхро-Маной будут окончательно уничтожены.
«Спаситель, родившийся от девы, — вспомнил смерд Киракосовы рассусоливания. — Видать, христиане взяли его для своей «единственно истинной веры взаймы у этих «чистых» маздеистов».
— Смерть — дело Анхро-Маны, — продолжал маздеист, присев на ступеньку, чтоб отдохнуть. — И самое ужасное, что может совершить человек — это осквернить чистые стихии, землю, воду и особенно огонь, прикосновением к ним гниющего человеческого трупа…
Ступенчатый откос привел к пролому на верхушке башни.
— Входи и не пугайся, если это тебе в новинку.
Руслан вошел — и чуть не наступил на уже очищенный от мяса, кожи и волос, но еще багровый от засохшей крови человеческий череп. Он пошатнулся от зловония. Мрачные полуголые люди из «особого сословия» прилежно соскабливали с костей тухлое мясо. Над другими трупами, растаскивая кривыми клювами гнилые внутренности, сноровисто трудились коршуны. Они работали бок о бок, люди и стервятники, и не мешали друг другу.
— Мясо с костей знатных усопших мы снимаем сами, — старец кивнул на сородичей. — С остальными справляются коршуны и собаки. Родичи покойных собирают чистые кости и хранят их в оссуариях в нишах внутри городской стены или в особых склепах — наусах за городской стеной.
На дне широкого колодца внутри башни, обгрызая кости, в груде полуочищенных остовов лениво копошились собаки. Вот отчего они такие жирные. Вот чем их кормит святой хранитель башни молчания…
— Ты больше сюда не приходи, — сказал Руслану маздеист, когда они слезли с башни. — И без того я осквернился, общаясь с тобою, иноверцем.
«Ишь, — вспылил Руслан, — сам-то — могильный червь вонючий, а туда же…»
— Посмотрел бы я, какую б ты песню запел, — зло отомстил он маздеисту на прощание, — если б узнал, что я тебя обманул. У нас, русичей, умерших жгут на костре.
