Валентин Пикуль - Площадь павших борцов
24 августа Муссолини встретился с фюрером в Бресте, где была расположена личная ставка Германа Геринга. Бронепоезд Гитлера на всех парах еще подкатывал к Бугу, когда в его салоне Уго Кавальеро продолжал тягостную беседу с Кейтелем:
— Роммель полагает, что проблема Африки неотделима от дел Восточного фронта, желая, чтобы войска, ведущие осаду Тобрука, были подчинены лично вашему командованию в России.
Это все равно что быку показывать красную тряпку.
— Пусть не выдумывает! — надменно отвечал Кейтель. — Я понимаю интригу Роммеля: в подчинении Восточного фронта он станет претендовать на одинаковое с нами снабжение. Но мы не будем транжирить резервы вермахта, столь необходимые для России, ради его африканских иллюзий…
Два диктатора, дуче и фюрер, запечатлели свой нерушимый союз на фоне развалин Бреста множеством фотоснимков, что весьма льстило тщеславному Муссолини. Гитлер повел рукой вокруг:
— Смотрите! В этом городе Ленин подписал Брест-Литовский мир с Германией, который сделал Россию посмешищем всего мира, и теперь, когда Сталин запросит мира у меня, я заставлю этого азиата расписаться в собственном бессилии на первом же кирпиче, взятом из этой крепости… Клюге!
— Я весь внимание, мой фюрер.
— Подберите хороший кирпич. Я этим кирпичом сначала тресну Сталина по голове, а потом он на нем и распишется… Это нужно для музея славы, который после войны откроется в Берлине для обозрения иностранных туристов!
— Слушаюсь, мой фюрер.
23. Через Хацапетовку
Фельдмаршал фон Клюге и стал их полезным гидом
— Мы никак не ожидали, — рассказывал он, увлекая гостей в руины Брестской крепости, — что именно здесь возле границы, русские задержат вермахт на целый месяц. Форсировав Буг, танки рванулись вперед. Но вскоре пришлось отозвать их обратно — в помощь нашей инфантерии. Из Германии на особых платформах вывезли шестисотмиллиметровые пушки, чтобы они похоронили русский гарнизон в развалинах этой крепости…
Муссолини ликовал от подобных признании Клюге: «Значит, не всегда влетает моим бумажным итальянцам, достается теперь и железным фрицам…» Изобразив на лице приличное внимание, он выслушивал утомительные длинноты Гитлера, который снова завел любимую пластинку — о полном разгроме Красной Армии, которая, уже шатаясь от ран и голода, вот-вот взмолится о новом варианте «брест-литовского» мирного договора. При этом носком сапога фюрер поддел из-за камней что-то рыжее, и Муссолини отшатнулся, увидев истлевшее лицо женщины, облепленное спекшимися в крови волосами. Подле нее лежала винтовка, из груды кирпичей торчала ручонка младенца.
— Видите, — сказал Гитлер. — Эти азиаты, попавшие под ярмо жидовского марксизма, не жалеют даже своих мегер…
Фельдмаршал фон Клюге, стоя сбоку, подсказал Муссолини, что это не был «женский батальон», как писали в газетах: жены русских офицеров сражались рядом с мужьями. Муссолини заметил на стене какую-то надпись и просил перевести ее с русского: «Умираю, но не сдаюсь! Прощай, любимая Родина…» Это настолько потрясло дуче, что он даже притих, позволяя Гитлеру вести заунывные монологи о непобедимости его вермахта. Но теперь, после Бреста, дуче не очень-то в это верилось. Совсем недавно (19 августа) он решил более не посылать итальянских рабочих на заводы Германии. Именно об этом и заговорил с ним рейхсмаршал Геринг, который своим объемным животом тесно соприкасался с выпуклым чревом Муссолини:
— Напрасно вы отказываете нам в своих итальянцах. Взамен мы дали бы вам пленных большевиков, чтобы они работали на ваших заводах. Если их подкормить, еще показали бы вам, что такое стахановское движение и как с ним бороться.
— Нет уж! — испугался Муссолини. — С пленными русскими распутывайтесь сами. Если их поставить к нашим станкам, они быстро споются с моими бездельниками и лучше уж я велю полиции переловить тунеядцев, загорающих на пляжах Риччони или живущих в отелях Остии непонятно на какие доходы… Пусть они и ставят пудовые рекорды на ваших эссенских шахтах.
Потом дуче тихонько шепнул генералу Уго Кавальеро:
— Гитлер — сволочь… совсем обнаглел.
— Вы, дуче, так считаете?
— Да. Он всегда согласен в знак дружбы поменяться рубашками. Но при этом я должен не вынимать из своих манжет бриллиантовых запонок… Тебе, Уго, не кажется, что у немцев дела неважные? Как бы эти подонки не стали просить у меня солдат?
— Мы дали им три дивизии… разве недостаточно?
— Пойми, Уго, я сейчас в поганом положении. Если мы не проявим активности в России, победы вермахта выявят слишком большую диспропорцию между нашим у германским вкладом в общее дело «Стального пакта». Чем больше крови выпустить из моих итальянцев в России, тем больше выгод получим после мира…
Бенито Муссолини не кривил душой, уподобясь мародеру, который тихо крадется вслед за солдатом, чтобы тут же подобрать все, чем солдат не пожелал пачкаться. Так что в этом вопросе (о насыщении) цели дуче и фюрера полностью совпали. А потому, когда Гитлер завел речь об увеличении итальянского контингента в России, дуче согласился усилить КСИР:
— Мой корпус со временем превратится в «Итальянскую армию в России». Сокращенно назовем ее так — АРМИР.
— АРМИР… я не против, — согласился Гитлер. — Но ваш генерал Мессе будет подчинен моему генералу Эвальду Клейсту.
— Прошу, фюрер, напомнить о его заслугах.
— С удовольствием. Клейст недурно катается на «роликах»…
Из Бреста диктаторы, окруженные свитами, отбыли в Умань, где располагалась командная ставка Рундштедта. Здесь, в райском уголке Украины, на Гитлера обрушилась лавина почестей, криков и восторженных приветствий.
Несчастного дуче оттерли подальше, с сиротским видом он жаловался Кавальеро:
— Ничего, Уго! Скоро я их всех перепугаю…
Гитлер пригласил дуче к столу с оперативными картами. Рундштедту велели изображать великого стратега с указкой в руках. Гитлер сказал Муссолини:
— Для фоторепортажей нужно, чтобы мы склонились над картой. Заранее сделаем сосредоточенный вид. А вы, Рундштедт, не дергайтесь со своей палкой, будто ковыряетесь на помойке. Вы нам точно указывайте на Киев, чтобы берлинские и римские читатели газет ясно видели: битва за Днепр продолжается!
Наконец фотоблицы перестали вспыхивать.
— Будут отличные кадры, — сказал Гитлер, отходя от стола, а дуче подвигал кувалдой челюсти, словно давно несытый бульдог, которому разрешили облизать пустую миску…
«Вот я их напугаю», — предвкушал он.
Вереница автомобилей покатила в село Ладыжинку, на всем пути следования были расставлены стога сена, в которых сидели автоматчики, охранявшие кортеж от партизан. Дуче успокоился при мысли, что война с Россией изнурит Германию до такого скотского состояния, что уже не Гитлер будет диктовать волю Италии, а, чего доброго, он, Бенито Муссолини, станет грозно цыкать на Гитлера… Они въехали в Ладыжинку, где дуче произнес речь, потом состоялся парад «моторизованных» частей КСИРа, вызвавший новое унижение Муссолини и ядовитый смех напыщенных гитлеровцев. Берсальеры с петушиными хвостами на касках прокатились по деревне на спортивных мотоциклетках с таким страдальческим видом, будто их посадили на гвозди. Грузовики с пехотой постыдно буксовали в лужах, водители сидели в открытых кабинах, словно в прогулочных «фиатах», потом дружно свернули в кювет.
— Уго, — вспылил дуче, — где ты набрал эту рухлядь?
— По-моему, — отвечал начальник генштаба, — это легко выяснить, прочтя на бортах машин еще римские рекламы: «Пейте свежее пиво Черрони», «Стиральные машины у Пестикки»…
Показались и мулы, которые отчаянно брыкались, пытаясь сбросить пулеметы, привязанные к их тощим спинам. Наконец, это мотозрелище Гитлеру надоело.он вдруг заторопился в свое прусское «Вольфшанце».
На аэродроме в Кросно под Уманью их ждал самолет с работающими моторами. Муссолини не понравилось как он взлетел. «Юнкерс» фюрера еще только набирал высоту, когда дуче решительно проследовал в кабину пилота.
— Я вам покажу, как надо водить самолет. Не волнуйтесь. Ведь я имею диплом «первого пилота Италии».
Охрана вытянула шеи, глядя на Гитлера.
— Что делать? — помертвел Кейтель от ужаса.
— Покоримся судьбе, — отвечал Гитлер. — Только бы он не вздумал хвастать своим мастерством пикирования. Но если мы останемся живы, то на аэродроме в Кракове дайте понять Муссолини, что он еще не «первый шофер Германии».
Дуче вел самолет. На целый час полета в салоне воцарилось гробовое молчание. Кейтель, кажется, молился про себя. Гитлер утопил себя в глубоком кресле, поднял воротник и взирал в потолок, наблюдая за тем, как там ползает уманская муха, которой суждено пожить в Кракове. Каждый из свиты фюрера мысленно уже прочитывал свой некролог в «Фелькишер беобахтер». Наконец, самолет, ведомый Муссолини, коснулся шинами колес посадочного поля в Кракове.
