Валентин Пикуль - Площадь павших борцов
Тут и Паулюс, уж на что был выдержанный человек, но даже он разволновался, ибо отлично понимал, что со взятием Москвы война не закончится, а лишь еще более затянется, встреча же с японцами на берегах Байкала — такая перспектива в его сознании не укладывалась. Так куда же, черт побери, ехать дальше?
— Куда нам покупать билет на московском вокзале? Это спросил Йодль, а Хойзингер решил пошутить. — Лучше всего в… Берлин, — сказал он.
— Глупые у вас шутки, Хойзингер? — обозлился Гитлер…
Паулюс, наслушавшись таких разговоров, говорил жене:
— Не хватит ли? Меня в вермахте считают самым выдающимся бюрократом… надоело! Я чувствую, что пришло время сменить номера телефонов, чтобы обо мне, как о «бюрократе», забыли. Надо подумать о месте на фронте…
Гальдер знал об этом желании Паулюса, обещая помочь:
— Понимаю, вы уже засиделись до того, что пора приобрести геморрой. Хотя мне и жаль спускать вас со своего короткого поводка. А на длинном поводке много ли набегаетесь? Ведь вы никогда не командовали ни дивизией, ни даже полком…
4 августа Паулюс оказался на берегах Березины, в городке Борисове, где еще догорала спичечная фабрика. Здесь Гитлер пожелал встречи с генералами, дабы обсудить — куда следовать далее. Утром за чашкой кофе фельдмаршал фон Бок заметил Паулюсу, что у него еще хватит сил для решающего удара:
— По Москве, главному нерву большевизма…
Но, делая доклад в присутствии фюрера, фон Бок сам же признался в ослаблении своего фронта, предлагая своей группе «Центр» занять оборонительные позиции. Гейнц Гудериан веселья никому не прибавил, заговорив о… зиме :
— Как и подковам лошадей требуются шипы в гололедицу, так и танкам нужны шипы на гусеницах. Семьдесят процентов моторов отработали ресурсы, фильтры забило, они уже не спасают моторы от пыли, а поршневые кольца стерлись.
— Это и есть ваши претензии? — спросил Гитлер.
Кейтель с Йодлем тактично помалкивали.
— Я сказал только о моторах, но у меня почти не осталось опытных офицеров. Срочно нуждаюсь в пополнении.
— У меня такая же картина, — нехотя добавил Генрих Гот. — Сейчас мы способны на ограниченные операции с частным успехом. Опять мало пленных! Странная ситуация: чем сильнее напряжение вермахта, тем меньше количество пленных…
Было высказано соображение: варварским отношением с пленными мы сами дали отличный материал для советской пропаганды, и теперь русские не торопятся поднимать руки. Паулюс не вмешивался: военнопленные — это забота ОКБ, а он принадлежит к ОКХ, и пусть выкручивается сам Кейтель.
Кейтель громыхнул фельдмаршальским жезлом:
— С большевиками рыцарской войны не ведем. Речь идет о полном уничтожении их мировоззрения. Я не вижу причин для изменений в режиме военнопленных. Мы не намерены варить для них супы из концентратов для солдатского рациона.
Гитлер вызвал неловкую паузу, внеся предложение:
— Я не возражаю! Если пленные умирают от голода, то пусть пожирают один другого. Нам же спокойнее…
Паулюс заполнил паузу сообщением из Ливии:
— Нехватка резервов сдерживает Роммеля в его порыве к Нилу, он наскреб двести танков, а генерал Окинлек, сменивший Уэйвелла, собрал под Каиром больше тысячи машин.
— Нам сейчас не до экзотики с пирамидами, — ответил фюрер. — Роммелю занять прочную оборону и ждать, пока не сломлено сопротивление русских. К сожалению, у Сталина обнаружилось танков и авиации гораздо больше, нежели мы предвидели. Будь я осведомлен об этом заранее, мне было бы труднее принять решение в войне на Востоке…
Что это? Продуманные слова? Или случайная обмолвка?
Генералы даже притихли — в оцепенении.
— Теперь я понимаю, — продолжал Гитлер, — что нам уже не объять всей необозримой русской массы. Маршевое напряжение пехоты достигло крайнего предела. От гигантского русского торта мы должны (и как можно скорее!) отрезать самый лакомый кусок для насыщения нашей экономической базы. Я имею в виду промышленные районы Харькова и Донбасса. Согласен, что маршевое напряжение вермахта достигло предела. Вы знаете, я был против вмешательства Италии в наши русские дела. Римские крохоборы получили от Абиссинии горстку арахиса, от Греции имеют банку маслин, а теперь дуче пожелал иметь фунт русской говядины. Но пусть в Риме не думают, что отделаются тремя дивизиями с тощими мулами, слава Богу, их еще не надобно паивать нашим бензином. Теперь я потребую от дуче целую армию…
Франц Гальдер осмелился заметить, что вермахту необходима передышка, хотя отсутствие прежнего напряжения — он признал это! — неизбежно вызовет Стратегический кризис:
— Потери? Да. Но в прошлой войне кайзера потери Востоке тоже были гораздо более, нежели на Западном фронте
Вот тут Гитлер и взорвался, указывая на Гальдера:
— Он, проторчавший в тылу и не имеющий даже нашивки за ранение! Ему ли судить о потерях? Ему ли, который протирает штаны в кабинетах Цоссена на казенных стульях…
Август 1941 года вошел в историю как кризис в высшем руководстве вермахта, а вопрос о том, куда следовать, разрешался в трояком варианте: Готу и армии фон Лееба по-прежнему давить на Ленинград, чтобы соединиться с Маннергеймом, танкам Гудериана крутиться по Украине, а потом… и Москва!
Вечером Франц Гальдер, оскорбленный бранью Гитлера, устроил выпивку с Браухичем и Паулюсом. Говорили, что главные резервы Сталина собраны под Москвой, и потому, разбив эти резервы, покорением Москвы можно сразу покончить с затяжной войной. Стекла пенсне Гальдера отражали отблески пожаров на спичечной фабрике. Березина протекала рядышком — вся какая-то черная, страшная, невольно напоминая о Наполеоне.
— Фюреру, — сказал Гальдер, — уже не терпится насытить свои домны марганцем и железом Криворожья. Геринг предвкушает пышки из украинской пшеницы, которые он станет оснащать астраханской икрой. Наша большая стратегия стала зависима от обильного выделения слюнных желез рейхсмаршала и от аппетитов Круппа, сидящего на молибденовой диете.
Браухич, загрустив, предложил всем напиться:
— Прозит! Что поделаешь, если на руках нашего фюрера полно неоплаченных чеков из банков финансовых воротил…
Смысл в этих словах был, и смысл даже немалый, экономика воздействовала на политику, но она же вмешивалась и в вопросы батальной стратегии. В счет погашения этих «чеков» Гитлер перенацеливал главные силы к югу, где и без того мощная армада Рундштедта перепахала всю Украину гусеницами танков. Гитлер всегда испытывал брезгливую антипатию к самому Рундштедту, неуклюжему и рычащему, словно медведь, но Рундштедт был ему сейчас нужен — как таран для сокрушения ворот, открывающих подземные кладовые Донбасса. Гитлер в частной беседе с Паулюсом (еще в Борисове, на берегах Березины) сказал:
— Я более доверяю вашему приятелю Рейхенау.
И Паулюс невольно кивнул, понимая, что Рейхенау устраивает Гитлера как старый убежденный нацист,
— Вы, — спросил фюрер, — еще не потеряли нежных чувств к своей шестой армии?
— Нет, фюрер, с нею у меня много связано.
— Навестите ее! Заодно передайте Рейхенау мой партийный привет и скажите, чтобы меньше пил и меньше бегал…
Встреча с 6-й армией, которую Рейхенау толкал к Днепру, была для Паулюса очень приятна, он был прекрасно принят офицерами, сослуживцами по кампании во Франции, многие солдаты помнили его, приветствуя с прищелкиванием каблуков. Но… лучше бы Паулюс не навещал южных плацдармов фронта. Он вернулся в Берлин, изнуренный вспышкой дизентерии, которую унаследовал еще смолоду в рядах Альпийского корпуса.
— Вот видишь, — упрекнула его Коко, — лучше сидеть у телефона и карт в Цоссене, где все гигиенично. А тебя потянуло к этому забулдыге Рейхенау, которого сам черт не берет. Конечно, он так проспиртован, что ему даже чума не опасна…
Из двух туалетов в квартире обер-квартирмейстера один был закреплен лично за ним, ибо Паулюс часто нуждался в его отдельном уюте. Узнав о болезни Паулюса, его однажды навестили Кейтель с Йодлем, которых Елена-Констанция обдала высокомерным презрением аристократки, а потом говорила:
— Для общества таких людей, как этот Йодль с Лакейтелем, ты, Фриди, слишком порядочен и благороден…
Паулюс ответил жене, что с Кейтелем у него ровные отношения, но Йодль ему неприятен после одного случая;
— Когда я делал доклад о плане «Барбаросса», этот мерзавец зевал так беззастенчиво, будто я несу чепуху, и на морде у него было такое брезгливое выражение, словно его с утра накормили дохлыми мухами… Пробить не могу!
— Ты, надеюсь, сделал ему тогда замечание?
— Нет. Зачем наживать лишних врагов?
— Ах, Фриди! До чего же ты деликатен…
«Киев оказался крепким орешком», — известил в эти дни Рейхенау Паулюса. На помощь немецким дивизиям уже валила давно немытая, голодная и голосистая ватага итальянцев… КСИР!
