"Спецназ древней Руси". Компиляция. Книги 1-10" (СИ) - Корчевский Юрий Григорьевич

Тут замычал молодой Неудача и, положив обе руки на мокрую голову убийцы, попытался погрузить её в воду. Речка вокруг них забурлила, Неудача откинулся назад, и оба ушли под воду. Вскоре ниже по течению вынырнула голова черноволосого Чурилы. Раздалось шипение, и на месте головы размазалось тёмное, неразличимое в слабых отблесках костра пятно.

– Добре стреляет Васка, – промолвил, неизвестно к кому обращаясь, Хотен.

Потом началась суматоха. Прибежала, причитая, Прилепа, а за нею с гуслями в руках Севка-князёк. Наконец, двумя ласточками бросились в речку голые дружинники: они обсыхали на траве, не желая мочить одежду. Вытащили на берег своего децкого, вылили из него воду. Он же, как пришёл в себя, попросил позвать к себе Хотена. Лежал на мокрой траве по-прежнему нагой и с мечом, и мошка начинала клубиться над ним.

– Извини, Хотен Незамайкович, если подвёл тебя, но тот негодяй меня лягнул, вот и… – проговорил тихо.

– А я мнил, что ты плавать умеешь… А ещё децкий.

– Пару саженей всегда проплывал, а тут растерялся отчего-то… Послушай, а что поганец про мать мою говорил? Моя же мать померла давно…

– Твоя мать жива, – подумав, прошептал сыщик. – Она знает про тебя и любит, как матери положено. Она, правда, грешница, как почти все бабы. А подумать, так мы, мужики, чем лучше? Ты сам после решишь, желаешь ли, чтобы я вас свёл. Что ни говори, а по крови она самый близкий тебе человек.

Молодой Неудача отвернулся. Старый сыщик пожал плечами и протопал по песку у кромки воды к недавнему своему собеседнику, от которого не приходится теперь ожидать трудных вопросов.

Прибитый к берегу течением на самом краю бухты, у камышей, он, полубезголовый труп убийцы, легко покачивался себе навзничь на воде, раскинув руки, и напоминал убитую лягушку. В детстве любил Хотен, вооружившись палкой, поохотиться с товарищами на зелёную дичь. После меткого удара, вот так же раскинувшись, уплывала неподвижная лягуша по медленному течению Лыбеди – и вдруг вызывала острую жалость, и мучило чувство вины ещё не огрубевшую мальчишескую душу.

Подошёл неспешно Васка-самострельщик, сел на корточки, вытащил из разбитой головы бывшего красавчика короткую железную стрелу, ополоснул её рядом в водичке.

– Я рад, что ты бережёшь стрелы, Васка, – сказал ему тихо Хотен, – однако тебе, меткому стрелку, следует поберечь и себя. Этого вот следовало было бы твоему децкому жизни лишить, а не тебе. Впрочем, не беда. Ты где живёшь-то?

– В гриднице у великого князя нашего Святослава Всеволодовича в Киеве. А где ж ещё? Я сирота.

– А сам откуда ты?

– Я из Белгорода, боярин.

– Тебе лучше пожить, пока дело не забудется, на дворе у децкого твоего Неудачи Добриловича. Он объявит тебя родственником и домочадцем своим. Тогда я сумею вас обоих защитить и в великокняжеском суде. Когда мы в Киев вернёмся. Нам ещё надо суметь туда вернуться.

Глава 23

Там, где Кза и Кончак стояли на костях

В Половецкую степь посольство повёл отрок Непогод. В ночь, когда непоседливый Чурил с камнем, к ноге привязанным, обрёл свое последнее пристанище в тихой Семи, второй беглец поседел. Утром Хотен объяснил Непогоду, что княгиня Евфросиния Ярославна хорошо отозвалась о нём и что великие князья простят его вину, если он справно выведет посольство у Суурлию, на поле битвы, а оттуда снова на Русь. Сказать об этом парню надо было раньше, и ведь не был Хотен таким уж бесчувственным чурбаном, напротив, известен как сыщик скорее даже человеколюбивый, да так уж вышло. В оправдание боярина можно сказать, что тогда очень уж беспокоился о своей новой семье, очутившейся на его мощной шее после обряда в Рыльском соборе.

В то утро Прилепа в сопровождении увальня Сновида, обвешенного оружием с головы до пят, отправилась в Путивль, и Хотен молил всех известных и неизвестных ему богов, прося, чтобы его отныне венчанная жена и прибраченный сын невредимыми добрались до Киева, домой. Севка-князёк, широкая душа, предлагал отправить с Хотеновыми домочадцами половину десятка, однако Хотен слишком хорошо знал, что в Половецкой степи каждый дружинник на счету.

Старый сыщик не очень-то надеялся на посольский значок, посему, перебредя Донец, отряд далее продвигался, будто дозор разведчиков: ночами пересекал водоразделы, а днями отсиживался в оврагах или прибрежных рощах. Не слишком Хотен и торопился, рассчитывая, что на свежих, не утомлённых конях, глядишь, и удастся, сбросив груз с поводных коней, ускакать от случайно встреченных вооруженных половцев. Судьба, казалось, благоволила отряду, даже дождь не мочил, и через неделю проводник вывел его к мелкой, издалека видно, речке. Плеткой показал на холмы на её берегу:

– Суурлий! Там стояли половцы в доспехах, а туда дальше, за ними, вежи. Отселе не видно было.

– Каяла, река печали и жалоб! – поправил его Севка-князёк, горящими глазами озирая ничем, казалось бы, не примечательный уголок степи. – Попробуй сам это пропеть – Суурлий…

Хотен натянул поводья и обратился к обступившим его конникам:

– Мужи! Мы, наконец, на месте. Теперь моя работа начинается, сыщика. А для сыщика главное что? А чтобы следы не затоптали. Посему едем дальше шагом. Мы с боярином Словишей и проводником впереди, а все вы за нами держитесь саженях в двадцати. Мы остановимся – и вы придерживайте коней. Это понятно? А все помнят, как поступить, если я подниму правую руку, и придётся нам всем смазывать салом пятки? Да? Тогда с Богом, мужи.

Проехали немного обычной степью. Если и была в месяце травене побита трава ковыль копытами, то за прошедшие недели успела выправиться и отрасти.

– Тут построились в боевой порядок. Наши, рыльские, стояли вон там, – снова показал плёткой Непогод.

Хотен даже не посмотрел в ту сторону. Ну, построились – и какая ему с того пожива? Вся его работа впереди.

– А тут уже случилась перестрелка. Половцы по стреле, и мы по стреле. Они сразу и побежали. Ну, мы за ними…

– Ясно, что кыпчаки потом подобрали стрелы – и свои, и ваши. Они и со сломанных стаскивают наконечники, – пробурчал Хотен и внимательно огляделся. – А что ж так скверно стреляли? Разве не попали ни в кого?

– У половцев не знаю, а у нас одному ковую стрела прямо в глаз ударила, он и мёртвый скакал дальше, и упал уже прямо в речку. Сколь много людей потом погинуло, неисчислимо, но его я и сейчас будто перед собою вижу!

– Вот он, наверное. Зажимайте носы!

Скелет, почти полностью объеденный птицей летающей и мелким зверем, лежал на низком берегу – искривлённый, с поломанными и раздробленными костями. Наверное, уже по мёртвому прошла тяжёлая конница, копейщики Игоря и Всеволода. Гол, как сокол, только невдалеке блеснуло… Сыщик свесился с седла – пустяк, раковинка раздавленная. Перебрёл на коне речушку, заехал на высокий пригорок. За Суурлием лежала зловонная пустыня. Ту траву, которую не выщипали здесь кыпчакские кони, они вытоптали копытами, а также загадили и обмочили с помощью своих всадников. Тут уже проходило то кольцо окружения половецкими ордами, за которое русичи в Игорев поход так и не выбрались. Подобное безобразие Хотен видел только в околицах Киева, когда союзные великому князю Изяславу Мстилавичу племена черных клобуков, печенегов и берендеев привели под защиту подгородных валов и острогов великого города свои семьи в юртах и весь свой скот.

– Веди теперь, где вежи стояли, Непогод. Эй, Хмырь, скажи ребятам, пусть на стоянке перекусят. Дальше, боюсь, ничто им в глотки уже не полезет.

На месте злополучных веж Хотен возился очень долго, вышагивал пеший то по кругу, то пересекал бывшее становище, с кряхтеньем присаживался на корточки. Дружинники тем временем валялись на траве, жевали сушёное мясо, одним ухом прислушиваясь к наигрышам гуслей мнимого Словиши: тот под них, уставившись в синее, без облачка небо, напевал нечто неразборчивое, мычал самозабвенно.

Наконец сыщик, тяжело топая, подошел к Севке-князьку. Заговорил, явно безразличный к тому, слушает ли его собеседник.